Родштейн начал отвратительно смеяться.
- Я был бы последней скотиной, если бы разрешил этой сволочи завладеть...
Он продолжал хохотать.
- Вы не физик, а болван, Френк, - кричал Родштейн. - Давным-давно я поменял полюса на масс-спектрометре!
- Вы?..
- Да. Теперь убирайтесь поскорее. Лиз вас ждет.
Френк попятился к двери.
- Стойте! - закричал Семвол. - Куда вы уходите?
- Идите, идите, Френк. Я расправлюсь с ними сам!
"Поменял полюса, поменял полюса..."
Опять ослепительное солнце!
Он выбежал из бункера и помчался туда, где на волнах колыхалась небольшая лодка. Лиз стояла в открытой кабине гидроплана и махала ему.
- Поменял полюса! Род изменил полярность! - кричал ей Френк.
- Скорее, скорее, - звала она.
- Родштейн изменил полярность! У них нет никакого антижелеза, у них обыкновенное железо!
- Я знаю! Скорее...
ГОЛУБОЕ ЗАРЕВО
1.
- Профессор Мюллер, мы очень вам благодарны за то, что вы согласились приехать сюда и помочь нам в одном важном деле, - Базанов прекрасно говорил по-немецки.
Это вызвало у Мюллера едва уловимое удивление. Затем он нахмурил брови и задумался. Где-то он встречался с этим русским? Встречался ли?
- Если я действительно вам помогу, буду очень рад...
Базанов протянул Мюллеру сигареты и щелкнул зажигалкой. Пока тот прикуривал, полковник тоже внимательно смотрел ему в лицо. И вдруг...
- Товарищ Петер? - спросил Базанов.
Мюллер вздрогнул - узнал. Как давно это было!..
...Первый год войны. Канун Нового года. Подмосковная деревушка, затерявшаяся среди дремучих, непроходимых лесов и глубоких снежных сугробов... Он особенно хорошо помнит эти ели и эти сугробы.
Мюллер, радист-шифровальщик штаба одного из специальных подразделений танковой дивизии, вошел в избу, держа в руках радиограмму. В избе было накурено и едва коптила керосиновая лампа. За столом собрались высшие немецкие офицеры, чтобы отпраздновать Новый год. Возле каждого - стакан водки.
Радиограмма говорила о потерях немецкой армии под Москвой. Страшные потери. До Нового года оставалось несколько минут, когда генерал прочел сводку. Он вытащил пистолет, встал, снова сел.
- Вот что, обер-лейтенант, - обратился он к Мюллеру. - Наверное, вам, при вашей должности, еще не удалось убить ни одного русского. Там, в сарае, сидит один, их разведчик. Берите его и ровно в полночь расстреляйте. Бог войны требует жертвы.
...Они шли по снегу. Русский - заложив руки за спину. Мюллер с пистолетом шагал за ним. Странно - этот русский поет! Вполголоса поет веселую песенку. Он босой, ноги его, наверное, давно окоченели. Мюллеру стало страшно от этой отрешенности, от этого бесстрашия человека, которого он должен расстрелять.
- Не зацепитесь. Здесь в сугробах ветки деревьев, - предупредил русский.
- Вот вам мои сапоги, бегите! - прошептал Мюллер.
- А вы?
- Скажу, что на меня напали партизаны. Возьмите и шинель.
- Но...
- Бегите, бегите...
- Вы замечательный человек! Как ваше имя?
- Петер.
- Прощайте, товарищ Петер...
Когда шорох ветвей утих, Мюллер несколько раз выстрелил вверх...
Он тогда и не подозревал, что штурмфюрер СС Рейнмахер такой проницательный человек. Мюллера без труда уличили во лжи. Русский, оказывается, был важная птица.
Мюллер узнал, что такое пытки. Так появилась на его груди кроваво-красная надпись. А после он бежал, доктор Роберто помог ему...
- Думаю, там, на островах, вам приходилось нелегко, - говорил Базанов, глядя на Мюллера смеющимися глазами.
- Самое неприятное, что все затянулось на десятки лет. Это было испытание на терпение, часто на бессилие. Ужасно, когда ничего не можешь сделать... В последние годы такое у меня было очень часто. Я видел, как они шли вперед, и не мог помешать. Я все ждал, что на острова прибудет какая-нибудь международная комиссия и начнет расследование. Но она не приезжала.
Базанов нажал кнопку, вошел адъютант.
- Пусть введут Грибенко.
- Грибенко? - спросил Мюллер.
- Вроде ничего особенного. Механик, специалист по сантехнике. Может оказаться, что вы его знаете.
Дверь отворилась и появился невысокого роста человек в кожаной куртке. Он держал руки в карманах и нагловато осматривал Мюллера и Базанова.
На минуту водворилось молчание. Глаза Мюллера сощурились, губы сжались, лицо сделалось жестким.