Елена Арсеньевна ГРУШКО
ГОЛУБОЙ КЕДР
Фантастическая повесть
Лебедев проснулся - ему послышался звонок. В дверь ли, телефонный ли - не понял. Полежал немного, прислушиваясь, - тишина. Может быть, вернулась мать? Но у нее есть ключ, к тому же, самолет из Свердловска прилетает днем, да и вообще, она собиралась погостить у сестры еще неделю.
Звонков больше не было. Ох уж эти ночные призраки, всегда вскидываешься всполошенно, сердце бросается вскачь со смутным ожиданием чего?.. Ну, у каждого свое несбывшееся.
Было тихо. За окнами стояла глубокая чернота - наверное, еще глухая ночь. Николай закрыл глаза, но сон, оказывается, исчез, а на смену ему пришли мысли о новом материале, который Лебедев взялся писать. В редакцию газеты, где он работал, обратился преподаватель местного университета. В краевой научной библиотеке, рассказал он, есть редкие книги, изданные в прошлом веке и более не выпускавшиеся, однако получить такую книгу даже для работы в читальном зале невозможно. Когда Лебедев позвонил директору библиотеки, открылась довольно грустная картина. Старые, уникальные издания в библиотеке действительно были - и действительно, доступа к ним не было никому, даже самим библиотекарям, потому что книги те не стояли в порядке на стеллажах, а лежали связанными в неподъемные и неразборные пачки: места для хранения их просто не было, новые поступления "выживали" старые издания. Лебедев, естественно, удивился и отправился в библиотеку "на экскурсию". Оказалось, что "гордость края", "хранилище богатств человеческой мудрости", "кладезь знаний" и проч. находилась в отчаянном состоянии, которое тем не менее, очень мало волновало "отцов города". Посмотрев по генеральному каталогу, какие богатства лежат мертвым, недоступным грузом в подвалах, Лебедев почувствовал, что у него губы пересохли от возмущения. Он вспомнил разговоры о критическом положении библиотеки Географического общества, хранилищ краеведческого музея... Картина складывалась типичная - а оттого еще более драматическая.
Он схватился за этот материал с особенным увлечением, и вот сейчас вся фактура была собрана, оставалось только сесть и написать.
Лебедев представил, как четко сформулированная мысль, воплотившись в горькое, взволнованное, порою язвительное - и этим особенно убедительное слово, ляжет на бумагу, - и у него стало тепло на сердце. Давно он такого не испытывал. Захотелось начать работать немедленно, и он встал. Тепло оделся, и в свитере, джинсах, шерстяных носках (отопительный сезон еще не начался, а похолодало резко, из незаклеенных окон несло сквозняком), пошел на кухню. Пил кофе, наслаждаясь его ароматом, потом услышал, что за дверью кто-то возится. Вот это да... Значит, все-таки был звонок?
- Кто там? - спросил Лебедев.
Сопело, урчало, царапалось.
- Кошка, что ли?
Хрипло мяукнуло.
Николай принес из холодильника кружок колбасы и открыл дверь. Серая толстая кошка проскочила в коридор квартиры так стремительно, словно за ней гналась стая собак. Ну надо же!.. Лебедев взял в ванной швабру и, сердито жуя колбасу, пошел выгонять непрошенную гостью.
Полазив за шкафами и диванами, потыкав шваброй во все углы, он наконец догадался, что кошка успела прошмыгнуть на кухню. Вошел туда - и чуть не ахнул: на табурете у стола сидел старик, Лебедев оглянулся - дверь на площадку все еще была отворена. "Значит, вошел, пока я гонялся за кошкой, - объяснил себе Лебедев неожиданное явление, - а она тем временем убежала".
- Потерял чего, мил-человек? - уютно усмехаясь, спросил старик.
Он был весь какой-то серый, точнее, сивый, будто бы покрытый пылью, в замусоленной рубашке в мелкий горошек. Белая борода его росла очень странно, словно бы по всему лицу. Старик протянул волосатые ладони к газовой горелке, будто к костру.
- Гораздо озяб на дворе! - пояснил он.
- Здравствуйте, - наконец вымолвил Николай. - Вы... кто?
- А суседка я, - пояснил гость. - Дедушка-суседушка.
- Вон что! - облегченно сказал Лебедев. - Вы извините, я в бегах, в разъездах, дома мало бываю, да и тут все хлопоты... А вы с какого этажа? Из какой квартиры?
- Я суседка-то не твой милочек. Не твой... - Глаза старика смотрели из белесых зарослей на лице оценивающе: - Это ты, значит, Мэрген? По виду и не скажешь. Хлипок вроде. Или потайное оружие скрываешь?
Мэрген - это что-то знакомое, подумал Лебедев. Кажется, сказка есть нанайская: "Мэрген и его друзья". Или что-то в этом роде. Но при чем тут он?
В кухне вкусно пахло сеном. Николай невольно глянул в окно: форточка закрыта, да и осень, какое сено?
- Мэрген? Что вы имеете в виду?
- Вот и я говорю, слабоват. Однако дзё комо не должен был ошибиться...
"Фольклор!" - подумал Лебедев устало. Снова захотелось спать.
- Может, чайку? - предложил он зевнув, мечтая только об одном: чтобы волосатый гость ушел, как пришел.
- Какой тут чаек? - Старик поднялся, вмиг оказался рядом и своей мохнатой беловолосой рукой, напоминавшей скорее лапу какого-то зверька, вдруг мягко прикрыл лицо Лебедеву. - Не до чайку! - услышал еще Николай и задохнулся от резкого запаха сена.
Его разбудила песня. Сильный женский голос протяжно вел: "Ан-н-га!.. Ун-н-нга!..", то резко падая к низким, почти хриплым нотам, то снова взмывая, словно стремясь достичь небесной высоты.
Лебедев открыл глаза. Он лежал на низкой деревянной лавке, застеленной поверх грубо выделанной волчьей шкуры, кое-где вытертой до пролысин, еще и пестрым лоскутным, тощеньким одеяльцем. Сел, тупо разглядывая бревенчатые стены с аккуратно проконопаченными пазами, невысокий потолок, небольшое окошечко, - и, словно вырываясь из непонятного, пугающего сна, выбежал, сильно толкнув тяжелую, разбухшую дверь, на крыльцо.
Его взгляд разом охватил и призрачную синеву дальних сопок, и многоцветную осеннюю тайгу, и острую чистоту воды в узкой, но бурливой речке, которая скакала по камням... И еще он увидел женщину.
Женщина была совсем рядом, на другом бережку, Николай ясно видел ее лицо. Озноб охватил его.
Смуглое, круглое, суживающееся к подбородку, с маленьким насмешливым ртом и тонким носиком, оно было бы просто очень хорошеньким, если бы не властный размах густых бровей к вискам, не надменный взгляд узких глаз, затененных столь густыми ресницами, что казались непроглядно-черными, и это делало взор сумрачным, а милому лицу придавало выражение почти вызывающее от сознания собственной красоты. И вот что странно: черты этого удивительного лица показались знакомыми Лебедеву. Он вдруг вспомнил давно виденную в книге известного археолога фотографию: керамическая статуэтка периода неолита, найденная при раскопках неподалеку от одного из приамурских сел: не то поразительно прекрасная смертная женщина, не то богиня древнего народа... Но представшая пред ним сейчас красота была живой, она струилась и переливалась, как вода в горной речке, отсветы которой играли на складках одеяния женщины, перламутрового, как рыбья чешуя, отделанная ракушками. В этой женщине было нечто, лишавшее рассудка и осторожности. Прыжком спуститься к речке, перебежать по ее камням, приблизиться, взглянуть в непроницаемую тьму глаз... Однако едва лицо приблизилось, как Лебедев, после мгновенного помрачения, вновь увидел себя на крыльце домика, уткнувшимся в пахнущую сырой древесиной дверь.
Оглянулся - поздно: женщина уже медленно поднималась по сопке, словно бы таяла, растворяясь в сумраке тайги.
Короткий хрипловатый смешок заставил Николая повернуть голову.
Прямо на траве, уже тронутой первыми заморозками, сидели, прислонясь к стене избушки, два старика. Один - худощавый, круглолицый, с редкими седыми волосами, собранными в косицу, со множеством резких морщин на смуглом, будто прокопченном лице с тяжелыми веками, почти закрывающими узкие глаза, - был одет в засаленный халат мутного, неразличимого цвета с черным орнаментом на подоле, в мягкие торбаса. Он то подносил к щелке сухого старческого рта тонкую трубку, то отводил ее в сторону, меланхолически выпуская струйки серого, словно бы тоже старого, седого дыма.
- Зачем дверь обнимаешь, а? - спросил он со всей серьезностью протяжным, скрипучим голосом. - Бабу обнимай лучше, зачем дверь? Елка холодная, сырая деревяшка. Ай-я-яй! Баба лучше!
Другой старик мелко перетряхивался от смеха. Лебедев с изумлением узнал своего недавнего гостя: старичка, пахнущего сеном. И только тут до Николая начала доходить ситуация. Он вспомнил непонятное проникновение старика в дом, его странные речи, мохнатую ладонь, прижатую к своему лицу, усыпляющий запах сена, пробуждение бог знает где...
- Чудится мне, что ли? - пробормотал Лебедев.
- Прежде больше чудилось! - живо отозвался его знакомец. - Народ был православный, вот сатана-то и смущал.
- Сатана?!
- Ну, сила нечистая. Мы-то вот кто? Нечисть, нежить - одно слово!
- Вы?! - невежливо ткнул пальцем в "своего" старика Николай.
- Агаюшки, ага, - закивал тот. - Я и вот он, дзё комо. Слышька, дзё комо, - обратился он к узкоглазому старичку, - твой Мэрген ничегошеньки не понимает, а?
- Не понимает, однако, - согласился тот уныло.
- Ты, внучоночек, присядь покудова, - ласково пригласил первый старичок. - Мы с тобой никак промашку дали.
- Да в чем все-таки дело?! - потребовал объяснений Лебедев.
- Дело - оно простое. Деревенька, вишь ты, была тут в старину. - Он повел вокруг мохнатой лапкой, и Николай увидел, что и впрямь изба, на крылечке которой он сидел, была крайней в порядке покосившихся, почерневших, давно заброшенных домов и заросших жухлой травой огородов. Деревеньку Завитинкой звали, а речку - Завитой. Прежде шире была, бурливей, а теперь - шагом перешагнешь, иссохла - с тоски, может? Жили, да... Помню, было время - чужаки желтоликие приходили, а то бандиты-разбойнички, так мужики за берданы брались, бабы - за вилы. И снова жили! Скотина велась. Лошадушки... Зверя били, шишковали, ягоду брали, грибы. А рыбы-то! Крепко, хорошо обжились. А потом парни да девки из родительских домов в другие края подались. В камнях нынче живут, родительских свычаев и обычаев не чтят. Старики - кто к детям, кто помер. Обветшали избешки, развалились. И никто доможила не кличет уж: "Дедушка домовой, выходи домой!" Брожу я ночами по домам опустелым, филинов да нетопырей пугаю криком-стоном... - И он залился мелким старческим плачем, утираясь то беловолосыми ладошками, то рукавом заношенной рубахи.
Лебедев облокотился спиной о прохладную дверь и задумался. Призвать на помощь здравый смысл мешало только одно: ведь каким-то же образом он здесь оказался! Не под гипнозом же доставили. Раньше, читая о всяких таких диковинных историях, он допускал их возможность с кем угодно, только не с собой. И сейчас в сознании прошла медленная мысль: "Не может быть..." А что делать, если быть не может, но продолжает быть? Крестное знамение сотворить? Он не умел.