Колька брезгливо отпихнул ее ногой и встал, застегивая рубашку.
— Прекрати истерику, дура! Как найти Рашида?
— Он уже не вернется… — всхлипнула Светка. — Он сказал, что останется в Боснии сражаться с неверными.
— Где? В каком месте?
— Не знаю, — прошептала она. — А разве Босния такое большое место? Я думала, это деревня такая, с бараками…
Колька спрятал нож и вышел. Через пару месяцев, найдя нужных людей, он вылетел из Москвы в Белград в качестве бойца казачьего добровольческого отряда. Он и сам не знал, на что надеялся. Просто единственный след вел туда, в Боснию. С тех пор Колька успел побывать под Сребреницей, Гораждой и Сараево. Война казалась ему странной, не похожей на ту, афганскую. Обе воюющие стороны нисколько не стремились к решающей победе, но напротив, делали все, чтобы поддерживать конфликт на медленном огне. Поэтому непосредственные военные действия были редки и носили характер коротких разрозненных вылазок. Это оставляло «добровольцам» уйму свободного времени, которое использовалось каждым по собственному усмотрению — в основном для беспробудного пьянства, мародерства и поиска денег. Колька от общих забав уклонялся, одержимый своей задачей. Увы, как он ни искал, у кого ни спрашивал, следов Гели не обнаруживалось нигде.
Выслушав колькину историю, Саша долго молчал. Сначала он думал о Вике, вспоминая последние письма, где она и словом не обмолвилась о своих фантастических планах. Впрочем, нет, сейчас он припоминал мелкие детали, дальние намеки, которые тогда, не зная истинного положения вещей, невозможно было истолковать иначе как беспочвенные мечты о близкой встрече. Наверняка хотела сделать ему сюрприз, бедная девочка, оттого и рвалась так в недоступную заграницу. Тем более что этот торговец «живым товаром», Рашид, наверняка наплел им с три короба про транзит через Сараево. Мечтала небось, строила радостные планы, как заявится к нему на порог прямо из аэропорта: «Привет, Сашуля! Узнаешь старую подружку?» А вместо этого… Сашу передернуло.
Как их теперь сыскать, эту восьмерку несчастных русских девчонок, восемь крошечных капелек в мощном потоке вольных и невольных проституток, как распознать их слезы в горестной реке современных рабынь, пронесшейся через Боснию за последний год? Куда она их вынесла, эта река? В бордель или на кладбище? И где — в Париже или в Каире? В Стамбуле или в Гамбурге? В Марселе или в Тель-Авиве? Саша безнадежно покачал головой. Колька терпеливо ждал, дымя сигаретой и поглядывая на него голубыми, горящими тусклым огнем глазами.
А что ему сказать, Кольке? Что поиски безнадежны? Но это он, скорее всего, и сам понимает… Что ищет он не там, не в тех местах? Ведь если этот подонок Рашид уехал делать джихад, то логичнее будет искать его не в Сербской республике, а в мусульманских районах, к западу от Сараево? Нет, как раз этого говорить Кольке не стоит: сорвется ведь туда, недолго думая, да и погибнет ни за грош.
— Ну что ты молчишь? — Колька тщательно раздавил окурок, посмотрел в упор. — Надо что-то делать, Сашок. Тебе ведь Вика тоже… не совсем чужая.
— Коля, дорогой, — сказал Саша, глядя в пол. — Я тут журналистом работал и работаю, так что с предметом знаком… более-менее. Эта страна в последние годы — мафиозный рай. Мировой транзит наркоты, сигарет, девочек и оружия. А сейчас еще и война — лучшего прикрытия не придумаешь. У них тут баз — десятки.
— Десятки — не сотни, — упрямо возразил Колька. — Десятки обойти можно, одну за другой.
— И что?.. Придешь на базу и спросишь, не видали ли местные братья-разбойники торговца девочками по имени Рашид, потому что тебе ужас как хочется открутить ему голову?
— Мне нужна Геля, — твердо сказал Колька. — Хотя Рашид тоже пригодится.
Саша вздохнул.
— Глупости, Коля. Нам нужен именно Рашид. Потому что девушек тут уже давно нет. Их ведь сюда везут не на постоянное жительство. Товар не должен залеживаться. Неделя, максимум — две, и — вперед, к заказчику. А заказчик этот может быть везде, в любом борделе, в любой европейской стране. И их уже не десятки, а десятки тысяч — жизни не хватит обойти. Вот и выходит, что эта гнида Рашид — наш единственный шанс. Так мне кажется.
— Хорошо, — пожал плечами Колька. — Согласен. Что ты предлагаешь конкретно?
«Что я тебе могу предложить, да еще и конкретно? — подумал Саша. — Девушек уже не вернешь… тебя бы, дурака, от глупостей удержать…»
— Я вот что думаю, — осторожно сказал он вслух. — От тебя здесь все равно никакой пользы. Пока, на этой стадии. Языка ты не знаешь, босняка от серба отличить не можешь. Давай так: я тут поищу, разнюхаю, а ты поезжай пока домой, в Волгоград…
— Это еще зачем? — перебил его Колька. — Я сюда три месяца добирался, а теперь возвращаться? Ну уж нет… Да и потом — какая разница, где ждать? Там мне все равно не жизнь… На каждом шагу ее вспоминаю — вот в этом кафе сидели, по этим улицам гуляли, в этот дом заходили. Не-ет, там я совсем с катушек слечу, это точно. Лучше уж здесь.
— Ладно, — согласился Саша. — Здесь так здесь, тебе виднее. Главное, не делай глупостей, советуйся, ладно? Договорились?
Колька устало кивнул.
Саша уехал, оставив номера своих телефонов и адреса. Сначала Колька звонил часто, потом все реже и реже. Встречались они обычно три-четыре раза в году. Не то чтобы Саша не прилагал никаких усилий для того, чтобы обнаружить следы девушек или хотя бы Рашида — конечно, прилагал, даже временами порядочно при этом рискуя, но веры в успех у него не было никакой. Единственным оправданием этих безнадежных и бессмысленных поисков служило для него сознание того, что тем самым он удерживает друга от нелепых действий, с большой степенью вероятности ведущих к гибели. Соответственно и интенсивность поисков находилась в прямой зависимости от колькиного состояния.
Тогда, после первой их встречи, Саша был уверен, что позднее Колька и сам поймет бесперспективность своих поисков, успокоится и вернется домой, к нормальной жизни — ну не через год, так через два.
«Ничего, ничего. Время — лучшее лекарство; подождем еще немного, и все образуется,» — повторял про себя во время последующих разговоров, глядя на немеркнущий тусклый огонек в голубизне невеселых колькиных глаз. Но, похоже, даже лучшее лекарство не очень-то действовало на упрямого сашиного друга. Скорее, наоборот — наблюдалась даже своего рода лекарственная аллергия. Колька все глубже и глубже уходил в себя, замыкался, оставаясь наедине со своим горем; они и пили по-черному вдвоем — он и горе, понуро сидя друг напротив друга и уважающе кивая своему смутному отражению в глазах собутыльника. Пили, не пьянея: Колька — водку, а горе — колькину душу.
Через три года война закончилась, но Колька и не думал возвращаться в Россию. Видимо, он даже не рассматривал такой вариант, настолько дикой казалась ему возможность оказаться там, где каждая пылинка напоминает о Гельке, где самый воздух пропитан гелькиным дыханием, в местах, которые все — Гелька… Только вот самой-то Гельки нет, и вряд ли она вернется. Здесь же, на этой чужой земле, напротив, не существовало ничего, связанного с их общим прошлым, и это избавляло Кольку от лишних мучений. С другой стороны, именно эта земля хранила последний известный ему гелькин след, а потому открывала неограниченные возможности для построения всевозможных фантастических планов и сновидений, неизменно завершающихся счастливым концом. Собственно говоря, безвыходная странность ситуации заключалась в том, что, при всем разнообразии земных стран и континентов, только здесь, на этом балканском пятачке, Колька и мог получить хоть немного радости, хоть как-то, хоть в мечтах, хотя бы во сне. И он продолжал жить здесь, уже как лабораторная крыса, опытным путем нашедшая под ударами электрического тока какой-то один уголок, где хотя и продолжает бить, но, по крайней мере, не так сильно.
Он жил, пробавляясь случайными заработками, существуя у самого дна, как морская трава, безразлично колышущаяся в такт любому течению, но неизменно привязанная к одному и тому же месту. Время от времени Колька попадал в переделки, связанные со старыми знакомствами по добровольческому отряду. В основном это были пьяные дебоши, заканчивающиеся дракой с битьем морд и посуды, появлением полиции, несколькими месяцами тюрьмы и последующей попыткой депортации. Полицейские загружали безропотного Кольку в поезд или автобус и везли в сторону сербской границы, до которой, впрочем, Колька никогда не доезжал, сбегая с поразительной легкостью и даже изяществом.
Случались у него и контакты с теми из бывших дружков, которые, оставшись в Боснии, присоединились к местному криминалу. Но со временем Кольки стали сторониться — он задавал слишком много вопросов. А потом еще случилось так, что, посидев с ним в ресторане, исчезли два запорожских авторитета, занимавшиеся экспортом девушек с Украины. Исчезли тихо, не оставив следов, вместе со своим роскошным лимузином и джипом охраны, замаскированным для удобства передвижения под машину натовских миротворческих сил. И хотя прямо Кольку никто не обвинял — в самом деле, может ли алкаш-одиночка справиться с шестью профессионалами? — слухи ходили разные. Так или иначе, после этого случая его начали открыто избегать — от греха подальше.
В последние годы Колька работал ночным охранником на большой автомобильной стоянке в Вышеграде. Ночами он подобно псу сидел возле своей сторожевой будки, и щурился на луну, будто собираясь завыть. Луна появлялась со стороны России, крупная и желтая, как жирный карась, и медленно плыла вверх, белея и уменьшаясь. Колька задумчиво курил, прихлебывая крепкий кофе, и представлял себе встречу с Нею. Его фантазии могли начинаться самым невероятным образом, как кассета с кинобоевиком, запущенная с произвольного места, — например, с автомобильной погони, с ожесточенной перестрелки или с подводной схватки, но заканчивались они всегда одинаково: Гелька, с ленивой улыбкой на лице, идет навстречу, покачивая при этом бедрами с особым, только им двоим известным, смыслом.
Она шла долго-долго, через все небо, пятнистое от звезд, и луна сопровождала ее почетным эскортом, шевеля белыми плавниками, а Колька сидел, смотрел на свою любимую, и душа его радовалась. Потом светлело, и Гелька исчезала, растворяясь в небесном утреннем молоке — до завтрашней ночи. Сдав смену, Колька пешком отправлялся домой, в небольшой сарайчик недалеко от стоянки, выпивал припасенные с вечера полбутылки и ложился спать, твердо зная, что во сне Гелька обязательно вернется, хотя и без луны. Просыпался он уже в сумерках, приносил из соседней лавки продукты, включая новую бутылку, и готовил, как мог, особо не заботясь о разнообразии.
Так они и проходили, колькины тихие дни и мирные ночи, до краев заполненные дорогим его сердцу существом. Он, собственно, жил в воображаемом мире, редко пересекаясь с реальностью и не общаясь ни с кем, если не считать сонной продавщицы из магазина, дневного сменщика и начальника, раз в месяц привозившего ему зарплату в конвертике. Если бы не Саша, Колька, наверное, даже разучился бы разговаривать. В будке был телефон; Саша время от времени позванивал туда из разных концов света: из Лондона и Белграда, из Нью-Йорка и Москвы, и это заставляло Кольку вспоминать, что на свете существует еще что-то, кроме автостоянки, сарайчика, магазина и звездного неба, заполненного, как поле цветами, покачивающимися гелькиными бедрами.
Разговаривали они обычно недолго, то есть говорил в основном Саша, а Колька слушал, поддакивал и, в ответ на настойчивые расспросы, неохотно рассказывал о своем житье-бытье, постоянном, как железнодорожное расписание, после чего, повесив наконец трубку, облегченно вздыхал. Так продолжалось до тех пор, пока Сашу не нашла Энджи. Нашла?.. Наскочила, налетела, как мчащийся без всякого расписания, взбесившийся поезд, сбила с ног, смяла, зацепила и поволокла за собой по мелькающим шпалам в страну взорванных мостов, в неизвестную и неизбежную пропасть.
Такой уж он получился человек, Саша, ничего не поделаешь. С малых лет ходил по жизни, держась за чью-нибудь руку. Тут ведь как — каждому свое. Один так уже из люльки норовит вывалиться да и ползти себе без конца, вперед и вперед, куда глядят любопытные, жадные до новизны глазенки. Поди удержи такого… А другой, напротив, живет, раскрыв рот, в неподвижном потрясении от чудес и неожиданностей огромного мира; этому и ползти-то никуда не надо: хоть до старости мог бы пролежать на спине, разглядывая висящую над ним трехцветную погремушку, и не надоела бы она ему до самой смерти. Вот и Саша так же — никуда не двигался без направляющей вожжи. Потеряв очередного вожатого, он просто останавливался и, растерянно озираясь, ждал, когда и кто его подберет. И всегда кто-нибудь находился — мать, отец, школьные приятели, главред, Вика… А теперь вот Энджи.
Правда, всем предыдущим сашиным поводырям до Энджи было как до неба. В ней клокотала бешеная энергия, способная захлестнуть и утащить за собой кого угодно. Саше недолго пришлось гадать, куда именно катит этот неистовый вал. Его новая подруга была одержима идеей мести, мести любой ценой. За что, почему — в детали Сашу не больно-то посвящали. В самом первом разговоре на эту тему, сразу же после проведенной вместе ночи, Энджи сказала, что вся ее семья тоже погибла от снайперского огня. Более в подробности прошлого она не вдавалась, а немедленно перешла к плану будущих действий. К тому времени их знакомство длилось еще менее суток, но Энджи явно не собиралась терять ни минуты. При этом не вызывало никаких сомнений, что стоило Саше сказать «нет» или хотя бы немного заколебаться, и он тут же вылетел бы, причем навсегда и без следа, из ее постели, ее квартиры и ее жизни.
Но подобная глупость даже не приходила ему в голову. Он лишь завороженно кивал, облокотившись на подушки и глядя с восторгом обреченного кролика в черный морок ее огромных зрачков, будто освещенных изнутри странным тусклым огнем. Правда, кивал он больше не словам, которые она произносила, а всему ее облику, тому, как она сидела напротив него на постели, скрестив ноги по-турецки, разбросав по плечам волнистые черные волосы и уперев локти в длинные упругие бедра, тому, как она двигалась, дышала, смотрела, прикуривала сигарету, придавливала окурок. Он был заранее согласен на все, лишь бы это чудо продолжалось.
— Ну что ты киваешь? — говорила она с досадой. — Я тебе только что объяснила, что знаю, кто убил твоих родителей, и мою семью, и еще многих, а ты все киваешь, как китайский болванчик. Спроси хотя бы для приличия, кто они?
— Кто они?.. — послушно спрашивал Саша.
— Жаворонки… — шептала Энджи, наклоняясь вперед, и Сашино сердце вздрагивало при виде ее грудей в глубоком вырезе сорочки. — Мусульманские снайперы, мафия, люди Карамустафича. И я знаю, где у них гнездо. Мы должны их уничтожить, понял? И мы их уничтожим — вместе.
— Вместе… — с готовностью повторял Саша.
Этот тусклый огонек в глубине энджиных зрачков… Где-то он уже видел такой же… Но где? А, ну да, конечно же! — Колька. Когда-то у Кольки так же подрагивало, металось в глазах дальнее неяркое пламя. Это признак одержимости — не иначе. Вот Колька, к примеру, в последнее время остепенился, уже несколько лет работает на одном и том же месте, забросил свои нелепые сумасшедшие мечты — ну и соответственно огонек тоже исчез. А все почему? Да потому что он, Саша, повел себя по-умному. Не спорил, не возражал, делал все, что Колька просил, всю Боснию добросовестно перерыл, гниду-Рашида разыскивая. Ну а то, что это ни к чему не привело, тут уж никто не виноват, ни Саша, ни Колька — судьба разве что. А уж если судьба, то ничего не попишешь. Против нее не попрешь, против судьбы-то. И это понимают все, даже самые одержимые. Вот и все лечение.
Так думал Саша, послушно кивая в ответ на безумные энджины планы. Главное — не спорить, не возражать, дать времени и судьбе сделать свою работу. Колька вылечился, и Энджи тоже поправится… А пока — терпение… терпение и послушание.
— Сначала надо собрать оружие, — говорила Энджи. — Нам ведь понадобится много оружия, правда?
— Правда, — соглашался Саша. — Ты не волнуйся, я соберу. В Боснии это нетрудно. Только вот что, Энджи… Вояки из нас с тобой не бог весть какие. А эти сволочи, как-никак, профессионалы…
— Да… — задумывалась она. — Ты прав. Надо найти кого-нибудь покруче. Какого-нибудь джеймса бонда.
— А еще лучше — двух… — подсказывал он. — Чтобы были две пары. Тогда уж точно справимся.
Поначалу все шло в полном соответствии с сашиным сценарием. Сбор оружия и поиск двоих джеймс-бондов мог занять годы. Оружие-то еще ладно — вопрос денег и времени, но вот кто из настоящих профессионалов согласится на бессмысленную идею атаки укрепленного военного лагеря? Однако довольно быстро выяснилось, что Саша недооценил свою нынешнюю руководительницу. Энджи требовала конкретных результатов, так что пришлось по крайней мере лететь в Сараево. В аэропорту Саша взял машину и поехал в Вышеград, к Кольке.
Когда он подъехал к автостоянке, было уже очень поздно. Колька сидел на скамеечке около своей будки и курил, задумчиво глядя в ночное небо. Увидев старого приятеля, он не выказал ни радости, ни удивления, а некоторую даже досаду, как будто Саша своим появлением отвлек его от чего-то неизмеримо более важного, чем обычное сосание сигареты в середине ночной смены.
— Не помешаю? — саркастически осведомился Саша. — Извини, что я без звонка…
Колька смущенно откашлялся и обнял друга.