Так надеялись смерть отвести от Урук а. Но ночами страшились дома покидать. Так дни проходили, убивала луна, и близился праздник.
— Луна ушла, — сказала Тику.
Они сидели на крыше, на плетеных циновках, и смотрели вниз. Звезды отражались в водах канала, и город темнел впереди, словно огромный курган, словно гряда облаков. Вдалеке мерцали огоньки двигались, вспыхивали и гасли — священная река очищала душу и тело, и в ночь перед праздником люди молились на берегу. Ветер доносил обрывки музыки, ритм барабанов и звуки струн.
— Завтра праздник, — сказала Тику.
Эррензи лег, заложив руки за голову. Его волосы разметались по циновкам, а глаза сейчас казались темнее ночи.
— Праздник — прекрасное время, — отозвался он и улыбнулся. Тику знала эту улыбку, жестокую и легкую одновременно. Она означала, что впереди кровавое веселье, и можно забыть об однообразии и скуке. — В праздник люди беспечны, они пьют и веселятся, и оттого кровь их много лучше…
— Да, завтра в храме Иннаны, — согласилась Тику.
Завтра… Огонь будет гореть в огромных чашах при входе, и порог переступят те, кто постился этой ночью. Придет царь, верховный жрец Ану, и сочетается священным браком с богиней. Так будет завтра. Так было каждый год, и до того, как Тику родилась, и после того, как покинула родной город. Каждый год люди празднуют священную свадьбу, оплодотворяют земли Урука.
Тику видела много праздников, но уже давно не входила в храмы. Ей не о чем было молиться и незачем приносить жертвы.
— Ты пришел за мной в полнолуние, — сказала Тику. Хозяин не шелохнулся, и она не знала, слушает он ее или нет. — Если бы пришел на две луны позже, меня отдали бы в храм Иннаны, и я осталась бы там.
Эррензи приподнялся на локте. Мгновение он смотрел на Тику, а потом спросил:
— В храме тебе было бы лучше, чем со мной?
— Нет! — тут же ответила Тику и прижала руки к груди. — Я рада, что ты пришел тогда. Если бы ты пришел позже, я была бы в храме, и ты не смог бы забрать меня.
— Вот как? — усмехнулся Эррензи.
Одним движением он выпрямился, взял ее за руки, до боли сжав запястья, и притянул к себе. Теперь они были совсем близко, и Тику видела, как сплетаются теки в его глазах.
— Если бы ты была в храме, — сказал он— я забрал бы тебя из храма. Разве я не говорил тебе, что боги над нами не властны?
— Но… — Тику запнулась и склонила голову.
В воздухе плыл запах ила и теплой воды, запах земли и первых всходов. Издалека по-прежнему доносился стук барабанов, а совсем близко перекликались речные птицы.
Эррензи взял Тику за подбородок и заставил поднять взгляд.
— Говори, — велел он.
Тику вздохнула и на миг закрыла глаза. Если он накажет меня, то в этом будет лишь моя вина. Разве можно было спорить с ним?
— Я была бы рабыней Иннаны, — тихо проговорила она. — Разве ты посмел бы забрать меня у богини? Иннана рассердилась бы на тебя, а гнев ее страшен.
— Разве я человек? — спросил Эррензи и тряхнул головой, отбрасывая волосы с лица. — Почему я должен бояться ее гнева? Что она может нам сделать? Если мы захотим, мы и кровь богов будем пить!
Эррензи вдруг замолк и еще крепче сжал ее руку. Его глаза словно посветлели, и он рассмеялся, коротко, еле слышно. И прежде чем он заговорил. Тику уже знала — Эррензи решился на что-то такое, чего они не делали прежде. А, быть может, и никто никогда… — Зачем нам ждать до завтра? — проговорил Эррензи, все еще улыбаясь. — Наш праздник начнется этой ночью. Идем! Хочешь узнать, какая на вкус кровь Иннаны?
Давно смолкли литавры и барабаны, в городе царила священная ночь. Их шаги не нарушали тишину — Эррензи и Тику поднимались по ступеням к храму босиком. Стражи на стене и привратники у подножия лестницы пытались остановить их. Но и те, и другие лежали теперь неподвижно, не в силах вырваться из глубокого сна. И разве смогли бы они сопротивляться? Всего один взгляд и несколько слов — и человек уже во власти Эррензи.
Тику улыбнулась, глядя вверх. Жрецы и воины, думала она, подставляя лицо ночному ветру, и на один из них не смог преградить нам путь. Эррензи прав. Нам нечего бояться богов.
Страха не было. Было лишь предвкушение, от которого сердце замирало в груди. Было лишь звездное небо над головой и ступени под ногами. Лестница казалась бесконечной, а каждый шаг был нарушением запрета.
Храм медленно вырастал впереди, заслоняя небо. Священный огонь не горел в эту ночь до восхода.
Жрица сидела на пороге у обращенных к востоку распахнутых дверей. Сперва она не шелохнулась — темное изваяние, ждущее своего часа. И лишь кровь ее мерцала, вспыхивала под кожей. Тику видела это и слышала стук ее сердца: торопливый, неровный. Так бывает всегда. Жертва еще не знает о смерти, но кровь и сердце уже знают, зовут убежать.
Потом жрица поднялась, расправляя одежду. Простое льняное платье было на ней. Волосы блестели после священного омовения, а от тела исходил запах ароматного масла.
— Кто вы, пришедшие в неурочный час в мой храм? — спросила жрица.
Ее голос звучал ровно, ни удивления, ни страха. Тику невольно взглянула на хозяина, но тот лишь скрестил руки на груди и ответил:
— Мы пришли увидеть богиню. Ты — Иннана?
— Я Иннана, — кивнула женщина, ставшая богиней в праздничную ночь.
Эррензи шагнул вперед и схватил жрицу за руку.
— Смотри, Тику, — сказал он. — Видишь, как слаба власть богов?
Повинуясь его взгляду, жрица молча переступила порог. Защитные знаки, начертанные на стенах и своде, каменные изваяния, алтарь и чаши с курящимися благовониями — ничто не удержало ее внутри. Храм не дал ей защиты, и жрица застыла на краю лестницы, не в силах пошевелиться.
Тику смотрела, пытаясь увидеть что-то особенное. Но разве эта жрица отличалась от других жертв Эррензи? Точно так же остекленел ее взгляд, и она не вырывалась, не опускала глаз. Эррензи разжал пальцы, но рука жрицы не упала, осталась висеть в воздухе, словно на невидимых нитях.
— Я вижу, — сказала Тику. — Мы не подвластны им. Эррензи медленно повернулся, оглядывая жертву с ног до головы. Тику закусила губу, сдерживая жажду. Я смогу. Буду терпеть. Но как можно долго сопротивляться огню, разгорающемуся внутри тела? Сколько можно терпеть, глядя, как хозяин обходит вокруг жертвы? Движения его стали непредсказуемыми и плавными, улыбка обнажила клыки, а глаза сияли, хотя в них не отражался свет звезд. А жрица так и стояла, не опустив руки, глядя в пустоту. Тику видела, как бьется жилка у нее на шее, как сияет пульс на обнаженном запястье.
Эррензи остановился за плечом жертвы и впился ей в шею. Богиня судорожно выдохнула, но не шелохнулась. Запах крови вспыхнул в воздухе ярче храмовых огней, громче победном музыки. Тику не могла больше ждать.
Она метнулась вперед и вонзила клыки в протянутую руку. Жертва дернулась и замерла, но Тику уже не думала о ней. Осталась лишь кровь, сияющая и горячая, новая сила, льющаяся в тело. Ее собственная кровь пылала, сжигая жажду, сердце стало раскаленным, словно солнце… Не в силах больше пить. Тику выпрямилась, глотая ночной воздух.
Эррензи отпустил жертву, и та упала, глухо ударившись о камни. Мертвая женщина, без крови, без силы. Тику хотела наклониться и заглянуть в лицо той, что должна была на заре пройти обряд священного брака. В лицо мертвой богине…
Но Эррензи перешагнул через тело и привлек Тику к себе. Мгновение он просто смотрел на нее, а потом поцеловал, крепко, и на губах у него был вкус свежей крови, вкус святотатства и силы.