Русанов Владислав Адольфович
Горячие ветры севера
Анонс
Север бескрайнего материка всколыхнула межрасовая рознь. Человеческие
королевства ополчились против живущих в горных замках перворожденных.
Казалось, война закончена и никто не победил, но ненависть продолжает жить
в сердцах людей и сидов... (добавлена девятая глава)
ГОРЯЧИЕ ВЕТРЫ СЕВЕРА ПРОЛОГ Утомленный пахарь с трудом распрямил согбенную спину и смахнул горький пот, заливающий глаза. От вспоротой шкуры земли исходил терпкий дурманящий аромат, сшибающий с ног не хуже крепкого пива. Пегая корова, впряженная в соху, горько вздохнула и, растопырив мосластые ноги с широкими, как снегоступы, копытами, принялась отжевывать жвачку, поводя по дальней кромке леса мутно-белесыми глазами. Слабое, еще не набравшее силу после долгой зимы, светило легонько ласкало нежными лучами смолянистую черноту пашни, пригревало проплешины непротаявшего снега в низинках и рытвинах. Несмотря на ясную погоду в воздухе ощущался холод, словно виднеющиеся далеко на линии окоема ледяные шапки Облачного кряжа отбирали тепло из влажного воздуха только одним своим присутствием. Поселянин присел на корточки и широким ножом с костяной рукояткой принялся счищать налипший чернозем с лемеха. Внезапно набежавший порыв северного ветра заставил его привычно поежиться. Ветер - только и всего, но смутная тревога вынудила человека бросить работу и вскочить на ноги. Что-то было не так... Тоскливо, словно прочувствовав настроение хозяина замычала корова. Взметнулись в воздух, шумно ударяя иссиня-черными крыльями, трудолюбиво копошившиеся по пашне желтоклювки. Рука пахаря, который вдруг понял, что же обеспокоило его, так сжалась на рукояти кривого ножа, что побелели костяшки пальцев. Прилетевший от искрящихся льдом горных пиков северный ветер был горяч, как самый злой летний суховей. Он нес запах гари, крови и смерти. Уловив в обжигающем жаре северного ветра предупреждение свыше, пахарь резанул постромки, поддерживающие упряжь коровы и наотмашь лупанул кормилицу кулаком по костлявой репице. Рябуха снова замычала, жалобно и протяжно. Словно в ответ ей откуда-то издалека донесся приглушенный звук боевого рога. Высокий и звонкий. Ему ответил другой. Пониже и погрубее. Потом еще и еще один. Больше человек не вслушивался, не терял драгоценного времени. Сломя голову он мчался наперегонки с рябой коровой к ближайшему леску. Бросив на пашне соху и прочий нехитрый скарб. Грубые башмаки вязли в раскисшей земле, комья которой прилипали к подошве, сковывая шаг. Все же они успели нырнуть в прозрачный, не успевший одеться в зеленый наряд, подлесок и затаиться в томительном ожидании. Смутное время, когда выплеснулась наружу копившаяся веками межрасовая ненависть, давало не много шансов на выживание простому, неоружному человеку, вынужденному жить на широкой лесистой полосе земли, спорной между королевствами Трегетрен и Повесь. Изобилие хищных зверей и чудовищ, подчас предпочитающих человеческую плоть любой другой пище. Банды лесных разбойников и грабителей. Мало отличающиеся от них разъезды обеих королевских армий, караваны купцов с далекого юга, напоминающий скорее небольшие воинские формирования, готовые ограбить и увезти в полон зазевавшегося селянина. А теперь еще и отряды обезумевших от ненависти сидов. Не далее, как в минувшем сечне, принявшие приглашение Трегетренского государя Витгольда ясновельможные короли Властомир и Экхард собрались в Трегетройме с тем, чтобы заключить долгожданное перемирие и союз против ненавистных остроухих. Подробностей этого народам, населявшим три северных людских королевства, не сообщали, но герольды, надсаживавшая глотки в трактирах на всех перекрестьях, в многочисленных факториях трапперов, поселках рудокопов в Железных горах, крупных селах землепашцев, и замковых слободах, населенных ремесленным людом, призвали тех, в ком течет человеческая кровь, к оружию. Люди довольно охотно потянулись на зов. Поселяне, в расчете на развлечение и богатую поживу, радостно бросали мастерские и пашни, записываясь в армии, которые словно три облитые сталью руки протянулись на север. Жадно протянулись. Ибо в подземельях притулившихся на скальных карнизах и неприступных утесах приземистых, непомерно древних замшелых замков с узкими окнами-бойницами и крытыми внутренними двориками хранились тысячелетиями накапливаемые их хозяевами богатства. Основой благосостояния перворожденных сидов служили серебряные и золотые прииски, самоцветные и железорудные копи. Столетиями копошились на подвластных перворожденным землях в предгорьях Облачного кряжа искатели приключений, извлекающие драгоценное содержимое из глубины земных недр, расплачиваясь большей частью добытого с хозяевами северных земель. Леса, покрывавшие правобережье Ауд Мора, изобиловали пушным зверем - соболями и горностаями, чернобурыми лисами и куницами. Здесь водились изюбры и туры, лоснящиеся боками на богатых привольных угодьях. Выше в горах - горные козлы и бараны, поставляющие замковым искусникам-косторезам ценный рог, а знахарям-филидам - мускус и безоар. Из трещин в неприступных скалах черными слезами вытекал и скапливался уродливыми натеками драгоценнейший горный воск, способный поднимать неизлечимо больных и заживлять любые раны. А кроме природных богатств, и, пожалуй, посильнее их, привлекало захватчиков тонкое искусство златокузнецов и оружейников, ткачей и косторезов, чьи изделия в последнюю сотню лет стали изредка появляться в низинах на человечьих торжищах, возбуждая великую зависть. Но злее, чем жажда наживы, грызла неотступная мысль - отомстить холодным и высокомерным перворожденным, изначально ставящим человека не выше любого лесного или одомашненного зверя. Считающих людей существом на уровне лошадей или собак. Может быть, только чуть-чуть более разумным, а потому и опасным. Много веков назад людям уже пришлось с оружием в руках доказывать свое равенство с древней расой сидов. Равные права на жизнь и свободу. О той эпохе слагали саги и былины, герои ее давно стали легендой, хоть имена их канули в вечность. Мужчина, давший людям железное оружие и научивший их бороться, и женщина, первая среди смертных овладевшая магией и научившая людей состраданию. Итак, война началась. Метели и снеговые заносы, нередкие в последнем зимнем месяце - лютом, как прозвали его натерпевшиеся от непогоды поселяне, - послужило основой первоначального успеха королевских армий, вторгшихся вдоль долин замерзших рек Звонкая и Поскакуха. Запылали отрезанные от перевалов, связующих с центральными областями королевства, замки ярлов Мак Кью и Мак Бриэна, Мак Карэга и Мак Тьорла, Мак Дрэйна и Мак Кехта. Отряды короля Экхарда захватили несколько серебряных и самоцветных копей, старатели которых радостно приветствовали войска, словно освободителей. Но пришел березозол с влажными ветрами, дневными оттепелями и ночными заморозками, сковывающими дороги блестящим покровом наледи, отстали нерасторопные коморники с обозами провианта. Продвижение армий застопорилось и прекратилось с началом травника, расквасившего дороги, окончательно. И вот тогда, ведомые древним, как горы, и таким же непреклонным королем Эохо Бекхом, сидские дружины скатились с перевалов. В нескольких жестоких стычках была изрядно потрепана и отброшена на восход армия короля Экхарда. Медленно, но неуклонно, арданов, отрезанных от союзников, терпящих жестокие потери, оттесняли к границам Ард'э'Клуэна. Властомир и Витгольд, собрав в кулак подвластные им силы в излучине великой реки Ауд Мор, пытались ударить перворожденным во фланг, но отряд мстителей, собранных неистовой сидой Фиал Мак Кехта из выживших после учиненной людьми резни соплеменников, прошел по тылам королевских армий, как коса по разнотравью. Ратники пеших подкреплений и немногочисленные пробившиеся сквозь непогоду обозы уничтожались нещадно. С жестокостью, заставлявшей даже матерых, повидавших всякого на своем веку, наемников-южан содрогаться от ужаса и омерзения. Выгнав Экхарда аж за Железные горы, Эохо Бекх повернулся лицом к оставшимся двоим королям. Вынужденные держать впроголодь своих не привыкших к лишениям людей Витгольд и Властомир, сохраняя скорее видимость порядка, переправились через широкий и полноводный Ауд Мор под постоянными жалящими ударами отряда Мак Кехты и других подобных летучих соединений, собираемых сидами по примеру неумолимой мстительницы. В левобережье люди вздохнули поспокойнее. На своей земле армии получили возможность отряхнуть пощипанные перышки и встретить врага, как подобает. Пахарь осторожно высунулся из усыпанного клейкими, нежно-зелеными с бордовой оторочкой почками куста орешника и прислушался. Рог зазвучал вновь. На этот раз совсем близко. Казалось, вот за этим леском. Вслед за пронзительной боевой мелодией послышался топот многих копыт и из-за выгнутого лукой холма, заросшего ясенями и буками, вылетел отряд из двух десятков конников. Судя по высоким медвежьим шапками и заплетенным в косички гривам коней это были гвардейцы-веселины. Не сдерживая стремительный бег скакунов, они мчались на юг, прямо к недопаханной полоске. Воины явно вырвались из жестокой схватки, о чем свидетельствовали измазанные кровью лица и рваные в ошметья бехтерцы. Многие потеряли в пылу схватки мохнатые огромные шапки с нашитыми стальными пластинами - предмет гордости личной гвардии короля Властомира. Когда кавалькада промчалась всего в какой-то полусотне шагов мимо схоронившегося земледельца, он ясно различил тяжелое хриплое дыхание измученных животных, заметил полосы белого мыла на устало опущенных, одинаково черных, независимо от масти, шеях. В центре отряда, бережно поддерживаемый бородатыми телохранителями, скакал плечистый воин с властным и суровым лицом. Нижняя губа до крови прикушена от боли, терзавшей долгое время налитое звериной силой тело. Обе руки впились до судорог в пальцах в переднюю луку богато изукрашенного седла - позор для прирожденного наездника-веселина. Короля Повеси, благородного Властомира, оправдывала только глубокая колотая рана бедра, полученная в бою, из которого и пытались вывести его верные стражи. Но гораздо большую боль, чем могли доставить раны тела, причиняло ему нравственное страдание - необходимость бросить на поле боя свое войско и армию союзного ему Витгольда, скрюченного неизвестной хворью в заваленной шкурами телеге, но не бегущего прочь от схватки. Упрямым движением головы Властомир отбросил назад заплетенные по обеим сторонам головы косички и зарычал в бессильной ярости сквозь стиснутые зубы, но даже не попытался перехватить повод у скачущего рядом воина. Снова запел звонкий рог. На этот раз в его высоких металлических звуках ясно слышалась хищная боевая радость и жажда крови. Новый отряд всадников, подгоняя стелящихся в скаче коней, появился на многострадальной ниве. В глаза сразу бросились потники из шкур барсов, мягкие кожаные стремена и особым образом перекрещивающиеся на лбу коней ремни уздечек. Рассмотренные позже пепельные и серебристые волосы, выбивающиеся из-под крылатых шлемов, неестественно светлая кожа и высокие переносицы, выходившие на один уровень со лбом, места для сомнений не оставляли. Мишень извечных зависти и ненависти смертных. Сиды. И не менее трех дюжин. Их тонконогие, поджарые, воспаряющие в каждом прыжке над исходящей пряным духом землей, скакуны легко настигали отчаянно удирающих веселинов. Предводительствовал погоней отличавшийся благородством осанки светлоусый воин в посеребренной броне, не прикрытой сверху никакой одеждой, и коническом шлеме с золотой насечкой на распластавшихся по бокам соколиных крыльях. Без всяких сомнений - один из ярлов. Селянин затаился, стараясь не шевелиться и даже не дышать. Крупная дрожь свидетельница охватившего его ужаса - сотрясала заскорузлые, как корни дуба, мозолистые руки. Мчащийся несколько в стороне от основных сил перворожденный наклоном корпуса заставил коня еще больше отвернуть к зарослям орешника. Пахарь обмер, увидев нацеленный на него самострел и злые, холодные глаза безжалостного убийцы на миловидном лице с припухлыми слегка губами и округлым подбородком. - Баба! - прошептали беззвучно враз помертвевшие губы. И в этот миг тяжелый бельт вонзился ему в глаз и заставил несчастного замолчать навсегда. Сида, презрительно скривив рот, зацепила самострел за ременную лямку у задней луки и сплюнула на черную землю. - Сдохни, салэх! Презрительная кличка, пришедшая из седины веков, прозвучала подобно пощечине или удару бича. Тем временем окружение Властомира, верно оценив скорость погони и свою, попыталось противостоять преследователям. Десяток гвардейцев отделились от своих товарищей и развернулись навстречу врагам. Длинные копья с желто-красными флажками Повеси позади граненых наконечников опустились для таранного удара. На светлобородых, покрытых потом и грязью лицах, застыла решимость отчаяния. Сиды не приняли предложенной им стычки лоб в лоб. Повинуясь взмаху кольчужной перчатки сурового предводителя в злаченом шлеме, они рассыпались веером, занося легкие дротики - излюбленное оружие перворожденных. И все-таки трое преследователей попали под копейную атаку, то ли отвлекая на себя внимание людей, то ли не успев вовремя отвернуть разогнавшихся скакунов. Легкая кольчужная броня не явила препятствия каленой стали, с хрустов вонзившейся в теплую живую плоть. Неудачников, а. быть может, героев, вынесло из седел и бросило в разбитую копытами грязь далеко позади конских крупов. Предсмертный стон прокатился над полем, смешиваясь с боевыми выкриками живых. Гулко ударились грудь в грудь взмыленные кони. В ответ, пущенные не знающими промаха десницами, пропели песню смерти дротики. Их остро отточенные жала вволю напились человеческой крови. Закричали раненные. Молча, кулями, рухнули наземь нашедшие быструю смерть. Покатились, наполняя стылый воздух жалобным ржанием, повинные только в верной службе враждующим хозяевам животные. Меньшая часть сидов осталась хладнокровно приканчивать не погибших после первого удара, а остальные, около двух дюжин, издав победный клич, помчались вслед за беглецами. Как же хотелось им достать хотя бы одного из затеявших рознь королей! Раскосые глаза горели яростью и жаждой мести. И ненавистью к проклятым салэх. Предводитель, запрокинувшись в седле, снова поднес к губам витой рог. Устрашающая в своей чистоте нота взвилась к серому небу. Отзываясь ей, справа, из-за перелеска проревела другая мелодия. Низкая, чуть хрипловатая и однообразная. Заставившая встрепенуться прощавшихся с жизнью веселинов. Третья группа верховых - почти четыре десятка - появилась на поле боя. Мохногривые вороные кони с короткими шеями, коричневые табарды в оранжевую клетку поверх вороненых кольчуг, полированные шишаки и крученные веревочные аксельбанты на левом плече каждого всадника. Впереди отряда стремя в стремя мчались два молодых воина. Правый - с темно-русой бородкой на юном лице - в нетерпении горячил скакуна шпорами, поигрывая мечом-полуторником. Левый, в презрении к врагам не надевший ни шлема, ни даже подшлемника на гладко выбритый череп, сжимал в руке прозвучавший только что рог. Отставший на полкорпуса знаменосец нес вслед за ними штандарт - ярко-оранжевые языки пламени на коричневом поле - цвета Трегетрена. Теперь соотношение сил сменилось явно не в пользу перворожденных, но они даже не попытались спастись бегством. С отчаянием обреченных сиды выжали все, что могли из своих животных и настигли Властомира. Вновь засвистели дротики. В ответ ударили копья веселинов, а потом заработали мечи. - Сдохни, салэх! - презрение и ненависть звучали в этом крике, бившемся над кровавой круговертью сечи, словно черный коршун. - Смерть салэх!! С ним сливалось почти не произносимое для человеческого языка имя предводителя сидов: - Мак Дабхт! Мак Дабхт! Люди рубились молча. Только хрипели пересохшими глотками в тесном, насколько позволяла конная схватка, кругу защищая своими телами короля. И гибли один за другим, успевая все же разменять свою жизнь на одну-две жизни врагов. Свернувшая, чтобы прикончить земледельца, сида потянулась за самострелом. Вытащила его из петли, зацепила крюком за переднюю луку и резким наклоном корпуса назад взвела. Вложила бельт в желобок и, продолжая скакать чуть в стороне от главной свалки, выцелила Властомира. Щелчок тетивы. Посвист и вязкое чмоканье. Стрела пробила грудь некстати вывернувшегося сбоку гвардейца. Воительница выругалась и потянулась за второй стрелой. В это время трейги ударили по перворожденным с тыла. Умело и беспощадно. Рассекал ветер и тела, кружась в крепкой руке, полутораручник. Бритоголовый, бросив отзвучавший рог, выхватил устрашающих размеров секиру и крушил ею направо и налево. Лязг стали, хруст разрубаемых костей и крики сражающихся взвились к небесному своду. Боевые кони, озверев от запаха свежепролитой крови, уподобились диким зверям, вцепляясь в шеи, бока друг друга, хватали зубами и сбрасывали с седел всадников. Мак Дабхт был опытным воином и, когда пелена ярости, застилающая его взор, спала, верно оценил шансы на победу своего отряда. А точнее, понял, что таковых у него нет. Управляя конем одними коленями, он выхватил изящный серебряный рог, намереваясь подать сигнал к отступлению. Не успел ярл поднести к губам мундштук, как вырвавшийся сбоку из свалки веселин с утробным рыком ударил его копьем в лицо. Узкое жало наконечника скользнуло по лбу и, оставив глубокую кровоточащую борозду, сорвало с вождя перворожденных шлем. Хлынувшая на глаза кровь вынудила сида схватиться левой рукой за лицо. Пока он пытался стереть горячую алую влагу, налетевший сбоку трейг шипастой палицей перебил сиду предплечье. Сила удара бросила Мак Дабхта на круп коню. Рог, выпавший из бессильно разжавшихся пальцев, полетел под кованные копыта. Крик радости вырвался из людских глоток. - Уходи, феан! - вихрем проскакавший бок о бок с конем ярла воин-сид держал в каждой руке по мечу и голубовато-серые полосы блестящие стали ткали в холодном воздухе смертельную вязь. Совершенно седые волосы развевались длинным хвостом, рот исказился в крике: - Беги, феан!!! Косой удар рассек трейгу, вооруженному палицей, горло. Он забулькал, захрипел и свалился, заливая кровью распаханную жирную землю. Светло-серый конь сида грудью врезался в бок гнедого рослого скакуна с заросшим бородой до глаз веселином на спине. Отбросил его в сторону. Еще один перворожденный подоспел на помощь, подхватил брошенные ярлом поводья и направил его коня в сторону от гущи боя. Сид, так к стати пришедший на выручку предводителю прикрывал их сзади. Воодушевившиеся успехом люди опешили. А когда вновь кинулись, горя желанием достать вражеского предводителя, было уже поздно. Перворожденные, точнее та их малая часть, что осталась пока в седлах, группируясь по обе стороны ярлова коня, сохраняя порядок, направились к лесу. Сверкавшие молниями два меча в арьергарде отряда отпугивали немногих смельчаков, отважившихся приблизиться перворожденным.
Им бы удалось спастись, если бы не бритоголовый. Его конь, с запятнанными кровью и пеной боками хрипел и выбивался из сил, но, понукаемый отчаянным наездником, совершил такой рывок, что настиг убегающих. Секира просвистела в какой-то ладони от остроухой головы, не покрытой шлемом. Ответный выпад канул в пустоту - еще один безжалостный удар шпор заставил вороного жеребца буквально взлететь в воздух. Кованные копыта задних ног врезались в грудь серого, жалобно заржавшего и упавшего на колени. Матовый, черненный кровавыми разводами полумесяц обрушился на спину сида, державшего повод ярлова скакуна, когда прыжок еще не был завершен. Удар смял перворожденного, как тряпчаную куклу. Только разлетелись осколки лопнувших звеньев кольчуги. Возвратный взмах. Граненый шип, уравновешивавший лезвие секиры, вынес из седла замахнувшегося последним дротиком оскалившегося сида. Трейг вновь занес секиру, но вдруг охнул и схватился за левую щеку. Это вновь выискивавшая Властомира в поредевшей толпе телохранителей сида разрядила самострел в показавшегося более опасным врага. Только стремительность скачки спасла человека - граненый стальной бельт чиркнул по уху, отрывая мочку. Рана болезненная и неприятная, но не смертельная. - Уводи ярла, Этлен! - крикнула воительница, стараясь снова на всем скаку перезарядить арбалет. - Я прикрою вас! Воин, к которому она обращалась, с сомнением покачал головой. Его конь еще не оправился после полученного удара копытами и вряд ли способен был быстро вынести седока из боя. - Уводи ты, феанни, - откликнулся он. - Прикрою я! Потратив долю мгновения на раздумья, сида кивнула. - Хорошо! Догоняя замедлявшего скач коня Мак Дабхта, она окинула взглядом поле боя. Всеобщая схватка разделилась на несколько маленьких островков. Властомир уже выбрался за пределы досягаемости даже самого дальнобойного самострела. В середине недопаханной полосы несколько веселинов ожесточенно тыкали копьями во что-то красно-черное, распростертое на пашне. Думать о том, кто бы это мог быть, не хотелось. Четверо перворожденных пытались уйти в перелесок на юго-западе. Одного из них сбили с седла, но другим, похоже, удастся спастись. Зацепив за петлю самострел, воительница упруго наклонилась и подхватила кончиками пальцев волочащиеся по земле поводья. - Держись, Рудрак! Держись, не умирай! Ярл с трудом поднял затуманенный взор от конской гривы. Тонкой струйкой кровь бежала из глубокого пореза на лбу, заливая левый глаз, стекала по щеке, напитывая длинный ус. - Я еще не умер, Фиал... - Ты не умрешь! - Кто ведает? - Перестань, Рудрак! Мы еще умоем кровью салэх нашу землю. Нашу по праву рождения! Горькая усмешка скривила губы ярла. - Мне кажется, Фиал, что земля наша скоро будет хлюпать под копытами от крови...
- Что с того? - сида встрепенулась, как ловчий сокол. - Я чую свою смерть, Фиал. - Не говори так! - Ладно, не буду... Они скакали так быстро, как только могли нести их измученные кони. Страшась оглядываться. А за их спинами метался вокруг слабеющего, стонущего на каждом прыжке серого Этлен. Не меньше дюжины рассвирепевших трейгов норовили достать его хотя бы краешком клинка, хотя бы ударом плашмя. Сид, сунув в ножны связывающие движение мечи, то спрыгивал наземь, пробегая десяток шагов рядом со скакуном, то вскакивал обратно в седло, уворачиваясь, уходя в сторону, вниз от нацеленных в него копий и мечей. Вертелся вокруг коня, проскакивая под брюхом. В отчаянной отваге смертника он находил еще время бросить пару-тройку оскорблений окружавшим его людям, которые, толкаясь, сцепляясь стременами, только мешали друг другу. Сид играл со смертью, приблизившей пустые глазницы к его много повидавшим раскосым очам. Длиться бесконечно это не могло. Споткнулся серый. Припал на передние ноги и хоть выровнялся почти мгновенно, беспощадная секира пропорола Этлену не защищенное кольчугой бедро. Нога повисла безвольно. Сид соскользнул вниз, продолжая держаться руками за переднюю луку. На отливающий серебром потник брызнула густая черная кровь... Три копья ударили одновременно. Два пропороли брюхо серому, а третье оторвало вцепившегося в седло воина, подняло в воздух и грянуло оземь. - Оставьте его! - надсаживая глотку проорал бритоголовый. - Достаньте мне Мак Кехту! Его конь продолжать скачку уже не мог. Даже непрерывно терзающие израненные бока шпоры не прибавляли скорости измученному животному. - Отдыхай, Валлан! - весело откликнулся младший из предводителей трейгов. - Мак Кехта - моя! Широким взмахом меча указал он бойцам на уходящую пару сидов. - Во имя Огня! Смерть остроухим! - Огонь! Огонь! Смерть остроухим! - слаженный крик десятка глоток прокатился от перелеска до перелеска. С веселым гиканьем трейги бросились в погоню, оставляя веселинам добивать раненных. Мак Кехта обернулась, глянула через плечо. Увидела издыхающего, бьющего задними ногами серого и распростертую безжизненно фигурку с белыми волосами, втоптанными копытами коней в жирно блестящую грязь. - Этлен,.. - шепот ее расслышали, казалось, лишь встречный ветер, да горячая, взмокшая шея скакуна. - Мы отомстим, Фиал, - глухо проговорил Мак Дабхт. - Да... За всех! Проклятье на ваши головы, салэх. Мор и глад!!! Помимо воли пальцы сиды потянулись к костяному эфесу узкого корда, но в этот миг резкий рывок за левую руку развернул ее и едва не вырвал из седла. Повод выскользнул из ладони. Конь ярла кубарем покатился, оскользнувшись на коварном зеркальце нерастаявшего еще льда, скрытом под слоем грязного ноздреватого снега. Жалобное ржание больше походило на зов о помощи. - Рудрак! Пока Мак Кехта осаживала скакуна и поворачивала на помощь ярлу, Мак Дабхт вскочил на ноги и, пошатываясь, стоял рядом со сломавшим ногу конем. Меч, казалось, сам собой выпрыгнул из ножен ему в руки. А сзади, с шумом разбрызгивая мутную талую воду неглубоких луж, налетала ватага всадников. - Держись за стремя! - разрывая мундштуком лошадиный рот, сида попыталась нашарить висящий сбоку самострел, разворачиваясь одновременно боком к ярлу. Привставший на стременах мчащийся первым человек занес над головой длинный меч. Четко, как во сне, Фиал разглядела раздутые ноздри вороного коня, юношеский румянец на разгоряченном лице всадника, обрамленном темной курчавой бородкой. Взгляд ее встретился с яростно сверкающим взором карих глаз трейга. - Беги, Фиал! - Мак Дабхт с размаху хлестнул мечом плашмя по крупу танцующего около него коня и прыгнул навстречу хрипящей, остро пахнущей потом и кровью смерти. Падающий острокрылым соколом на голову Мак Кехты меч в последний миг изменил направление и обрушился на шею ярла. А она уже мчалась, завалившись на заднюю луку, не пытаясь смирить неистовый карьер, и не видела, как вознеслась к серым небесам подхваченная на копье голова Рудрака и как поднятая рука в кольчужной рукавице остановила кинувшихся в погоню воинов. Одна из немногих перворожденных, уцелевших в жестоком и неравном сражении, скрылась в перелеске. На сей раз люди победили. Они выиграли битву, но не войну. На наполовину распаханном клине остались лежать вперемешку трупы людей и сидов, открытые недвижные глаза павших в бою коней глядели в небо, словно взывая к высшему, наиболее справедливому из всех суду. В вечерних сумерках, рябая корова, почувствовав приступ голода, превозмогла страх перед разлитым в стремительно остывающем воздухе запахом крови и смерти и выбралась из спасительных зарослей. Волоча обрезанные постромки, двинулась она по направлению к оставшемуся где-то вдалеке теплому хлеву, безвкусной, но сытной соломе. Мелькнувшие на опушке ближайшего перелеска серые, почти незаметные впотьмах тени, заставили рябуху насторожиться и опустить рогатую голову. Волки! Не северные, широкогрудые и седогривые, гордые хищники, а левобережные - темные и поджарые - остромордые хитрецы. Воры домашнего скота и пожиратели падали, щедро одаренные кровопролитной и беспощадной войной. Острый аромат крови, пугавший корову, призвал их к сытной и обильной трапезе. Стая насчитывала не меньше дюжины голов. Не такая уж и большая по неспокойным военным временам. Матерые самцы, волчицы, переярки, опасливо прижимающие уши под суровым взглядом покрытого рубцами вожака. Большая часть зверей, не раздумывая приступила к еде, ворча и огрызаясь на пытавшихся урвать кусок получше. А несколько молодых потянулись к живой добыче. Под безжалостным взглядом янтарно-желтых глаз корова наклонила голову, показывая врагам серпы острых, слегка поблескивающих рогов. Рысивший первым переярок зевнул и отвернул лобастую морду. К чему подставлять бока под удары отчаявшегося и в своем отчаянии способного на безрассудную отвагу животного, когда вокруг столько сладкой конины, человечины и странно пахнущего мяса других двуногих, похожих на людей? Корова, не решаясь повернуться к хищникам костлявым крупом, продолжала стоять, настороженно шевеля ушами, когда один из трупов вдруг пошевелился и сел. Ближайший волк шарахнулся в сторону, скаля желтоватые клыки. Обломок копья, ловко запущенный сильной рукой, врезался ему в бок. Зверь взвизгнул и отбежал подальше. Раненный откинул за плечи упавшие на глаза длинные некогда белые, а сейчас покрытые липкой землей и кровью, волосы. Нашарил рукоятку затоптанного в грязь меча. Отер клинок и сунул в ножны за правым плечом. Привлеченная движением стая подобралась ближе, охватывая двуногого широким кругом. Сид, а это был именно перворожденный, о чем неоспоримо свидетельствовали заостренные кончики ушей, демонстративно отвернулся от них и, разорвав на узкие полосы табард разбросавшего неподалеку руки-ноги трейга, неспешно перевязал рубленную рану на бедре и проколотый бок. Затраченные на перевязку усилия вынудили раненного на время откинуться на спину и полежать, глядя в быстро темнеющее небо. Он лежал столь долго, что наиболее любопытный поджарый волчонок с надорванным ухом сунулся вперед, пошевелил ноздрями, втягивая стылый воздух... Удар граненого копейного жала был быстр и беспощаден. Из разрубленного носа брызнула кровь. Жалобно поскуливая и поджав хвост, волк кинулся наутек к лесным зарослям и там, забившись в переплетение веток кустарника, принялся зализывать рану. Остальные, сумрачно поглядывая из-под выпуклых лбов, отбежали подальше от странной, не желающей сдаваться добычи. Сид, используя сломанное копье как посох, поднялся во весь рост и, тяжело припадая на искалеченную ногу, медленно двинулся на север. ГЛАВА I Трегетройм, королевский замок, липоцвет, день двенадцатый, раннее утро Бездонная синь небес распахнулась порталом в вечность. Ни облачка, ни тучки. Только черные крестики коршунов, кружащих в вышине в вечных поисках добычи. Они не устают парить в восходящих потоках никогда, ибо голодны и беспощадны. Так же, как и люди. Порыв злого суховея, прилетевший с Железных гор, защищавших до сей поры пашни и пастбища Трегетрена от набегающих с севера холодов, рванул коричневые полотнища обвислых знамен, подбросил их в воздух, заставляя ожить и затрепетать вышитые на них оранжевые язычки пламени. Горячим дыханием скользнул по выставленным над воротами королевского замка пустоглазым черепам с непривычно высокими для людского взора переносьями. Десятник Берк, по прозвищу Прищуренный, прихрамывая, спустился из караульной башни во двор, где его ждали настороженно озирающиеся новобранцы. Обычное для северного королевства летнее утро. И хоть месяц липоцвет попадает на самую середину жаркого времени года, раньше рассветная прохлада заставила бы ежиться, затягивая шнурки долгополой рубахи у горла. Нынче все не так. Камни, слагающие крепостную стену и башни, не успевали за ночь остыть и лучились теплом, как печь-каменка. А когда ярко-алый диск солнца поднимется достаточно высоко над плоскими верхушками обрывистых гор Восходного кряжа, все начнется сначала. Пекло Нижнего мира. Второй круг - самое место для предателей и прелюбодеев. Хорошо, хоть серая громада донжона накрывает тенью большую часть вымощенного двора с конюшнями и складами, выгребными ямами и тренировочной площадкой для занятий стрельбой. "Как же болит мозоль. Прямо не ступнуть, - единственная достойная внимания мысль пульсировала под черепом старого вояки. - Лучше бы мне скакать на одной правой, Отцом Огня клянусь." Стараясь ставить больную ногу на пятку, а не на носок, десятник хмуро обошел вокруг столпившихся деревенских парней. Как знакомо. Сколько раз это повторяется снова и снова? Глаза размером с серебряный империал. Рты на всю ширь - ловушка для неосторожных ворон из окрестных рощ. В волосах - солома, а в задницах детство играет. Того и гляди, догонялочки затеют. Или в расшибалочку... - А ну, встать рядком, воины, матерь вашу! Выровняться!!! Юноши повиновались, ежась под скептически оценивающим взглядом на веки вечные прищуренного глаза Берка. Выстроились в какое-то подобие ровной линии, поправляя перевязи, кое как затянутые поверх коричневых накидок трегетренских цветов. В правой руке каждый сжимал длинный плавно изогнутый лук. - Животы - повтянуть! Плечи - расправить! Грудь колесом! Учитесь, пока есть время - это вам еще пригодится, когда поскачете посадских девок охмурять... Ребята переглянулись. Некоторые заулыбались не без самодовольства. - Что-то вы сильно радостные, - не замедлил отреагировать десятник. - Думаете, служба королю - сплошная расслабуха? Что вам там напели вербовщики? Что в замке сидеть будете, да кухарок щупать по сеновалам? А на границу, к остроухим на кинжал не хотите? Новобранцы безмолвствовали, как воды в рот набрали. - Молчите? Это хорошо. Значит, что-то начали понимать... Кто держит эту штуку, Берк небрежно ткнул носком сапога лук ближайшего парня, - не в первый раз в жизни? Говорите, ну... Широкоплечий юноша со светлым пушком на пунцовых от смущения щеках откашлялся: - С вашего позволения, господин... - Десятник. - С вашего позволения, господин десятник. Мы с отцом, бывало, рябчиков били... - Рябчиков, говоришь? - Ага, рябчиков, - кивнул головой парень - от его пылающих щек уж можно было раскуривать трубку. - Противник сурьезный, - Берк развел руками. - Ничего не скажешь. Куда там остроухим. Строй заржал, как табун молодых жеребчиков. Храбрец переминался с ноги на ногу, проклиная свою смелость и желание отличиться. - Видишь мишень, Рябчик? - Прищуренный махнул рукой за спину, где у замковой стены болтались на сбитой из прочных жердей виселице плетеные из соломы чучела в полный рост человека. Кивок. - Не слышу. - Вижу, господин десятник. - Уже лучше. Всади стрелу куда сможешь. Парень поднял лук. Неторопливо, страшась опростоволоситься перед товарищами, натянул тетиву. Тщательно прицелился. Стрела, свистнув, воткнулась чучелу туда, где у человека расположен пупок. На ладонь ближе к правому боку. Крученная тетива больно ударила по не прикрытому рукавицей запястью, оставляя багровый рубец, но Рябчик пересилил себя и даже не скривился. - Попал? - стоя по-прежнему спиной к мишеням, весело поинтересовался Берк у строя. - Попал, попал, господин десятник, - услужливо подсказали несколько голосов. - Ну, молодца, Рябчик. Будешь у этих олухов за старшего. Новобранец зарделся пуще прежнего. Хотя куда уж боле? И так еще немного и замок тушить придется. Гордо расправил плечи. Командир. Правда, с новой кличкой. - Давай мне лук, свеженареченный, и возвращайся в строй. С правой стороны становись, с правой. Ты ж теперь командир. Рябчик занял свое место, еще не вполне доверяя счастливой судьбе. Прищуренный подкинул на ладони отполированную многими ладонями деревяшку кибити и вдруг, резко развернувшись, пустил неведомо как оказавшуюся в его руке стрелу. Тяжелый боевой наконечник - других в армии Витгольда даже на учебных стрельбах не признавали - ударил по торцу застрявшей в соломе стреле Рябчика и протолкнул ее в глубину мишени. Гул восхищения прокатился над сломавшими строй новобранцами. Ребята вставали на цыпочки, тянули шеи, стараясь разглядеть результаты чудесного, по их мнению, выстрела. Берк медленно, давая разгореться одобрительным выкрикам, набрал полную грудь воздуха... - Молчать! Смирно!!! - от громоподобного крика, казалось, зашевелились волосы на головах мальчишек. - Пораспустились тут... Деревенщина немытая! "Деревенщина", для которой десятник как по волшебству стал кумиром и образцом для подражания, моментально выстроилась в шеренгу, стараясь придать детским лицам уморительную серьезность. - Учитесь, сынки, - Берк мягко по-стариковски улыбнулся, будто и не он только что орал, надсаживая луженую глотку. - И вы так будете стрелять. Ну, когда пооботретесь маленько и дурь свою деревенскую забудете. Новобранцы молчали, что называется "пожирая" глазами наставника. - Не знаю, что вам пели вербовщики - они-то свое дело знают... Оно у них не пыльное - побольше олухов под цвета короля заманить. Да Сущий Вовне им судья. А я вот что скажу. Вы теперь будете королевскими лучниками, ребята. Такие же, как вы, парни били под моей командой остроухих в заварухе у Кровавой лощины. Знатное дело было. И если б не мы, умылись бы вдосталь кровушкой и веселины лохматые, и наши, из благородных которые. Ох, как умылись бы... Берк замолчал ненадолго, буравя новичков тяжелым взглядом. - Вы, верно, наслушались сказок бабкиных, что победили мы тварей безбожных? Хрена с два, ястребы вы мои желторотые. Я, Берк Прищуренный, там дрался и точно знаю - не победил никто. Да, мы утыкали остроухих как игольничек твоей любимой бабушки, лопоухий. Да, черепа семи ярлов торчат на нашей стене, как горшки на деревенском тыне. Но из моего десятка вышли живыми из боя трое. Один из них - я - хромец не годный ни на что, кроме как драть вас, мои красавчики, как тронькиных баранов. Еще один парень, которого я звал когда-то другом, помер в обозе. Кровью истек. Третий служит десятником в пограничном форте. Помоги ему Сущий не попасть в нелюдские руки. И если доведется встать вам лицом к лицу с погаными тварями, выживете вы или нет, будет зависеть от того, как быстро и метко вы бьете из этих милых штучек. Ясно, герои мои? Строй сохранял безмолвие. Вчерашние мальчишки на глазах серьезнели, внимая жестокой правде из уст старого вояки. - Так вот, ястребы Трегетрена,.. - десятник скривил рот в презрительной гримасе, поскольку через замковые ворота, легонько рыся, въехали трое в коричнево-красных табардах с оранжевым пламенем на груди и веревочными аксельбантами - петельщики, элитное войско короля Витгольда, гвардия и каратели одновременно. - Что я вам говорил? Тот лук, что каждый из вас сегодня получил, станет вашей невестой, мамкой и сестрой. Спать вы будете с ним и вставать с ним... И любить его, как никого на свете. А иначе я вас так полюблю - мало не покажется! Петельщики спешились, бросили поводья на руки подбежавшим оруженосцам и, не торопясь, направились к стражникам, несшим охрану на входе в мрачный донжон. - А теперь, - возвысил голос Берк. - Взяли лук в левую руку. Ровнее, засранцы! Стрелы не трожь! Правой рукой натянули тетиву... Отпустили... Плавнее, плавнее! Да не к носу тяни - к уху! Еще! Раз - два, раз - два... К уху, сказал! Не дергать левой! Мать вашу через коромысло! Двое гвардейцев перекинувшись парой неслышных на таком расстоянии слов с охранниками отошли в сторонку и уселись на тюки соломы с нескрываемым интересом наблюдая за упражнениями новобранцев. Третий, плечистый с наголо обритым, блестящим, будто полированный шишак, черепом вошел в башню. Берк, искоса глянул на петельщиков, смачно плюнул на кучу навоза, благоухавшую в непосредственной близости от места учебных занятий, и скомандовал. - Так, желторотые. Стрельбу отставить. Не будет из вас добрых лучников, пока оружие держать ровно не научитесь. Стали ровненько. Правую руку - вниз. Левую вытянули. Ровненько, ровненько, я сказал! Держим лук. Я пошел пивка попью. Рябчик старший. Если вернусь, а у кого-то лук криво торчит, зубы прорежу. А командиру плетей. Все ясно? Тогда крепитесь, лучники, в десятники выйдете. Поднимаясь по выщербленным ступеням, Прищуренный оглянулся невзначай. "Терпят, стараются. Толк будет. Но как же болит мозоль..." Там же, немного позднее Солнечный луч, проникший сквозь плотно задернутые шторы, позолотил пылинки, что вели бесконечную пляску в спертом воздухе опочивальни. Без скрипа, без шороха отворились массивные, окованные бронзой, двери. В дверном проеме появилась неясно очерченная сутулая фигура человека в темной тунике до колен; с подносом в руках. В собранных хвостом на затылке волосах - серебристые нити. Густая проседь в бороде. Мягкие башмаки, утопая в длиннющей шерсти пещерного медведя, шкура которого покрывала пол от стены до стены, бесшумно понесли вошедшего наискось к колченогому столику в изголовье заваленного ворохом шкур ложа. Неподвижные веки обложенного подушками старика чуть дрогнули, тонкие ноздри затрепетали, как у почуявшего дичь гончего пса. - Завтрак, ваше величество, - негромкий, но твердый голос нарушил замогильную тишину. - Просыпайтесь. - Пошел вон, - не открывая глаз, монотонно отозвался Витгольд, волей Сущего король Трегетрена, сюзерен Западной марки. - Я тебя не звал. Его слова не произвели ни малейшего впечатления. Глухо звякнул поставленный на стол поднос. - Просыпайтесь, ваше величество. - Герек, если откроешь окно, клянусь Верхним и Нижним Мирами, я скормлю твою печенку воронам. Четыре чуть слышных шага. Шорох раздвигаемых портьер. - Я тебя предупреждал... С неожиданной силой перевитая синими жгутами вен старческая рука запустила тяжелую, набитую ароматическими травами думку в голову слуги. Герек привычным движением уклонился и подушка вылетела в настежь распахнутое окно. - Ваше величество,.. - с мягким укором проговорил постельничий. Король со стоном рухнул обратно на постель, корчась от невыносимой боли, которая наступала всегда, как расплата за излишнюю резвость движений. Дряблая желтоватая кожа лба и шеи мигом покрылась холодным потом. - Ваше величество... Опять вы... Беда-то какая... Слуга подбежал к одру, на ходу разворачивая льняное полотенце. - Ваше величество... Снадобья б испили. Правой рукой Герек промокал непрерывными струйками сбегающий на редкие брови больного пот, а левой вытащил из тряпичной сумки через плечо глиняную бутылочку. Зубами вытащил пробку, целя накапать зелье в стоящий на столе кубок. Витгольд, не глядя, выбросил вперед костлявый кулак и бутылочка, вылетев из рук слуги, зарылась в медвежьей шерсти. - Сгинь,.. - прохрипел король с головой зарываясь в волчьи и рысьи шкуры. Душегуб. Истязатель. Палачу отдам... Герек, оставив промокшую ткань на краю стола, наклонился в поисках лекарства. Ослепительное сияние полуденного солнца позволило ему довольно быстро справиться с задачей. Выдернутая пробка с мелко исписанной полоской пергамента вернулась на место, как и опустевшая бутылочка. Повернулся к затихшему королю. - Исчезни, тварь, - ворчание Витгольда прозвучало малость невнятно и виной тому был натянутый на голову седоватый мех матерого волчищи. - Все вы моей смерти хотите. Кто вам платит? - Ваше величество, - тянул свое слуга. - Испили бы снадобья - душа кровью обливается. - Еще чего, - сварливо произнес король, высовывая к ненавистному солнцу кусок седой клочковатой бороды. - Откуда мне знать, что там этот ваш шарлатан намешал?
- Ох, горе мне с вами. Не хотите - не пейте. А поесть надо. Совсем отощали. Кожа да кости. Да и прибраться надо бы. Вы б не капризничали, ваше величество. Выбирайтесь... Приступ прошел так же внезапно, как и начался. Впрочем, так было всегда. Даже во время битвы у Кровавой лощины. - Чем кормишь? - уже все лицо Витгольда, исхудалое и изрезанное сетью глубоких, прихотливо извивающихся морщин, но несущее еще следы былого величия, показалось на свет. - Перепелиные яйца. - Опять? - А то вы другое есть согласитесь? - Соображаешь... Витгольд скрипуче хохотнул и, прикрывая ладонью глаза, показался уже почти до пояса. Герек, почтительно склонившись, поставил ему на колени серебряное блюдо с двумя дюжинами мелких крапчатых яиц. - Яйца вы травить еще не научились, - придирчиво проверяя целостность скорлупы, заметил монарх. - Целое. Удовлетворенно кивнув, он отправил яйцо в рот. Целиком. - Кто там орал все утро? - Где орал, ваше величество? - Во дворе... Дураком не прикидывайся. - А-а, во дворе... Берк Прищуренный молодежь гоняет. - Глотка у него - будь здоров, как у бэньши! - Прикажете, ваше величество, попозже лучников учить? - Пусть гоняет. У Берка что ни слово - песня. Куда там бардам! Слушал бы и слушал. - Так что сказать барону Бетрену? - Да ничего не говори. Давай еще яиц... - Вот, а я что толкую, ваше величество. Проголодались... Вы кушайте, кушайте, а нам прибраться бы... С хрустом разгрызая скорлупу второго яйца, король буркнул что-то не слишком протестующим тоном. Обрадованный Герек дважды хлопнул в ладоши. В дверь протиснулся простоватого вида здоровяк с ведром и тряпкой. Под мышкой он зажимал выброшенную в окно подушку. - Кто таков? - немедленно отреагировал Витгольд. - Почему здесь? - Ваше величество,.. - с легким укором произнес постельничий. - Уж вторую луну спрашиваете. Племяш мой из слободы. Сестра просила ко двору пристроить. - Здоровый лоб, - с набитым ртом пробормотал король. - Почему не в стражу? - Так сказывал уже... Немой с рождения он. - Немой? Это хорошо... Если и услышит что - не проболтается. И язык резать не надо. Король скрипуче захохотал, продолжая цепким взглядом из-под бровей следить за слугами... Парень двинулся через комнату, по пути протирая попадающиеся на глаза предметы. Возлежащий на ложе монарх интересовал его не более чем голодную крысу мраморный барельеф. - Старательный, - заметил, как бы извиняясь за непроходимую тупость племянника, Герек. - И толковый, - в тон ему отозвался король. За разговором Витгольд с завидным для тяжело больного аппетитом умял все принесенные Гереком яйца. - Где мой кубок? - Сию минуту, ваше величество. На свет появился тяжелый, оправленный в серебро, рог коричневой блестящей кости. Знаток без труда узнал бы редчайшую и баснословно дорогую кость единорога из далеких южных краев. Молва приписывала этому материалу способность обезвреживать любой яд. Как известный, так и не известный. С начала своей изнурительной болезни, Витгольд пил только из него. И только ключевую воду. Отхлебнув из поданного слугой кубка, король горько вздохнул - Фу ты, гадость какая. Вина бы испить. - Прикажите только... - Ага, вот тут вы мне отравы и подсыплете. Так и норовишь спровадить меня в Нижний мир. За что только терплю? - Обижаете, ваше величество, - с болью в голосе пробормотал Герек. - Вас обидишь. Отравители. Убийцы. И, не меняя тона, Витгольд добавил: - Где горшок мой? - Все наготове, не извольте беспокоиться, - Герек, кряхтя, выволок из угла громадную ночную вазу, выполненную в виде кресла. - Водружайте, - милостиво повелел монарх, разрешая продолжать ежеутренний ритуал. Утвердившись с помощью обоих слуг на фантасмагорическом троне, Витгольд надолго погрузился в блаженство. Пользуясь случаем, слуги стянули с сухого, изнуренного болезнью тела длинную до пола - полотняную рубаху, промокшую потом, измаранную на груди остатками вчерашнего ужина. Герек протер смоченным в теплой воде полотенцем лоб и щеки повелителя, редкой костяной гребенкой вычесал остатки скорлупы из бороды, разровнял окружающий лысину ореол реденьких волос. Племяш его подал сложенную свежую рубаху. - Там Валлан уж битый час дожидается, - словно только что вспомнив, брякнул постельничий. - Что ж молчишь, подлец? - вскинул брови король. - Водружай на место. - Рубаху позволите? - Давай, давай... Шевелись! Устраивая тщедушное тело монарха на ложе и заботливо подсовывая под высочайшую спину и бока подушки, Герек пробурчал едва слышно: - Подождет, душегубец. Ему ж на пользу. Смиренней будет. - Ты это, того, - желтоватый, весь в старческих пятнах, кулак Витгольда легко соприкоснулся с носом слуги. - Не смей за меня решать. Я еще пока что здесь король. Прикажу ждать - подождет. Прикажу гнать - будешь гнать. Прикажу в ноги пасть и задницу целовать - сделаешь как скажу. Зови. Постельничий направился к выходу из спальни. - Эй, погоди! Сделав недоуменный вид, Герек обернулся, тщательно скрывая спрятавшуюся в уголке тонких губ улыбку. - Забыл... - Что, ваше величество? - Ух, я тебя, мерзавец! - Ах, да... Кряхтя, слуга наклонился и вытащил из-под кровати заботливо завернутый в холстину маленький самострел, приспособленный для стрельбы одной рукой. Рукавом смахнул пыль. Взвел тетиву и аккуратно вложил в желоб короткую толстую стрелу. Положил самострел Витгольду под левую руку и прикрыл шкурой чернобурки. - Удобно, ваше величество? - Сойдет, - оглаживая пальцами полированную рукоять, ответил король. - Хороший самострел. Спуск чуткий... Люблю я его. Дверь за слугами захлопнулась и почти тут же распахнулась от толчка сильной руки уверенного в себе человека. - Мой король, - переступивший порог мужчина сделал положенные этикетом пять шагов и преклонил колено. Узлы тугих мышц взбугрились не только под прикрытой коричневым с оранжевым пламенем табардом кольчугой, но и на выбритом до блеска затылке. - Вставай, вставай. Сколько раз говорить, чтоб церемоний поменьше разводил, без недовольства в голосе произнес король. - Как будет угодно вашему величеству, - Валлан выпрямился и вперил в Витгольда тяжелый взгляд немигающих серых глаз. - Догадываюсь, зачем пожаловал. - Проницательность - главная черта вашего характера, ваше величество. - А подхалимство, пожалуй, твоего, - король потер кулаком кончик носа. - Ваше величество позволит? - пропустил издевку мимо ушей воин. - Валяй. Опять бешеная сидка разгулялась? - Истинно так, ваше величество... - Если ты будешь через каждые два слова поминать мое величество, остроухие вырежут все наши деревни прежде, чем мы закончим беседу, - нахмурился монарх, которому по большому счету начхать было на грязных поселян, но боль в правом подреберье опять начала разрастаться, грозясь выплеснуться наружу. А показывать свою немощь перед Валланом он не хотел. Перед Валланом больше, чем перед кем-либо другим. - Слушаюсь, ваше величество. Валлан еще раз поклонился, зачем-то расправил аксельбант в виде веревочной петли на левом плече - знак принадлежности к элитным карательным войскам Трегетрена и продолжал. - Как вы знаете, банда Мак Кехты уже больше луны не беспокоила границы нашего королевства, да стоит оно вечно. На исходе цветня она вырезала поселение землепашцев у Кривого Лога, сожгла до основания факторию трапперов в двух лигах к западу и заманила в засаду высланный из форта Турий Рог отряд. Там было два десятка лучников, дюжина следопытов и пять петельщиков из полусотни Лабона. Ни одного новичка или необстрелянного бойца с южных границ. Только ветераны, прошедшие всю войну. Выжил лишь один из петельщиков... - Хороши же твои люди, Валлан, - кривовато усмехнулся Витгольд - боль нарастала. - У Мак Кехты, как я знаю, не больше полутора дюжин остроухих. - Это так. Командир отряда был бы примерно наказан в назидание другим, можете не сомневаться, - голос Валлана звучал глухо, слова падали, как булыжники с крепостной стены на головы осаждающих. - К моему сожалению, он погиб в числе первых. Так вот, ваше величество. Один из бойцов был ранен, пробовал спрятаться под поваленным деревом. Это мои следопыты определили потом, когда подоспела подмога. Сиды взяли его живым. Когда Лабон со своей полусотней примчался на место побоища, он нашел своего человека распятым на дереве. Вниз головой. Ему вырвали язык, выкололи глаза, оскопили и в глазницы засунули отрезанные яйца. Молодой человек остановился, исподлобья наблюдая за реакцией короля. Витгольд украдкой потер бок, стараясь скрыть свое движение от взгляда петельщика. - Продолжай, продолжай... - Прирезать побывавшего в руках остроухих воина потребовалось скорее во имя человеколюбия... - У твоих-то мордоворотов? Валлан умел тщательно скрывать свои чувства и в этот раз королю тоже не удалось пробить жалом язвительного замечания защищавшую его толстую шкуру. - Лабон гнал банду пять дней на север. При этом потерял двоих убитыми и еще семерых - раненными. Самострельными стрелами и дротиками из засады. Остроухих он при этом так и не видел. Наконец они углубились в Ард'э'Клуэн. Встречный разъезд конных егерей короля Экхарда помог перевязать раненных, но командир его выразил нежелание видеть на своей земле ваших воинов. - Вот зараза, - прокомментировал монарх. При этом не ясно осталось - имел ли он в виду несговорчивого командира экхардовских егерей или свою болезнь. - Лабон, не имея на руках верительных грамот вашего величества, был вынужден повернуть назад. Нынче не те времена, чтобы затевать свару меж людьми. Мы приняли меры - удвоили патрули вдоль северо-восточной границы и придали дополнительные отряды петельщиков во все форты. - Помогло? - Мак Кехта исчезла. Как под землю провалилась. На целую луну. Позавчера был вырезан дозор между хутором Три Сосны и Кривым Логом. - Может разбойники с гор? - Там, где зверствуют остроухие, разбойников не бывает, ваше величество. - Ладно, что там дальше. - Отрезанные носы, выколотые глаза... Сомнений быть не может - это Мак Кехта. - Мстит, значит. Все не успокоится. - Этому нужно положить конец. - Согласен. Что нужно от меня? - Письмо на имя короля Экхарда. С предложением оказывать моему отряду всю необходимую помощь. - Твоему отряду? - Я возьму лучших из лучших. И сам поведу воинов по следу. Только петельщики. Ни лучников, ни копейщиков. Мак Кехта должна сдохнуть. - Если за дело возьмешься ты сам, не сомневаюсь - не топтать землю проклятой ведьме. Будет письмо. После полудня. - Благодарю, ваше величество, - Валлан склонился в глубоком - насколько позволяла тяжелая броня - поклоне. - Не смею больше занимать ваше время, мой король. - Иди уж, иди... Петельщик развернулся на каблуках, но негромкий окрик Витгольда остановил его. - Погоди чуток... - Да, мой король. - Ты побереги себя там. - Ваше величество?! - Думаешь, не вижу, как ты вокруг Селинки моей ходишь? Как козел вокруг капусты. Да не наливайся... Мне не долго осталось. Трегетрену крепкая рука нужна. Вот и задумал окрутить вас. В жнивце в самый раз будет. Так что без нужды под стрелы не лезь. - Ваше величество! - голос Валлана звучал сдавленно из-за нахлынувших чувств. Из последних сил превозмогая боль, король улыбнулся - наконец-то ему удалось смутить непробиваемого капитана гвардии. Ишь, покраснел, как мальчишка, которого подловили подглядывающим за купающимися в пруду девками. - Теперь иди. Витгольд, несмотря на внешнюю невозмутимость, готов был выть от боли и грызть зубами лохматые шкуры. - Да, Герека покличь!.. Дверь за Валланом захлопнулась и тут же вновь распахнулась, впуская в опочивальню постельничего. - Что прикажете? Но король уже корчился, не слыша и не видя ничего вокруг. Излучина реки Аен-Маха, того же дня, ближе к закату Острый наконечник дротика, брошенного с неимоверно большого расстояния, с противным чавканьем вонзился в незащищенную спину стремглав бегущего человека. Враз помертвевшие ноги запнулись о припыленную траву и охотник рухнул кулем, широко разбросав сильные загорелые руки. Его товарищ, удиравший рядом, даже не замедлил шага. Смерть сидела у него на закорках, часто и хрипло дыша, посверкивая зелеными глазищами с вытянутыми аспидно-черными зрачками. До заветной двери оставалось не более сотни шагов. - Я же говорила - живым! Смысла сказанного человек не разобрал, но высокий, самую малость надсаженный от постоянного напряжения, женский голос вселил еще большую прыть, поскольку и был он голосом самой Смерти, которая накатывалась с дробным топотом копыт от недалекой опушки леса. Припав к выгнутым шеям серых и соловых скакунов пять вооруженных всадников споро настигали беглеца. Пять пар яростно сверкающих раскосых глаз, пять пар заостренных ушей... Пять перворожденных сидов с искаженными гримасой ненависти молодыми светлокожими. словно нечувствительными к жаркому летнему солнцу, лицами. Пять занесенных дротиков... - Жми, Харран! - Скорее, сынок!!! На крыльцо припавшего к склону прибрежного холма кряжистого сруба, сложенного из обхватных бревен, выскочили двое. Старик с изуродованным когтистой лапой какого-то хищника лицом и парень помоложе, огненно-рыжий, в щегольской куртке с бахромой. Две стрелы сорвались с задрожавших от натуги луков. Одна по самое оперение ушла в шею изящно прыгающему через изгородь коню. Другая ударила в грудь изготовившегося метнуть дрот сида. Эх, не в ходу у охотников Ард'э'Клуэна бронебойные боевые стрелы! Широкое жало, вполне пригодное для охоты, способное пустить кровь кабану, изюбру, медведю, но не подходящее для войны, разорвав звенья кольчуги, потеряло силу и вошло не глубоко. Только ранив. Харран, ощутив из-за подоспевшей помощи прямо-таки крылья на ногах, действительно поднажал. Шестьдесят шагов, сорок, тридцать... В это время граненый железный штырь пробил ему правую ногу. Закричав не столько от боли, сколь от ужаса, человек упал на четвереньки и пополз, пятная кровью бурую каменистую землю и пожухлые стебельки травы. Один из стоящих на крыльце мужчин - тот, что был помоложе, - забыв про лук, бросился на подмогу собрату. - Куда, дурак? Убьют! - выкрикнул вслед старший, делая попытку поймать слишком прыткого за полу кожаной куртки. Рыжий сделал пяток шагов прежде, чем предостережение достигло его разума. Остановился, дернулся было назад, потом опять к Харрану, но, увидев приближающихся безжалостных убийц, растерялся и замер на полусогнутых ногах, не пытаясь даже поднять лук. Вздыбивший коня над упавшим охотником сид с довольным видом вогнал дротик во вторую ногу. Самому ему это стоило жизни. Пущенная стариком стрела ударила перворожденного в юное лицо, вырвав из седла. В ответ прилетели сразу три дрота. Один низко загудел, дрожа в вязкой древесине бревна не далее пяди от головы старика. Два других ударили младшего охотника в грудь и плечо. Человек упал на колени, выплевывая пузыри крови. Распахнутые голубые глаза, казалось, вопрошали: "За что?" Харран корчился, грызя в бессильной ярости сухую траву, и пытался подтянуться на руках поближе к крыльцу. Без толку - стальной каленый наконечник намертво пригвоздил его к земле. Старик, окидывая полубезумным взглядом приближающихся нелюдей, снова натянул лук. - Назад, желторотые! Сид с суровым морщинистым лицом осадил коня у округлой копны свежескошенного сена. Привычным движением поправил длинный хвост снежно-белых волос. Светло-серый жеребец играл мундштуком и рвался вперед, сильные пальцы, затянутые в перчатки тонкой кожи, сдерживали его порыв без малейших усилий. - Кому сказал?! Назад! Ворвавшиеся с разных концов во двор перворожденные неохотно сдержали бег скакунов, разворачивая их таким образом, чтобы уйти за пределы досягаемости охотничьего лука. - За коней прячьтесь! - продолжал командовать белоголовый. Но старик не глядел на них. Его взгляд встретился со светло-серыми глазами сидки в вороненой броне и кольчужном койфе, обрамлявшем миловидные черты искаженного ненавистью лица, гарцевавшей на косящем глазом скакуне позади изгороди. В правой руке она сжимала изящный самострел. Приклад почти соприкоснулся с плечом. Жало стрелы смотрело человеку в лицо. Охотник понял, с кем столкнула его прихотливая девка - Судьбина. Узнал сидку, слухами о жестокости которой и творимых повсюду зверствах полнились земли по правому и по левому берегам двух великих рек - Ауд Мора и Аен Махи. Фиал Мак Кехта, чьим именем пугали матери непослушных детей в трех королевствах. Фиал Мак Кехта, приходящая в кошмарах командирам пограничных фортов Трегетрена и Ард'э'Клуэна. И иногда приходящая наяву, когда явь становилась страшнее самого ужасного кошмара. Бешенная сидка. Беспощадная. Неугомонившаяся. Она поклялась искоренить не только сам род человечий, но даже и воспоминание о нем. Вернуть времена до войны Утраты. Супруга погибшего на стенах сожженного замка ярла Мак Кехта. Охотник не колебался ни мгновения, беря прицел, упреждение и поправку на ветер. - На! Получай, сука!.. Пухлые губы, которым скорее пристало петь баллады под неспешное бренчание скальдовой лиры, чем выкрикивать боевые команды, не замедлили с ответом: - Сдохни, салэх! Две стрелы - одна длинная, вырезанная из доброго орешника, крашеная соком брусники на удачу, другая короткая, граненая искусным кузнецом перворожденным вылетели одновременно. Стрела охотника скользнула сиде по виску, прокладывая вскипевшую кровью борозду, рванула прочь с головы койф и вязанный подшлемник. - Феанни! - белоголовый сид заставил своего коня в два прыжка преодолеть расстояние, отделяющее его от Мак Кехты. Она не ответила, неотрывно следя за медленно заваливающимся в распахнутый дверной проем стариком. Толстый черенок бельта едва виднелся из складок одежды ровнехонько посреди груди. - Сдохни, тварь! - жестокости улыбки ее позавидовал бы лютый стрыгай. - Феанни! - подскакавший подхватил поводья коня Мак Кехты и рванул его в сторону. - Кровь течет! Перевяжи... - Оставь, Этлен, - устало отмахнулась сида. - Я уже давно не ребенок. Командуй лучше... Дверь за убитым стариком захлопнулась. Узкие окна настороженно глядели во двор, за каждым дрожал изготовленный лук. На подворье продолжал корчиться от ужаса и боли Харран. В двух шагах от него неподвижно замер убитый сид. Совсем еще мальчишка по меркам перворожденных. Этлен все же оттащил свою повелительницу за пределы досягаемости охотничьих стрел. Протянул платок. - Уйми кровь, феанни. Для меня ты всегда останешься маленькой девочкой, если будешь лезть очертя голову туда, где прекрасно могут обойтись и без твоего самострела. - Не все ль равно, Этлен? - Не все равно, - отрезал воин. - Я здесь для того, что бы с тобой ничего не случилось. Я был щитом твоего ярла, а прежде того - его отца. Если с тобой что-то случится, мне останется лишь одно - упасть на меч. Фиал уж открыла рот для резкой отповеди, но слова, готовые сорваться с уст, замерли сами собой. Сколько раз этот суровый, обычно немногословный боец, спасал ее жизнь? Прикрывал собой, отводил воняющую конским потом и немытыми звериными телами салэх смерть. И не требовал никакой иной награды, кроме права в очередной сшибке опять подставить седую голову под падающий на ее шею клинок. Мак Кехта прижала тонкий вышитый птицами и цветами платок к виску. Зашипела сквозь зубы. Неглубокая рана, скорее царапина, саднила немилосердно. - Достань мне этого подранка, Этлен. На самом деле она хотела сказать другое, но гордость родовитой перворожденной взяла свое. - Хорошо, - просто отозвался телохранитель. Постепенно к ним подтянулись остальные бойцы отряда. Еще совсем недавно их было двадцать. Теперь меньше на одного. И еще двое ранены. Этлен скептически оглядел юношей, сноровисто разжигающих подсушенное сено. Если бы у него было время. Лет эдак десять-пятнадцать. Какой отряд непобедимых воинов из них вышел бы! Но времени у него не было. Как не было времени и у этих мальчишек, в большинстве своем родовитых, без запинки перечисляющих все поколения предков от даты высадки грифоноголовых кораблей на закатном побережье и начала войны с ордами Фир-Болг. - Дубтах! Лойг! Братья-близнецы - младшие сыновья ярла Мак Снахта с северных отрогов - дружно повернулись к нему. Что привело их в кровавую круговерть войны с немытыми салэх далеко на юг? Этлен усмехнулся, прикрывая обветренные губы перчаткой, словно невзначай прятал зевок. Ни для кого ни секрет, что каждый из бойцов отряда Мак Кехты втайне был влюблен в нее. В героиню, воительницу, знамя борьбы с ненавистными животными. И каждый из них скорее пошел бы под пытки и на костер, чем признался перед сотоварищами в своем чувстве. Старый, умудренный веками прожитой жизни воин жалел их. Уж он-то знал, кому принадлежит навеки сердце его феанни. - Подойдите сюда, - Этлен кивнул близнецам в сторонку - дым от весело трещащей копны немилосердно ел глаза. - Держите веревку. По моей команде - тянуть. Дубтах попробовал разорвать сунутый ему в руки тонкий блестящий шнур и с одобрением покачал головой. Замок его отца славился на весь Облачный кряж искусниками-веревочниками, и поставлял ловчую снасть ко дворам ближних и дальних ярлов с незапамятных времен. Этлен просто взял в левую руку привязанный к другому концу веревки зазубренный крюк и мягкими шагами, едва заметно припадая на левую ногу, пошел к срубу. На середине пути правая рука плавно потянулась за плечо, извлекая меч. Фиал украдкой, из-под прижатого к виску платка, а юнцы - не скрываясь, наблюдали за ним. Сид шел тем же путем, каким бежал еще недавно Харран. Равнодушно перешагнул тело охотника, первым нашедшего встречу со смертоносной сталью. До крыльца оставалось шагов сорок. До раненного человека - не больше двадцати. В глубине дома, скрываясь за темными щелями окон, разом хлопнули, загудев, две тетивы. Этлен крутанулся на месте, расплываясь смазанной тенью. Одна стрела, теряя на излете силу, скользнула к лесной опушке. Вторая, разрубленная на две половинки, глухо стукнулась о дубовую колоду, установленную для водопоя скота у колодца. - Прикройте его! - воскликнула Мак Кехта и зашлась в хриплом кашле, проглотив особенно едкий клуб дыма. Перворожденные потянулись к копьеметалкам, но Этлен опередил и их, и сделавших второй залп осажденных людей. Вот он стоял на месте, поводя острием меча из стороны в сторону, и вдруг прянул вперед, в считанные мгновения преодолев разделявшее его и Харрана расстояние. С размаху зацепил острый крюк за пояс лежачего человека. - Тяни! Этлен прыгнул в сторону, стремясь укрыться за срубом колодца. Еще две стрелы прошли впустую. Только взрыли пыль на утоптанном дворе. Лойг и Дубтах налегли на веревку. Харран заорал дурным голосом, когда крюк, прорвав нехитрую одежу, вонзился в тело. И второй раз, когда сломался наконечник проткнувшего его ногу копьеца. Рой дротиков, хищно просвистев в нагретом за день воздухе, забарабанил по стене фактории. Пара влетела в бойницу, помешав обороняющимся. Благодаря этому, Этлен успел отступить к спасительному колодцу. - Довольно! - Фиал остановила разохотившихся перворожденных, которые, дай им волю, израсходовали бы без толку весь запас оружия. - Поджигайте. Ставшими привычными за последние пару месяцев движениями юноши принялись обматывать просмоленной ветошью полдюжины оставшихся дротиков. - Этого оттащите в лес, - небрежным кивком сида указала на замолчавшего и лишь поскуливающего, как побитый пес, Харрана. - Больше пленных не берем. Мрачная шутка Мак Кехты имела неизменный успех. Зловещий хохот был ей ответом. Полыхающие дроты вылетели из копьеметалок и прочертив в незаметно подкравшихся сумерках искрящиеся огненные шлейфы, воткнулись в стену убежища. Захочешь - не вырвешь. Высушенное жарким солнцем, смолистое дерево весело затрещало, занимаясь ярким, наводящим на воспоминание о трегетренском знамени, пламенем. Обреченные внутри дома глухо завыли. На высокой ноте зазвучали плаксивые бабьи голоса. Пронзительно закричал ребенок. Десяток сидов замерли в напряженном ожидании, с копьеметалками наготове ожидая появления ищущих спасения людей. Дубтах и Лойг по-прежнему волоком потащили пленника к лесу. Фиал с парой воинов направилась следом. Вскоре между деревьями затрепетал крошечный костерок. Летний закат скоротечен. Кажется вот только что солнечный диск прикоснулся верхушками плоских, поросших мрачными лесами, гор на закате - эта местность не зря прозывалась Лесогорьем - и черным крылом ворона пала тьма. Лишь яркая россыпь звезд спорила теперь с отсветами пожарища. И, как всегда, проигрывала. Этлен вынырнул из-за клубов дыма неслышно, как призрак. - Зря ждете, - коротко бросил изнывающим в нетерпении юношам. - Они вам этого удовольствия не доставят. Действительно. Крики в недрах полыхающего сруба смолкли и никто не порывался выбежать под голодные копья перворожденных. Старик, если к сиду можно применить такое определение, присел на разогретую землю, растирая бедро вытянутой ноги. Из всех меток, пятнавших там и сям его перевидывавшее виды тело, след, оставленный трейговской секирой, досаждал более всего. Сильнее, чем след от когтей пещерного медведя на спине и шрам, оставленный клювом грифона с внутренней стороны левого предплечья. Ухнула, проваливаясь, и выбросила к вечернему небу облако красных искорок-светляков устеленная дерном крыша. - Кончено, - пробормотал сквозь зубы один из юношей, Сенлайх из Орлиного Приюта. - Проклятые салэх! Хоть бы один выскочил... Этлен поднялся одним движением. Стройный, даже, скорее, сухой. Догорающее кострище бросало алые блики на его словно вырубленное из горного дуба лицо. Цепкий прищуренный взгляд ожег ударом бича. - Да, они грязные, дикие, волосатые животные, но вы-то должны знать, что чего-чего, а мужества им не занимать. Запомните это, если хотите прожить столько, сколько прожил я. Ясно? Если кто-то и вознамерился возразить, то счел должным промолчать - авторитет ветерана был непререкаем. - Заберите Ойсина, - через плечо бросил Этлен, направляясь к лесу. - Похороним его по обычаю предков. Где-нибудь подальше. Здесь оставаться не будем. Кони отдохнули достаточно. Подходя к мрачным, исходящим хвойным духом елям, телохранитель увидел выступившею ему навстречу тоненькую фигурку феанни. Сида хмурилась, играя пальцами на рукояти корда. - Ты все узнала, что хотела? - Ничего я не узнала! - в сердцах Мак Кехта прихлопнула кулаком о ладонь. - Все, что рассказало мне это животное, я знала и без него. - Я не слышал криков. Неужели вы пришли к обоюдному согласию? - Салэх так перетрусил, когда понял, в чьи руки попал. Лопотал без умолку, сида отвечала рассеяно, витая мыслями далеко от Лесогорья и сгоревшей фактории. - Как же эти вонючки коверкают речь... Едва успевала понять. Он заслужил быструю смерть. Но бродов через Аен Маху он не знал. Этлен не позволил себе улыбнуться, но фраза его прозвучала чуть-чуть насмешливо: - Еще бы, нам нужно было захватить владетельного талуна, как они себя называют, или, на худой конец, служаку из экхардового войска. Лучше егеря. А здесь простые охотники. - Все равно я не оставила бы их поселение в покое. Помни, я поклялась мстить. - Не спорю. И не попрекаю. Но кучка паршивых салэх стоила нам жизни Ойсина. Ты считаешь, это равноценная мена? Фиал не ответила. Этлен не настаивал, так как с ними поравнялись хмуро ступающие бойцы отряда, которые несли на руках тело погибшего товарища. Предводительница порывистым движением остановила их и, приблизившись, поцеловала мертвого в холодные губы. Выпрямилась. Оглядела оставшихся в живых. - За Ойсина мы тоже отомстим проклятым салэх. Стократной кровью свершим тризну по павшему! Юноши одобрительно загудели. - Теперь на север! Следов не оставлять. Вскоре шестнадцать едва различимых в ночной тьме силуэтов всадников скользили вдоль восточных склонов Лесогорья. Гуськом. Прекрасно обученные кони шагали след в след. Замыкал цепочку напряженно всхрапывающий конь. В его седле неподвижно глядя пустыми глазами перед собой ехал труп Ойсина. Над берегом Аен Махи протяжно закричал ночной охотник - козодой. ГЛАВА I I Отроги Облачного кряжа, прииск Красная Лошадь липоцвет, день двадцатый, между рассветом и полуднем Разогретый воздух дрожал и маревом плыл над верхушками холмов. Ровный, жаркий ветер шевелил волосы на макушке, не принося ни свежести, ни облегчения. Сумка с нехитрой охотничьей снастью плеча не обременяла. Не приведи Сущий и назад возвращаться вот так же налегке. С шумом, хлопая пестрыми крыльями, из-за деревьев вспорхнула стайка ореховок. Не много же они добудут... Я не помнил такой жары не только здесь, на севере Мира, у подножья Облачного кряжа, но и в южных землях, подвластных Приозерной Империи.
Разлапистые буки с горем пополам укрывали пологие склоны холмов прихотливой вязью теней, защищая все же траву и молодой подлесок. В подвявших стеблях перьевицы частой россыпью играли в прятки светло-алые ягодки земляники. Садись и собирай. И не худо бы набрать лукошко-другое на зиму, да у меня сегодня другое, более важное, дело. В соседнем распадке ощерились дюймовыми иглами заросли ежевики. Кусты уже начали подсыхать. Пожелтели молодые побеги, чуть повело края пожухших листков. Но ягода успела налиться, набрать сока и сладости. А вот успеет ли вызреть просо и ячмень? Всю жизнь я был далек от нелегкого труда хлебороба, но даже неискушенному горожанину становилось ясно - урожая в этом году не жди. С начала сенокоса на землю не пролилось ни единой капельки. Ручьи и потоки, еще весной с ревом скачущие по нагромождениям валунов, истончились и уже не ворочали гранитные глыбы, а деликатно протискивались между ними, устремляясь к Отцу Рек. Влага, щедро напитавшая землю после схода зимних снегов, ушла в глубь, на нижние пласты. А верхний, плодородный слой, под знойными лучами такого близкого здесь, в предгорьях, солнца начал сохнуть, трескаться, рассыпаться мелкой, будто просеянной сквозь пекарское сито, пылью. Кто мог ожидать такого раскаленного лета после томительных зимних месяцев, вымораживающих все живое, заметающих снегом холмы и жалкие человеческие лачуги. Как ждали мы весенних солнечных лучей! В нынешнем году весна пришла ой как поздно... Зима-студенница, вцепившаяся в горло измученного леса костлявыми пальцами, держалась, как за свое. В конце березозола, незадолго до дня весеннего равноденствия, началась было оттепель, но не желающая сдаваться стужа снова заморозила проглянувшие проталины, скрепила толстым голубовато-серым настом поверхность снежных заносов, покрыла тонкой ледяной глазурью ветви деревьев и кустов, погрузив заросшие лесами холмы в диковинную сказку из далекого детства. Отважно высунувшие прозрачные головки-колокольчики первоцветы так и остались стоять, словно хрустальные украшения, вырезанные рукой неведомого искусника. А за десяток дней до самого Беллен-Тейда ударила такая стужа, что лопались промерзшие насквозь стволы деревьев. Над холмами стоял громкий треск, эхом проносящийся над убогими халупами рудника. В ту ночь раскололась пополам старая липа, почернелая и обугленная с одной стороны. С той, где проглядывали сквозь снеговые наметы остатки стен рухнувшего после пожара "Развеселого рудокопа", где пустыми глазницами глядели в долгую северную ночь дверь и окошко опустевшего хлева. За развалинами "Рудокопа" снег был истоптан, измаран сажей и охристой глиной. Здесь по настоянию нового головы - Белого, выбранного на общей сходке старателей, похоронили всех погибших в ту страшную ночь. Чужаков - в одной большой яме. Наших - каждого по отдельности. Немного в стороне под снегом угадывались еще пять холмиков - семья Харда, прижимистого, но веселого и не злопамятного хозяина нашей любимой харчевни. Когда я привел Гелку посмотреть на застывшие в вечном сне, сверкающие под пробившимся сквозь тучи солнцем, первоцветы, она долго любовалась ими затаив дыхание, а потом начала осторожно сламывать хрупкие стебельки, складывая промерзшие цветы на старую рукавицу. Она отнесла их к "Развеселому рудокопу", на могилы родных - родителей и трех старших сестер. Какими словами я мог утешить ее горе? Да и что проку в словах? Слова пусты и я никогда не придавал им особого значения. Наверное поэтому меня зовут Молчуном. Зовут настолько давно, что старое имя уже с трудом пробирается к свету через завесу воспоминаний. Старое имя, старые друзья, шумный город на берегу лазурного бескрайнего озера, который я покинул больше шестнадцати зим тому назад. На смену им пришли новые друзья, новое имя - здесь каждого переименовывали по своему и подчас новая кличка ложилась куда ладнее прозвания, данного родителями и жрецами. Появилось и новое обиталище - рудник Красная Лошадь. Восемь лет тяжелого старательского труда не только закалили изнеженное некогда тело, но и усмирили мятежный дух, заставили на многое взглянуть по-другому, задуматься, что в этой жизни нужно принимать умом, а что сердцем. Я оставил Гелку наедине с ее умершими близкими, наедине с ее горем, пройти через которое с тем, чтобы обрести дальнейшую цель в жизни, должна была она сама. Одна, без посторонней помощи. Она осталась стоять на коленях в грязном снегу, не заметив, кажется, моего ухода, а я умостился на повалившейся половинке липы, подставляя то одну, то другую щеку ослепительному, но пока еще холодному солнцу.
Прямо передо мной раскинулась пустынная в это время площадь с тремя черными язвами старых кострищ. Когда-то между ними - я это помнил - снег пятнали красно-бурые мазки. Еще одно свидетельство всколыхнувших наш убогий мирок потрясений. Теперь их не было. Волки, дерзкие от лютой бескормицы и вконец осмелевшие от безнаказанности, приходя по ночам в поселок, выгрызли смерзшиеся с кровью куски льда. Увенчанные то здесь, то там слабенькими неустойчивыми столбиками дымков хижины старателей приютились на склонах где-то позади. Куда они денутся? А впереди тянулась, слегка изгибаясь между холмами, неезженая давно уже, но хранившая следы многих взрывших ее копыт, дорога. Она вела на юг, к теплу, то ныряя в сумрачные ельники, то выбираясь на подсвеченные склоны, поросшие рябиной и орешником. Туда, к берегам великой реки Ауд Мор, которую мы зовем Отцом Рек, ушел еще один человек, к обществу которого я успел привязаться за эту зиму. Теперь я начинаю понимать - история эта началась в ту осеннюю ночь, когда забулдыга Пегаш, возвращаясь по обыкновению далеко заполночь из "Развеселого рудокопа" свалился в собственный шурф и сломал шею. Не впервой ему было проскальзывать навеселе между воротком и неприкрытой по всегдашней безалаберности лядой, которая должна была прикрывать темную пасть шурфа, с тем, чтобы добраться до вороха полуистлевших шкур и тряпья, служивших ложем для сна и отдыха. Но в эту ночь судьба распорядилась иначе. Обнаружилась его смерть лишь на утро ближайшими соседями - мною и Карапузом. Гробовая тишина в доме, из году в год встречавшем каждый рассвет отборной бранью и богохульствами, заставила нас насторожиться и пойти поинтересоваться - в чем дело. Пока Карапуз бегал за нашим выборным головой, который должен решать, что делать в таких случаях, я стер ржавые глиняные разводы со лба и щек погибшего. Пегаш лежал на отвале непривычно тихий и умиротворенный. Его мокрые черно-белые пряди, облепившие голову, вызвали у меня чувство похожее на жалость. Чувство, которое все мы давно разучились испытывать. Голова Желвак долго ворчал, потирал кулаком пористый нос, озабоченный не столь внезапной смертью одного из своих сотоварищей, сколько неотвратимой грядущей расплатой со сборщиками подати за бездействующий участок. В это время появился он. Невысокий, сухопарый, с длинным вещмешком, прихваченным, кроме обычных лямок, ремешком через лоб, как делают это носильщики-горцы на юге, он прошел сквозь скопившуюся к тому времени толпу зевак и остановился рядом с телом. Желвак, прожженная каменная крыса, хоть и любит притвориться эдаким растяпой-лопушком, сразу понял что к чему. По быстрому назначив похоронную команду, он увлек пришельца в перекошенную халупу Пегаша и, загрызи меня стуканец, если не содрал с него на пяток корон больше, чем участок стоил. То ли за безупречную выправку, то ли за суровый взгляд серых глаз, ребята прозвали моего нового соседа Сотником. Пролаза и баламут Трехпалый даже выдумал душещипательную историю, которой, впрочем, никто не поверил, о романтической любви и коварных интригах, вынудивших бравого вояку искать забвения в разношерстой толпе старателей на отрогах Облачного кряжа. Сказка его, наполняемая всякий раз все более увлекательными подробностями, была сущей ерундой, но на новое имя Сотник откликался. Дни сменялись днями, складывались в месяцы. Заалели гроздья рябин на южных склонах. Сотник не участвовал в шумных попойках в "Развеселом рудокопе", предпочитая закупать провизию в отдаленном от центра копей, тихом "Бочонке и окороке". При встречах на приветствия отвечал, но кратко. Зачастую - односложно. В беседы не ввязывался. Как я уже говорил, парни кличут меня Молчуном и, должен заметить, не без оснований. Но по сравнению с Сотником я выглядел странствующим проповедником, уловляющим души в придорожных трактирах. На правах соседа я заглядывал к нему несколько раз и даже поделился опытом, как удобнее и безопаснее крепить рассечки кривыми еловыми стойками, надежнее и быстрее промывать измельченную породу, выискивая дымчатые топазы и золотистые гелиодоры, голубоватые аквамарины и зеленые смарагды. За пять с лишком веков интенсивной разработки прииск обеднел настолько, что некоторым уже начинало казаться выгоднее перелопачивать старые отвалы, чем копаться в дырявых, как йольский сыр, холмах. Со временем наше с Сотником общение переросло в нечто вроде молчаливой дружбы. Ведь не худо посидеть с трубочкой, набитой душистыми соцветиями тютюнника, провожая взглядом прячущееся за зубчатую гряду близких гор дневное светило. Как всегда с первыми заморозками стайки алогрудых зензиверов облепили рябины, а вслед за ними с полудня прибыл отряд сборщиков подати. Убогость породы не умерила алчности высокородного ярла Мак Кехта. Вообще, проклятые остроухие терпят нас на своей земле только потому, что сами не хотят рыться в ней, как луговые собачки. И снисходят до общения со смертными лишь два раза в год. Осенью, когда легкий морозец скует раскисшие от проливных дождей дороги, и весной вместе с первой травкой, после того, как спадут вспученные мутной талой водой горные ручьи. Уже много лет прошло с той поры, когда отбираемая ими доля была действительно десятиной. Но разве станет перворожденный сид обращать внимания на такую безделицу? Особенно, когда речь идет о его достатке. Они медленно ехали между участками с жалкими покосившимися лачугами, отмечавшими устья шурфов. Из ноздрей длинношеих, прядающих ушами скакунов вырывались клубы пара. Под точеными, как рюмочки, копытами звонко хрустел молодой ледок. А жалкие насекомые, люди, угрюмо тянулись к истоптанному выгону перед "Развеселым рудокопом". Это место мы гордо именовали площадью. И каждый нес бережно завернутый в тряпицу драгоценный груз - кровью и потом добытые самоцветы. О том, чтобы припрятать камешек-другой или самому скрыться и пересидеть в холмах, не возникало и мысли. Возглавлявший отряд сборщиков Лох Белах отличался суровым нравом и спуску не давал никому. Под пристальным взглядом его холодных глаз сыпались в кожаные прошнурованные мешки черные шерлы и фиолетовые аметисты, голубые и розовые топазы, жаргоны, сияющие горным солнцем, и гиацинты, напоминавшие окрасом запекшуюся кровь. Кто-то отдавал четверть накопленных за полгода камней, а кто и половину. Голова с мрачным видом стоял подле сидов и, сверяя списки старых должников, поглядывал на перворожденных и на рудокопов снизу вверх. Списки должников были проклятием неудачников, грозным напоминанием о каре земной, которая всегда готова предвосхитить кару небесную. Не сумевших расплатиться вовремя и сполна на первый раз ждала порка, на второй изгнание куда глаза глядят. В преддверии студеной зимы это было равнозначно смертному приговору. Я спокойно ждал своей очереди. Найденный в конце лета смарагд величиной с полногтя мизинца стоил доброй пригоршни ежедневно намываемой мелочи. Прозрачный травянисто-зеленый камешек давал возможность не только выплатить налог нынешний, но и расплатиться по прошлому долгу, при воспоминании о котором зачесались с трудом залеченные рубцы между лопаток. Время тянулось медленно, как капля меда по крутому боку кувшина. Поволокли к козлам, срывая на ходу рубаху, Трехпалого. Наш записной весельчак, поддерживая с таким трудом созданный у друзей и собутыльников образ, затянул было скабрезную песенку, но вскоре замолчал и прикусил губу... А к Лох Белаху бочком подвалил Карапуз, сыпанул темно-зеленых турмалинов и пару обломков горного хрусталя. Развернувшись, подмигнул мне и направился восвояси. Ему все эти годы везло. Ни одного сезона с неполным или невыплаченным вовсе налогом. Следующим Желвак подозвал Сотника. Что он мог дать, работая всего-то с начала осени? Десяток кристаллов шпата, несколько шерлов, еще что-нибудь по мелочи. Большего он накопить не мог. Рассчитывать на наследство от Пегаша, с неистовством пропивавшего каждую ночь добытое в дневные часы, не приходилось тоже. - Не достаточно. Еще один лодырь, - процедил сквозь надменно стиснутые губы Лох Белах. - Наглость людская превзошла меру моего понимания... - Он просто не мог,.. - попытался вступиться голова, но сид лениво взмахнул плеткой. Удар пришелся наискось через губы. Брызнула вишневая кровь. Бедолага Желвак согнулся, прижимая ладони к лицу. А поделом. Не перебивай перворожденного. - На правеж, - кивнул своим подручным Лох Белах. Те двинулись к Сотнику, но замялись, натолкнувшись на цепкий взгляд чуть прищуренных серых глаз. Один вдруг решил проверить, крепко ли затянута пряжка перевязи, другой и вовсе наклонился, соскребая ногтем несуществующую грязь с остроносого сапога. Не знаю, что прочитали они во взгляде моего соседа, но сиды страшатся смерти гораздо больше, чем мы, люди. Я бы тоже боялся небытия, будучи бессмертным по рождению. Заинтересовавшись, Лох Белах шагнул вперед, намереваясь повторно замахнуться плеткой. Но рука, обтянутая тонкой кожей вышитой перчатки, замерла на полпути. Их взоры скрестились, как клинки опытных и бывалых мечников, когда в схватке наступает пауза и каждый боец выжидает, рассчитывая на оплошность противника. Исхудалый, гордо расправивший плечи, немолодой человек в латанной не раз одежке и перворожденный сид в изысканной посеребренной броне, прячущий растерянность под маской высокомерия. Внезапно я перестал слышать людской гомон. Взамен ему с ближайшего холма донеслась дробная россыпь черного дятла. Скрипнула под налетевшим ветерком старая липа, подпиравшая хлев, а стук собственного сердца отозвался в ушах подобно набату. Словно помимо воли пальцы начали сами складываться в Знак Огня. Вряд ли выйдет после стольких лет, но... Томительная тишина разрядилась резким хлопком плети по овчинному кожушку съежившегося Желвака. Лох Белах, тщательно выговаривая слова ненавистной ему речи, произнес. - Запишешь в долг до весны. Сотник перестал его интересовать. Толпа выдохнула как один человек. Странно, оказывается, я тоже затаил дыхание, сам того не замечая. К сидам, как всегда чуть приплясывающей походкой направлялся Пупок. Моя очередь была сразу за ним. Сотник постоял немного, а затем развернулся и медленно пошел к своему участку. Только напряженная спина выдавала ожидание бельта в затылок. Сразу видно человека с дальнего юга. Сид запросто способен запытать до смерти пленника, но стрелять в спину... Сборщики уехали, увозя с собой во вьюках пузатенькие, плотно набитые самоцветами шнурованные мешки. Основу благополучия и могущества своего королевства. На прииск опустилась суровая, многоснежная зима. Бураны да морозы, нападения ошалевших от голода волков и вышедших из летней спячки стуканцов. Но когда накануне весеннего равноденствия, первый полуденный ветерок тронул теплым дыханием верхушки холмов, а снег стал сырым и пористым, как плохо пропеченный хлеб, просаживаясь под собственной тяжестью днем и покрываясь на ночь ледяной коркой наста, мы снова увидели Лох Белаха. Однажды сырые влажные сумерки березозола нарушил дробный топот копыт, доносящийся с нижней дороги. Гулкое эхо подхватило его и понесло между холмами. Под конец зимы начинаешь лезть на стену от однообразия приисковой жизни. Посему любой повод увильнуть от повседневных забот воспринимается, как редкостное счастье. Когда я выбежал на дорогу с наспех зажженной еловой веткой, свободных мест в балагане не было. У сломанной осины призывно размахивал руками Карапуз. Чтобы пробраться к нему пришлось основательно поработать локтями. Цокот копыт приближался, силился и вот, наконец, в освещенный кольцом факелов круг вырвался всадник на исходящем паром коне. Великие силы! Я и помыслить не мог, чтобы сид довел до такого состояния благородное животное. Любовь к лошадям у них в крови. Но здесь! До кости иссеченные безжалостным настом тонкие ноги скакуна разъехались, едва наездник осадил его перед лицом посуровевшей толпы. Конь захрипел, скосил налитый багрянцем глаз и рухнул на бок. Прискакавший сид успел выдернуть ноги из стремян и стоял, слегка пошатываясь и поддерживая левой рукой свисающую плетью правую. Запекшаяся кровавая маска на лице настолько искажала знакомые черты, что я с трудом узнал Лох Белаха. Куда девалось его хваленое высокомерие перворожденного? Может неровный свет факелов был тому виной, но мне почудился ужас затравленного зверя во взгляде, брошенном им на опустевшую дорогу. Что же гнало его к нам, не имевшим ни малейшего повода для сострадания жалким тварям, людям? Людям, натерпевшимся столько обид и унижений по милости молодчиков Мак Кехты и самого Лох Белаха... Первым общее настроение уловил Трехпалый. Юрким горностаем вывернулся он из-за широких спин застывших в нерешительности парней и с размаху саданул сида в ухо. Воин гибким движением корпуса угнулся от кулака, но затекшие от долгой скачки ноги подвели его. Сид рухнул на одно колено. - Не надо! - между Трехпалым и Лох Белахом выросла коренастая фигура головы. Так нельзя! Неправильно! Он попытался схватить рассвирепевшего старателя поперек туловища, но тот вывернулся из неловких объятий и, хрипло хекнув, врезал грубым башмаком в лицо припавшего к земле сида. Двое закадычных приятелей Трехпалого - Юбка и Воробей - выскочили из толпы, на бегу засучивая рукава. Пока Воробей тумаками отгонял в сторону Желвака, Юбка запустил пятерню в рассыпавшиеся по оплечьям серебристо-пепельные волосы перворожденного. - Ах, ты курвин сын, остроухий! Его похожий на капустный кочан кулак врезался Лох Белаху под ложечку. - Помнишь, как меня порол? Косоглазый! - приплясывающий от нетерпения Трехпалый снова ударил ногой. Метя на сей раз в пах. Вначале нерешительно, а потом все веселей и веселей, на подмогу троице потянулись старатели из угрюмо молчащей толпы. Вскоре сида не стало видно за сплошной завесой ритмично двигающихся ног. Карапуз всхлипнул по-бабьи и прижался лбом к шершавой холодной коре. Я тоже отвернулся и вдруг увидел Сотника, стоящего чуть в стороне. Губы его кривила презрительная гримаса, пальцы сжались на рукоятке заступа. Поймав мой взгляд, он тряхнул головой, как отгоняющая слепней лошадь и пробрел прочь, чертя лопатой сиреневую дорожку по плотному снегу. Появление двух десятков всадников на взмыленных конях застало всех врасплох. Топот копыт снежной лавиной ударил по ушам топчущихся вокруг распростертого тела старателей. Кто-то охнул, кто взвизгнул жалобно. На мгновение над площадью, сразу ставшей тесной, повисла тишина, а потом все порскнули в разные стороны, как стайка чернохвостых сусликов. Пригибаясь, побежали и мы с Карапузом. Ворвавшись в свою лачугу, даже не пытаясь унять бешено колотящееся сердце, я принялся беспорядочно сваливать пожитки в вещмешок. Пристегнул к поясу телогрейки широкий нож в деревянных ножнах, которым все равно не смог бы воспользоваться в драке. Непрошеная мысль: "Куда ты пойдешь по снегу, на исходе зимы, пешком, в одиночку?" - обожгла сознание, подломила враз обессилившие колени. Сколько я просидел, сжав голову руками, на топчане в выстуженной хижине, не знаю. Потом снаружи донеслись голоса. Кто-то несколько раз громыхнул кулаком по моей двери. - Эй, Молчун! Слышишь, что ли? Выходи на площадь. Сбор! Я узнал Юбку. Что за сбор? Почему Юбка жив, здоров и, судя по довольному голосу, уверен в безнаказанности? Не слишком торопясь, я шагнул за жалобно скрипнувшую дверь. Полной грудью втянул морозный воздух. Народ опасливо тянулся к "Развеселому рудокопу", где плясали багровые отблески огнищ и глухо гудела многоголосая толпа. На половине пути меня окликнул Карапуз: - Гляди - Сотник! Мы нагнали нашего молчаливого соседа и на площадь вышли втроем. Жаркое пламя трех костров жадно пожирало смолистые поленья, корежа и раскалывая их. Тогда в черное небо устремлялись облачные фейерверки алых искр. Лошади, привязанные возле хлева, шумно отфыркивались, косились на плавающие в воздухе стайки алых светляков и трясли головами. А на стволе липы, прибитое ржавыми костылями, висело тело Лох Белаха. Вниз головой. Длинные пепельные локоны и усы смерзлись кровавыми сосульками. Открытые глаза невидяще уставились в толпу. Карапуз пребольно ткнул меня локтем под ребра, но мой взгляд приковали закатившиеся бельма некогда гордого и заносчивого перворожденного. Грозы неудачливых старателей. Вдруг веко заплывшего черным кровоподтеком глаза дрогнуло. Раз, другой... - Да он же живой! - осипшим от потрясения голосом попытался выкрикнуть я, но вторичный тычок и быстрый шепот Карапуза: "Заткнись, дурак!" - заставили слова замереть в горле. - Вольные старатели! - неожиданно зычно выкрикнул невысокий вооруженный человек, взбираясь при поддержке Трехпалого на выкаченную из "Рудокопа" бочку. Свободные люди приисков! С остроухой заразой покончено! Довольно им пить ваши кровь и пот, наживать богатство за людской счет! Будет портить скот и посевы богомерзкой ворожбой, насылать порчу на простых поселян! Говорящий окинул цепким взором по прежнему нестройно гомонящую толпу. Пихнул высоким сапогом в плечо Желвака, который сорвался с места и, потирая разбитую в кровь скулу, побежал по кругу, призывая людей к вниманию. - Свершились все наши вековые надежды и чаянья! Славные короли Витгольд, Экхард и Властомир повели дружины на косоглазых тварей! Горят по всему северу проклятые замки, летят с плеч остроухие головы, кричат их поганые ведьмы! Вы заживете мирно и свободно под защитой дружины капитана Эвана! Ни одна нелюдская тварь не осмелится запустить жадную лапу в ваши карманы! Последняя фраза произвела впечатление. Что-то похожее на гул одобрения прокатилось по площади. - Слава капитану Эвану! - выкрикнул Трехпалый, свирепо вращая глазами. Несколько голосов нестройно поддержали его. Капитан Эван важно наклонил голову. - Спасибо, братья! Но борьба еще не окончена! Она будет кровавой, жестокой и беспощадной. Не дадим жалости к врагам рода человечьего, - кивок в сторону распятого Лох Белаха, - и их подпевалам, - еще один кивок, указывающий на скорчившегося у стены человека, в коем я по одежде узнал хозяина "Рудокопа" толстяка Харда, - остановить наш праведный гнев! Выжжем заразу каленым железом... На этот раза толпа отозвалась повеселее. Видно выжигать показалось интереснее, чем добывать самоцветы. Особенно если при этом появляется шанс запустить лапу в чужой кошелек или погреб. Юбка и Трехпалый, выкрикивая славу командиру пришельцев, взмахнули прихваченными кайлами. - Борьба потребует от вас всех сил. И средств. Повстанцам нужны будут крепкие копья и острые мечи, справные кольчуги и бойкие самострелы. Кузнецы Железных гор готовы их продать нам. Предлагаю пожертвовать на богоугодное дело кто сколько может. А вот это парням уже не могло понравиться. Ропот прошел по скопищу людей подобно расходящимся от брошенного в воду камня кругам. Кто-то протестующе выкрикнул. - Вижу, здесь есть еще пособники остроухих, - горестно покачал головой человек на бочке. - И это очень плохо. По его знаку к недовольным бросились вооруженные пришельцы, а с ними и Юбка с Трехпалым. Желвак, привычно извлекая из-за пазухи подушные списки, семенил позади. - По-моему, пора смываться, - прошептал Карапуз. Он был прав. Но каким образом можно уйти незамеченными? Толпа забурлила, разбиваясь то здесь, то там на небольшие островки. Кого-то сбили с ног и потащили, немилосердно пиная, к бочке. Голова, надсаживая глотку, призывал сохранять спокойствие. Из черноты провала между хлевом и углом "Развеселого рудокопа" вывалилась широкоплечая фигура в кольчуге и круглом шлеме. Левой рукой вояка сжимал пузатую бутылку, на ходу прикладывая горлышко к заячьей губе, а правой волочил за косу младшую дочку Харда - четырнадцатилетнюю Гелку. - В сене зарылась, изменничье семя! Думала - не найдем! За ним, путаясь в изодранной юбке, ползла по снегу хардова хозяйка. Она выла на одной ноте, утробно и страшно. Совершенно безумные глаза белели на покрытом кровоподтеками лице. - Заткни пасть! - выскочивший сбоку Воробей ударом отбросил ее в сторону, подбежал, хрястнул, громко выдыхая, башмаком в живот. Потом еще и еще раз. - Бежать, бежать, - как молитву повторял Карапуз и я готов был ему вторить. - Поздно, - раздался вдруг негромкий, глуховатый голос Сотника. - Не убежать... Легонько отпихнув меня в сторону плечом, упругими шагами он направился к бочке. Зычноголосый капитан заметил его приближение и присел вначале на корточки, не покидая своего пьедестала, а потом умостился, скрестив ноги. - Ты? - полувопросительно обратился он к Сотнику, склоняя голову к плечу. - Я, - отозвался тот, останавливаясь в паре шагов. - Не ожидал. - Я тоже. - Ты со мной? - Не думаю, - Сотник обвел взглядом бурлящую площадь. - Жаль... Что скажешь? - Останови их. - С чего бы это? - Я прошу тебя. - И что с того? - Я прошу тебя, - с нажимом повторил мой сосед. - Нет. - Тогда я остановлю их. - Что ж. Попробуй, - Эван демонстративно сложил руки на груди. Сотник не шагнул, а перетек в сторону, как капелька жидкого серебра, не затратив ни единого движения на пролетевшего у него за спиной и ухнувшего в сугроб Воробья. Карапуз намеревался дернуть меня за рукав, поторапливая, но застыл, завороженный происходящим. Да и мое желание дать деру, хоть и не исчезло вовсе, но, вытесненное любопытством, спряталось в самый далекий уголок сознания. Заячья Губа, волочивший Гелку, попытался нащупать рукоятку кинжала. Сотник отправил его в снег вслед за Воробьем, рванув за рукав добротного полушубка. Девка подхватилась на ноги и с выпученными глазами бросилась куда глаза глядят, но поскользнулась и ткнулась лбом в колени Карапуза, который накинул ей на плечи поспешно сброшенный кожушок. А схватка продолжалась. Трехпалого, с размаху опускающего кайло, Сотник пропустил мимо себя, сильно ткнув кулаком в затылок. Раздался отвратительный хруст, от которого мурашки поползли у меня меж лопатками. Да и не у меня одного, я уверен. Старатель замер, безжизненно распластавшись, на снегу. Капитан Эван наблюдал за происходящим с нескрываемым интересом, поигрывая тонкими пальцами на эфесе меча. Смерть Трехпалого заставила врагов воспринимать моего соседа всерьез. Следующий дружинник попытался достать его острием клинка. Сотник уклонился от удара, а потом быстрым движением зажал лезвие ладонями. Голыми ладонями! Приплясывающий шаг влево-назад, поворот корпуса... Меч вдруг оказался в его руках. Никогда я еще не был свидетелем такого. Происходящее казалось скорее чародейством, мороком, чем реальностью. И началась бойня! Сотник шел, описывая полукруг в своре норовящих хотя бы зацепить его дружинников и примкнувших к ним старателей. Он не тратил время, парируя удары. Двигаясь неуловимо стремительно, исчезая порой в неверном свете костров, он успевал дотянуться до атакующего раньше. Такого мастерства мне не доводилось видеть никогда ранее. И такой холодной расчетливой жестокости, замешанной на привычке убивать. Я закрыл на мгновение глаза, каким-то краем сознания продолжая надеяться, что сплю и вижу кошмарный сон, а когда открыл их, то увидел, как Эван мчится звериным стелящимся над землей шагом, занося в последнем, совершенно невообразимом прыжке, сжатый двумя руками меч. - Сзади!!! - не узнавая свой охрипший, срывающийся на фальцет, голос, заорал я и, не осознавая, что делаю, ударил Знаком Огня. Недоучка бесталанный. Струя пламени, вместо того, чтобы испепелить пришельца, вяло пшикнула, лизнув каблуки его сапог. И погасла, как подмоченная шутиха, в избитом сапогами снегу. Крик помог больше. Услышав мой голос, Сотник вывернулся как камышовый кот, пронзенный стрелой, и ударил наискось сверху вниз. Клинок распластал капитана от плеча до грудины и застрял в кости. Громогласный слитный крик вырвался из глоток не успевших покинуть площадь старателей и парни кинулись со всех сторон на пришельцев. Голыми руками, привычными более к изнурительному труду, вырывая мечи и кинжалы. И убивая... Волна человеческих тел прокатилась по утоптанному снегу загона и схлынула, оставляя изломанные недвижные тела. Я бегом бросился к Сотнику, упавшему вслед за последним ударом на колени и продолжающему стоять над телом поверженного врага. Еще на бегу я разглядел потемневший рассеченный рукав сермяги и растекающееся черное пятно у левого колена. Приблизившись, я тронул его за плечо: - Позволь помочь тебе, когда-то меня учили врачевать раны... Сотник долго молчал. Трещали прогоревшие поленья в остатках костров. В воздухе стоял острый запах гари и свежепролитой крови. А потом он, не отводя взора от мертвого тела, произнес самую длинную фразу за время нашего знакомства. И его пропитанный горечью хриплый голос стоит у меня в ушах и сейчас: - Врачуешь ли ты раны души, Молчун? Сегодня я убил родного брата. Слова его были как удар плетью поперек глаз. Я отшатнулся, едва ли не шарахнулся прочь, как от заразного больного. Наверное, отвращение, ясно прорисовавшееся на моем лице заставило его горько кивнуть и отвернуться. Брат! Перед поим взором помимо воли встал образ моего собственного брата. Такого, каким запомнился он мне пятнадцать лет тому. Взъерошенный, испуганный, заспанный малыш Диний. Всего один раз я заглянул домой после побега из Храмовой Школы. Заглянул тайно, ночью, страшась навлечь на семью несмываемый позор и кару за укрывательство беглеца. Пару слов, брошенные захлебывающейся в беззвучном плаче матери, да амулет - ерундовая игрушка, не лежавшая рядом с истинными магическими творениями - надетый на шею младшему братцу. Сколько ему сейчас? Двадцать четыре - уже давно не малец несмышленый. Живы ли мать со стариком отцом, с которым я так и не попрощался, убоявшись гнева и проклятия? Кто знает... Смог бы я так пойти против родной крови, поднять меч на брата, заступившись за чужих и, в сущности, малознакомых людей, нарушить одну из величайших заповедей Веры? Уж в чем, в чем, а в этом не было у меня уверенности. Что проку изводить себя такими вопросами? Ответ на них лежит обычно в глубине души и, выбравшись на волю, может явить белую шкурку агнца, а может - клыкастую волчью пасть. Не решивший сам для себя, как с честью и, не поступившись правдой, выйти из подобной ситуации, не вправе судить другого. Тем более поднявшего меч и за тебя тоже, прикрывшего своим грехом твою трусость и малодушие. Устыдившись собственной слабости, я хотел вторично предложить Сотнику помощь, но, повернувшись, увидел лишь, как он медленно бредет, проваливаясь по колени в хрусткий наст, к холмам, унося тело капитана Эвана на плечах. Догнать его мне помешал Карапуз. - Пусть идет. Неужто ты не видишь - сейчас ему не нужен никто. Часто простые, незатейливые суждения Карапуза о людях вмещали значительно больше здравого смыслы, чем мои мудрствования недоученного школяра, невесть сколько возомнившего о себе. - Он придет, Молчун. Утром придет. И все будет по-прежнему. И я послушал Карапуза, в чем тоже не перестаю себя винить. Сотник из холмов не вернулся. Ни утром, ни вечером следующего дня. Сгинул, пропал без следа. В суматохе, последовавшей за событиями той ночи, никто не заметил его отсутствия. Слишком много свалилось горя на каждого в отдельности и всех в целом. Выбирали нового голову взамен опозорившегося Желвака. Хоронили павших. Своих и чужих. Лох Белаха, по моему настоянию, разрешили похоронить отдельно. Хоть многие ворчали, ругая меня нелюдским прихвостнем, Белый, нужно отдать ему должное, живо заткнул слишком говорливые глотки. Да, по правде сказать, особо молоть языками было и некому. Трехпалого убил Сотник, Юбка и Воробей нашли смерть от рук своих же товарищей по старательскому труду. Каждый из оставшихся на прииске предпочитал теперь молчать и мотать на ус - кто знает, каким боком повернется нелегкая доля. Как сказал Карапуз, все разом превратились в Молчунов. Освободив тело Лох Белаха от пригвоздивших его к стволу липы (не это ли доконало старое, всякое повидавшее на своем долгом веку дерево?) железяк, я оттащил его в лес на грубо сбитых салазках. Подальше от людского глаза, от шума поселковой жизни. Вот и пригодились знания, полученные на лекциях учителя Кофона. Не зря видно вдалбливал он в головы непоседливых отроков деяния древних героев, историю Войны Обретения и все, что с ней связано. Именно от него я узнал и запомнил на всю жизнь, что перворожденные не зарывают своих мертвых в землю, как принято у арданов и у насыпающих курганы павшим собратьям веселинов; не сжигают в просмоленной лодченке, как трейги; не пускают в последнее плаванье по волнам, как поморяне. С древнейших времен они сооружали площадки в горах, в самых труднодоступных местах и укладывали покойников вечно смотреть бесконечные сны загробного мира под вечным и нерушимым небом. Что ж, учитывая бессмертие сидов, до начала войн Облачному кряжу не грозило превратиться в огромное кладбище. Ветер и горное солнце мумифицировали останки, вот только не знаю, каким образом удавалось им удержать стервятников, в изобилии населяющих горы, подальше от желанной добычи, но это и не мое дело. С грехом пополам я сбил из жердей кривоватый помост - пять локтей в длину, два в ширину. Закрепил его на дереве. А вот чтоб поднять туда труп, пришлось повозиться преизрядно. Карапуз наотрез отказался помогать мне в этом деле. Ссылаясь на мысль, высказанную еще своим дедом: "От остроухого держись подальше - два века проживешь." Ладно, нам два века все одно не намерено. Учитель Кофон не рассказывал, да и вряд ли мог в действительности знать, как должен быть отправлен в последний путь воин-сид. С оружием или без, на спине или на боку. А может сидя? Лет через триста после Войны Обретения, как говорят легенды, в Железных горах обитало племя, устраивающее мертвецов в сидячих положениях в узких ямах-колодцах. Уповая на наитие, я пристроил Лох Белаха лицом вверх, в руки, скрещенные на груди, вложил меч, оброненный им перед смертью. По краям помоста закрепил крашенные листьями березы полотняные лоскутки - их трепетание какое-то время сможет удержать на почтительном расстоянии и хищных зверей, и любящих полакомиться мертвечиной птиц-падальщиков. Иногда человеческая смекалка способна поспорить с чародейским искусством перворожденных. А место погребения сида я постарался забыть. Выбросить из памяти. Жизнь на прииске пошла своим чередом. Хотя какая там жизнь! Одно мученье. Если и раньше зимой старатели не слишком шиковали, несмотря на ценность добываемых ими камешков, то теперь призрак голодной смерти воочию встал над поселком. "Развеселый рудокоп" сгорел со всем припасом, за исключением малой толики, спасенной из-под развалин. "Бочонок и окорок" обеспечить пищей всех желающих не мог. Цены на муку и топленое масло, вяленую оленину и засоленную в больших дубовых бочках белорыбицу, а, главное, на круглые блестящие луковицы, заботливо развешанные гроздьями на чердаке, рванули вверх так стремительно, что Белому пришлось вмешаться, использовав власть головы. Собственно, многие выжили в предвесеннюю бескормицу только благодаря Белому. И в первую очередь туповатый Ловор, хозяин "Бочонка и окорока". С дуру обрадовавшись спросу на свой не первой свежести харч, он мог вместо прибыли запросто получить красного петуха. Или кайлом по голове на заднем дворе от оголодавшего старателя-неудачника. Голова приструнил зарвавшегося Ловора, ограничив цены в разумных пределах, назначил самых честных и проверенных парней поддерживать порядок на прииске, не допускать воровства и мордобоя, отгонять особо обнаглевших волков. По его распоряжению дорога всегда находилась под присмотром - мало ли какую беду она еще способна вынести к домишкам Красной Лошади. Кого-то беда озлобляет, доводя до состояния зверья, а кого и объединяет. Пришлось нам с Карапузом зажить одним хозяйством. Тем более, что прибившуюся к моему другу Гелку тоже выгнать на смерть в холмы было нельзя. Девчонка с трудом оправлялась от пережитого ужаса, ходила тенью прежней резвушки-хохотушки. Почти не разговаривала, за что парни, которым только дай повод позубоскалить, стали звать ее моей дочкой. Пусть так. Хоть такая дочка. Приемная. Своей-то мне уж, видно, никогда не завести. Хорошо ли, плохо ли, а работу в рассечке мне пришлось оставить до лучших времен. С этим справлялся более-менее и Карапуз. Гелка крутилась по хозяйству. Стряпала, прибиралась, топила печь. А мне пришлось заняться поиском пропитания. Кони, на которых прискакали воины капитана Эвана, не надолго пережили своих хозяев. Кормить их было все рано нечем, а конина ничем не хуже любого другого мяса. На мой вкус, конечно. Но и другие парни не возражали, кроме четырех веселинов, возмутившихся святотатственным поведением толпы настолько, что дерзнули вступить в драку. Дело закончилось победой здравого смысла - два-три потерянных зуба не в счет. На выброшенные хвосты зарезанных лошадей нашлось мало охотников. Вначале не сообразили, а как сообразили, стало поздно. Но я оказался в числе первых. Жизнь научила. Особенно тяжелая зима, проведенная в заброшенной фактории на самой окраине Трегетрена, у подножья Восходных гор, где я скитался первое время после побега из Школы. Из конского волоса я наплел петелек-удавочек. Охотники трапперы не только не гнушаются таким способом ловли дичи, но даже предпочитают его всем прочим. Только бы капризная зимняя погода давала возможность почаще обходить установленные силки. Раньше хорьков и куниц. По началу ждало меня серьезное разочарование. Даже руки опустились. Восточная марка лежит далеко на юге от Облачного кряжа и зверье у нас тут водится совсем другое. Ни зайцев, главной добычи беглого школяра, сменившего ученую премудрость на уроки одноглазого старого траппера, ни рябчиков, ни куропаток, птиц обычных для долины Ауд Мора, заросшей густыми изобильными дичью лесами. Здесь - север. Совсем иные горы, не такой лес. Другие звери, другая птица. Совсем уж отчаявшись поймать хоть самого завалящего глухаря, я набрел в лесу на полянку со странными птицами. Рябенькие - черные с белыми и рыжеватыми пятнами, они были чуток крупнее рябчиков, да и куропаток, пожалуй. От тетеревов и глухарей вертишейки, как я назвал их для себя, отличались тем, что не улетали от человека, не прятались в чаще, а с редкостным слабоумием пытались притвориться частью дерева. Замирали, закрыв глаза. Наверное, думали, коль они не видят вокруг ничего, так и их не видно. Если птички вообще умели думать, в чем я сомневаюсь. Ловить их было одно удовольствие. Берешь палку, на конец ее цепляешь петельку и готово. Ни одна вертишейка не уйдет. В котле они отличались отменным вкусом и я боялся лишь одного - как бы, поддавшись искушению, не переловить их всех, лишая самих себя дальнейшего пропитания. Так мы продержались до Беллен-Тейда. Потом еще десяток дней, потом еще. На удивление всей старательской братии. Потом началась оттепель. Потекли с холмов весело журчащие ручейки. Тут бы жить да радоваться, но... Судьба уготовила новый удар. Весной стуканцы по обыкновению ложатся в спячку. Странный зверь. И то сказать зверь ли? Они не терпят тепла. Теплый воздух, прорывающийся в шурфы и рассечки от нарочно для этого пристраиваемых щитов над лядами, им неприятен, вынуждает уйти поглубже, к корням гор. Зной дневной поверхности - смертелен. Поэтому бродят стуканцы только зимой. Пробивают ходы и отнорки в непрочных наносах. В более крепкой породе предпочитают ползать по старым пещерам, промоинам и скальным трещинам. Чем питаются - один только Сущий, создавший всякую тварь, знает. На людей они не охотятся. Нарочно, по крайней мере. Но, столкнувшись в выработке, убивают. Почему? Опять вопрос к Сущему. Мне думается, не терпят людского тепла. А пуще того - жара и света коптилок и ламп, которыми старатели освещают забои, копошась в поисках самоцветов. Однажды, уже в начале цветня, я возвращался домой с парой вертишеек в сумке, когда навстречу мне кинулась дрожащая от испуга Гелка. - Молчун, беги скорее! - губы ее прыгали, мешая связной речи, из глаз потоком текли слезы. - Там что-то внизу... Где дядечка... Карапуза она называла дядечкой, стесняясь его дурацкой клички. - Что внизу, что? - спрашивал я на бегу, обронив палку с петлей и судорожно пытаясь отцепить перекинутую через плечо лямку сумки. - Что ты слышала? - Дядечка вдруг охнул, потом закричал так страшно... А потом что-то стучало... Я хотела слезть посмотреть, да забоялась... Бедняжка сама не заметила, что за те три десятка шагов, что пробежала рядом со мной, наговорила слов больше, чем обычно за день. Да что там, в тот миг и я этого не замечал. Сумка долго не поддавалась и сбросилась на самом пороге. Ворвавшись в лачугу, я, спотыкаясь, почти ослепший после яркого солнечного света, опрометью бросился к шурфу. - Эй, Карапуз! Откликнись! Тишина. Мертвая. Покричав еще чуток для порядку, я стал спускаться, прихватив разожженный от очага пучок лучины. В шурфе стояла темень, как в тролльем желудке. Лестница скрипела под ногами и трепетала, словно живое существо, старающееся вырваться на волю. На самом дне шурфа распахнулись низкие лазы трех моих рассечек. Хотя, каких там моих? Я просто выкупил свой участок у общины восемь лет назад (как же это давно), и они уже были прорублены в неплотной глинистой породе. Пришлось только подновить стойки крепи - полгода здесь никто не работал после... А что я собственно знал о судьбе прежних владельцев участка? Левая и центральная рассечки уводили далеко и упирались в пустую породу, обедненную настолько, что ковыряться там смысла не было. Другое дело правая. Там еще попадались и топазы более-менее приличной расцветки и величины, и даже парочка смарагдов - камень большой ценности и не меньшей редкости. Сунувшись туда, я сразу же услыхал резкий, неприятный запах. Запах зверя, но не обычного, и понятного поэтому, хищника. Резкий, стойкий, напоминающий вонь вокруг лавки кожевника. Именно так бывалые старатели описывали запах стуканца. Страх - вот главный враг мой по жизни. Всегда завидовал людям, способным перебороть, перешагнуть свою боязнь, а тем паче всякому, кто страха не ведал. Тому же Сотнику, запросто шагнувшему в одиночку против двух десятков вооруженных до зубов бойцов. С трудом передвигая ватные ноги, я пошел дальше в рассечку. Точнее, полез, потому что высота до верхняка от полу - не больше трех локтей - ходить ровно взрослому мужчине не давала. Импровизированный факел бросал красные блики на бугристые, в шрамах от кайла и заступа, стенки. Запах стуканца становился все сильнее... Каждый миг я ждал нападения, дрожа от ужаса и отвращения к себе. Но его так и не последовало. В самом забой лежал Карапуз. Изломанный, неестественно выкрутивший шею. Мертвый.
Справа в стене рассечки виднелась дыра, не больше двух локтей в поперечнике, приваленная уже просевшим глиноземом. Из нее-то и тянуло отвратительным смрадом.
Что привело безжалостного, бессмысленного убийцу в нашу выработку? В сезон, предшествующий погружению в спячку, стуканцы, говорят, становятся еще более раздражительны и опасны. Почему Карапуз, заслышав стук, с которым чудище пробивает себе пути под землей, не убежал, спасаясь на дневной поверхности. Нет ответа на эти вопросы, как и на многие другие, теснящиеся в моей голове. Мы остались с Гелкой вдвоем. Теперь к могилам родных, которые она посещала с завидной обязательностью, добавилась еще одна - "дядечки". Моего последнего друга на этом свете - Карапуза. Лето окончательно вступило в свои права. Просохли тропы, доставив караван торговцев из Ард'э'Клуэна. Вместе с харчами и прочими товарами первой необходимости они принесли вести о прошедшей войне. Не закончившейся, а как то вяло затихшей. Услышав о гибели ярла Мак Кехта, старатели приободрились. В душах затеплилась надежда, что кабале пришел конец. Главное, чтобы жадноватый и суровый Экхард не вздумал прибрать правобережье Аен Махи. А уж свободной общиной мы как-нибудь проживем. Вот только лазить под землю я начал бояться. До холодного пота, до дрожи в ногах и руках. А если и удавалось заставить себя поработать, постоянное ожидание нападения стуканца, заставляло делать неверные движения, пропускать желваки с самоцветами. Хотя умом я понимал - звери впали в спячку и до листопада вряд ли появятся. Пришлось все больше и больше времени проводить в лесу на холмах. Ловить вертишеек, собирать ягоды, орехи. Думаю, мне удалось бы насторожить ловушку-плашку и на куницу. Только кому нужен летний нестойкий, светлый мех? Было у меня, собственно, две мечты. Первая - по всем правилам удочерить Гелку. В присутствии жрецов и свидетелей провести обряд. Жаль, жрецы в нашу глушь до сих пор не забредали. Но, быть может, они просто боялись сидов? А вторая - раздобыть хоть пригоршню тютюнника. Хоть немножко - на одну трубочку. Мой запас иссяк еще в цветне. И с той поры каждый выход в лес я загадывал: повезет, не повезет. Заглядывал под кустики, мял в ладонях, принюхиваясь, разные листочки. Правда, тютюнник - травка южная, теплолюбивая, но мечтать-то никто не запретит. Мечта в человеке, как известно, умирает последней. ГЛАВА I I I Ард'э'Клуэн, Фан-Белл, липоцвет, день двадцать шестой, полдень Перезвон в кузнечном ряду, нарочно вынесенном слободским людом подальше, почти к широкому плесу Ауд Мора, стоял такой, что мастер Ойхон, битый час переругивающийся со взявшимся за его заказ ремесленником, вскоре охрип, стараясь расслышать собственный голос. Со стороны можно было подумать, что они грызутся почем зря из-за цены или сроков работы, но первый взгляд обманывал. Они не ругались. Просто коренастый лысеющий ардан, облаченный несмотря на жару в толстую шерстяную рубаху и кожаный фартук, никак не мог понять - чего же хочет от него заезжий рудознатец. А Ойхон, проклиная тупость собеседника и свое неумение связно растолковать суть дела, в сотый раз принимался объяснять, тоненькой веточкой рисуя в помощь себе схемы на песчаной площадке, нарочно для этого заведенной. Самое обидное было то, что кузнец, по уверению всего мастерового люда, опрошенного рудознатцем по дороге сюда, был самым настоящим мастером своего дела. И с железом творил настоящие чудеса. Вот только нечто новое в его широколобую голову входило ой как туго! Да, он привык делать отличные мечи и секиры, наконечники копий, оковки щитов и колесниц, столь любимых арданами. Мог, буде на то необходимость, выковать цветок со всеми лепестками и тычинками при помощи двух молотков и зубила. И знал эту работу как свои пять пальцев. Ойхону нужно было другое. Этот инструмент он задумал еще за год до окончания академии и по праву гордился своим изобретением. На факультете рудознатцев учили распознавать куски горной породы по отдельным, вкрапленным в них минералам, уметь понять, на какой глубине зародился тот или иной камень, что полезного может в себе нести. Учили находить железные руды. Бурые, болотные, и черные, тяжелые, самые богатые, которые, оставляли красные полоски, если чиркнуть обломком по необожженному черепку белой глины. Объясняли, как находить места, где выглядывает на поверхность черный горючий камень, используемый кузнецами и плавщиками руды. Определять залежи медной руды. И, конечно же, рассказывали, как находить самоцветы, золото и серебро. Наиболее способные ученики с третьего курса начали осваивать мастерство лозоходцев. Трудное это дело и не всякому дается власть над тоненькой рогулькой. Не каждому поможет она, покажет место, где лежат скрытые землей богатства. Поговаривали, что искусство лозоходца чем-то сродни искусству жрецов-чародеев, которых готовили совсем в другой Школе. Более почетной и предъявлявшей неизмеримо большие требования к своим ученикам. Освоившим работу с лозой выпускникам академии присваивали звания магистров. Им не нужно было скитаться по окраинным землям в поисках работы - все получали места в свитах наместников провинций Приозерной Империи, да стоит она вечно! А вот у Ойхона с рогулькой сразу не заладились отношения. Не отзывалась она на мысленные призывы, не дрожала в пальцах, не выгибалась, указывая под землю. Это означало, что даже при самых лучших познаниях получит он вместо магистерской мантии бляху мастера, выпускное пособие - десяток серебряных империалов - и отправится искать счастья по ровным, мощеным серым камнем дорогам империи. А если не повезет, то и дальше: на дальний юг - к вечно враждующим между собой князькам кланов пригорян, на восток - добрая сталь нужна всем и кочевникам-степнякам тоже, на север - к королям независимых королевств, что предводительствовали суровыми народами, почитавшимися в столице за варваров. Потому и засела у совсем молодого тогда ученика в голове дерзкая мысль придумать нечто такое, что могло бы затмить все хваленое мастерство лозоходцев. Ведь они, если задуматься, залежи то указывали, но часто ошибались, путались сами и путали других. Одно дело указать вместо золотоносной жилы серебряную. Обидно конечно, ну да стерпеть можно. А как вместо залежей самоцветных синюю глину отрывали? Вместо черной руды железной - тяжелый белый камень, никому не нужный, на строительство и то не годящийся? История помнит такие случаи. Вот только судьбу и имена ошибавшихся магистров не хранит. Вот и придумали, чтобы удостовериться, прав ли мастер-лозоходец, не начинать сразу карьер рыть или рудник закладывать, а откопать несколько шурфов. Добраться до искомой залежи. Взять несколько образцов. Если будет, конечно, что брать. Когда руда неглубоко быть обещалась, старались обойтись канавами, которые дорывали до нужной глубины, крестили ими почву с севера на юг и с запада на восток, или ямами-копушами пятнали землю то там, то сям. В итоге работы могли растягиваться на месяц, да и не один, если залежь в земле неровно затаилась, вытянулась в один бок длиннее, в другой короче, изогнулась петлей, раскорячилась длиннопалой пятерней. И Ойхон придумал. Выдумал бить узенькие шурфики без людей. Долотом на веревке. С поверхности земли. А когда мысль, вначале несмелая и неясная, обрисовалась четко, когда юношеские замыслы впервые легли на клочок папируса в виде кривоватой, но в целом понятной схемы, испугался ученик. Задумался - если все так просто, как ему увиделось, что ж никто раньше него не догадался? Или он такой умный? Вот уж вряд ли... Все вокруг дураки? Тоже нет, пожалуй... А может то запретное знание? Давным-давно жрецами обнаруженное и скрытое подальше от докучных людишек в храмовые книгохранилища и архивы. Вот тогда ему жутко стало. Всем известно - в лапы жрецов-выпытников в подземелья угодить все равно, что хапун-рыбе в пасть. Быстро и навсегда. Только рыба свою жертву сразу съедает, а жрецы еще накуражатся перед смертью в свое удовольствие. Что знаешь, расскажешь и, что не знаешь, все равно расскажешь. Друзей-родных оговоришь... Испугавшись своим мыслям преизрядно, первую ту схему Ойхон съел. И заставил себя забыть все, что придумал. Что бы часом во сне не проболтаться или под хмельком на старших курсах допустимы были в академии известные вольности. А когда вышел за порог с пригоршней империалов в кошеле и сменной рубахой в сумке, призадумался. И решил попробовать свои знания применить. Забрался молодой мастер для этого на далекий север. В тот самый Ард'э'Клуэн, о котором школяры-южане всяких сказок наслушались. Будто снег тут лежит по самый цветень, пшеница не вызревает - только рожь и просо, леса растут густые, дремучие, зверьем злым и кровожадным населенные. Чего стоили сказки про стрыгаев, чудищ крылатых с людскими головами, что кровью и плотью человеческой питаются. А уж в истории про бэньши - бабу по ночам голосящую, кто услышит ее, тот помрет вскорости, - и самые младшие не верили. А еще сказывали, люди в Ард'э'Клуэне все грязные, волосатые, каждый с оружием не расстается - с мечом ест, с мечом спит, с мечом бабу любит. А все потому, что сиды остроухие, о которых на юге уж если кто и вспоминал, то только историки-летописцы да учителя, здесь ходят по белу свету, не страшась гнева Сущего Вовне, топчут землю погаными ножищами, так и ищут, кого извести лютой смертью, на кого порчу навести. Многое из услышанного оказалась неправдой, многое полуправдой. Например, про стрыгаев давно уж в Фан-Белле никто не слыхал, а трапперы с Лесогорских отрогов без оберега от них из дому носу не кажут. Бэньши хоть и не видел никто, многие уверяли клятвенно, что слыхали. Как только живы остались? И про многое иное зверье, на юге слыхом не слыханное, порассказали Ойхону. Про космачей и про стуканцов, про кикимор и про медведей пещерных, которые когти столь длинные на лапах отращивают, что приходится бедолагам на ходьбе их выворачивать и ходить, опираясь на пясть. Кое-кто и про троллей трепал, что будто в самых глухих чащобах еще прячутся, имеют один глаз, красный и огромный, посреди лба, стонут жалобно и преследуют одиноких путников. Этих болтунов их же товарищи - рудокопы да трапперы - на смех поднимали. И правда, чего по пьяни не привидится. Кое-что и правдой оказалось о жителях северных королевств. Мытьем они и впрямь не злоупотребляли, отпускали бороды и с оружием управлялись на удивление ловко. Но всему можно найти объяснение. С бородой зимой теплее. Мыться одно дело летом, когда каждая речка, каждый ручеек к твоим услугам. А совсем другое - зимой, снегом метущей, морозом холодящей. Самое интересное, что на самих арданах (как там дела обстоят у трейгов с веселинами Ойхон, не знал) вынужденная нечистоплотность никак не сказывалась. С оружием арданы знались с самого детства. И не сиды были тому причиной, а постоянная грызня между самими людьми, вялотекущая до поры до времени по всему северу. То трейги схватывались с веселинами, зовя арданов на подмогу, то, забыв о недавней дружбе, сами луки против недавних союзников поворачивали. Разбойниками кишели все леса от заболоченной дельты Ауд Мора до Восходного кряжа. Случалось, крупные шайки набирались смелости и нападали даже на королевские обозы, на крупные фактории, форты стражников, не говоря уже о деревнях и заимках, живших уютно и спокойно, как плотва на сковородке. А в прежние годы и нередки случаи были, когда талуны местные - каждый сам себе господин и указ - меж собой резню учиняли. Горды талуны-землевладельцы были у арданов, ох горды... Одно слово на пиру, косой взгляд на охоте, милость короля допрежде соседу, а не ему, достойному, оказанная. И взрывали суглинистый бурый подзол почвы крепкие копыта колесничных коней, мчались, мелькая спицами, колесные повозки с благородными бойцами, возжелавшими справедливости под солнцем, а не в посмертии. Звенела сталь копий по бронзовым бляхам щитов и оковкам бортиков, лилась кровь, обильно орошая безмолвно страдающую землю. А уж когда расходились благородные воители, всем доставалось. И правым, и виноватым. Благо, король Экхард, жестокий и злопамятный, взобравшись на трон тому уж больше восемнадцати лет, придушив в сортире, как поговаривали злые языки, родного батюшку, засидевшегося, по его мнению, в короне и мантии, железной рукой навел порядок. Усмирил слишком рьяно отстаивающих вольницу владетельных талунов, приструнил разбойничьи шайки, замирился с королем трейгов Витгольдом и даже заслал посольство к далекому, не враз доедешь, Мечилюбу, отцу правящего ныне в Весеграде Властомира. Утверждая сильное государство, Экхард постоянно нуждался в деньгах, а потому был кровно заинтересован разрабатывать недра своей не слишком богатой иными, кроме охотничьих, угодий страны. Потому и направился рудознатец Ойхон прямо ко двору ард'э'клуэнского монарха. Устроиться на службу оказалось не сложно. Гораздо сложнее было добиться разрешения попробовать свои выдумки в деле. Наконец, после аудиенции у сенешаля Тарлека Двухносого, пробиться к которому Ойхону помог капитан отряда наемников с дальнего юга, из Пригорья. Оба чужаки при дворе, они как-то с первого дня знакомства начали помогать друг другу. Только сгинул Эван еще в березозоле, во время похода на север, против остроухих, в беспощадной и неправедной войне. Пропал без вести вместе со всем отрядом больше полусотни мечей. И с тех пор от него не было ни слуху, ни духу. А Ойхон так больше ни с кем и не сдружился. Зато, после протекции Эвана, Тарлек Двухносый - сам рубака каких поискать и к словам других бойцов прислушивающийся уважительно - дал рудознатцу деньги на заказ инструментов и полдюжины толковых мастеровых в помощники. Обещался помочь с лошадьми, если в жнивце хотя бы выберется мастер выполнять его, сенешаля, распоряжение - искать золото, серебро, самоцветные камни у отрогов Лесогорья, что на севере Ард'э'Клуэна раскинулось. Вот и старался Ойхон, заказывал все, что для его задумки пригодиться могло. Труб жестяных, плоскими клепками сцепленных, ему уже наделали, хоть и содрали за заказ мастера-жестянщики не мало. Сделали и толстостенную трубу с грибком-клапаном в нижнем торце - самая хитрая хитрость изобретателя. Ежели ту трубу вниз в дырку в земле сбрасывать, порода долотом в мелочь разбитая да с водой, что подливать хочешь, не хочешь, а придется, перемешанная, грязью внутрь трубы зайдет. А как трубу вверх потянут, грибок выход грязи закроет и вытечь не даст. Тут уж не зевай мастер - грязь доставай, перебирай. Можно руками, можно на сите, можно и на лотке, как старатели-золотоискатели делают, промывать. В этой то грязи кусочки всяких полезных минералов и прячутся. Если, конечно, попал шурфик в месторождение жилу или россыпь. А не попал - тоже не беда. Знающий рудознатец по радом лежащей породе определит, стоит ли ждать пользы из недр земных. Была и качалка придумана, что бы не руками канат дергать. Какая в руках сила? А так сядут два мужика здоровых и начнут, как ребятня малолетняя раскачиваться. А долото, к канату привязанное, заскачет. Вверх-вниз, вверх-вниз. Будет по дну стучать - породу молотить. Вот только это самое долото никак не могли сделать, как ни старался Ойхон, как ни объяснял кузнецам. Не простое зубило поллоктя в ширину ему нужно было. Таким круглой дырки не пробьешь. А как бы два зубила, одно в другое вросшее. Крестом сцепленные. Тогда, от ударов отскакивая, оно как бы ни поворачивалось, все близко к окружности край шурфа выйдет. А таких долот штук пять-шесть нужно. Да разного размера. К ним грузил разных. Чтоб удар достаточно сильным выходил. Да лезвия калить надо. Хорошо калить. Крепко. Надежней, чем мечи. Камень это не кольчуга. А выщербится долото, что за новым от самого Лесогорья в стольный Фан-Белл нарочного слать? Вот и мучался Ойхон. Ходил от мастера к мастеру. Объяснял, рисовал, доказывал. А жнивец вот-вот начнется. Меньше седьмицы осталось. Наконец, кузнец, кажется, что-то уразумел. И не просто уразумел. Проникся идеей. Даже предложил края лезвий, что по стенкам скользить будут, скруглять маленько по форме лезвия секиры. Это была очень мудрая мысль. Рудознатец, еще мгновение назад мысленно распекающий на все корки тугодумного собеседника, теперь был готов расцеловать его. Вот повезло, не обманули слободские! Умница кузнец. Хоть и немного туго соображает, зато уж как придумает! Радостно попрощавшись с кузнецом, оставив положенный задаток, Ойхон двинулся в обратную дорогу. Из гремящего, звенящего кузнечного ряда, пропахшего горячим металлом и угольной гарью, через чинный ряд бронников, плетущих изящные кольчуги, в провонявший собачьим дерьмом ряд кожевенников. Проходя мимо пристани, мастер невольно замедлил шаг, вдыхая привычный с детства запах просмоленных досок и гнилой рыбы. Привязанные пеньковыми канатами к прочным столбам стояли широкие круглобокие струги веселинов, на которых привозили в Фан-Белл рожь, коноплю, горшки да кувшины. Натужно шли вверх по течению Ауд Мора тяжело груженые суда - где на веслах выгребали, а где и приходилось бородатым крепышам выбираться на сушу и тянуть речного коня на себе, по колени вгрузая в мягкую прибрежную почву. Струною звенели тогда прочные веревки и разбегалась из окрестных лесов дичина, напуганная слаженной песней бурлаков. В последние годы перевозить товар вверх по Отцу Рек становилось все более опасным. И не столько из-за разразившейся войны с сидами, сколько от лихих людишек, в изобилии разгулявшихся по левобережью. Однако выбирать веселинам было не из чего. Обратно, в привольные приречные луга и широкие долины Повесья, струги шли легко. Везли с собой железную крицу продолговатые чурки ноздреватого рыхлого металла, меха - соболя да куницы, медведи да рыси, мед и воск арданских бортников. А самое главное - мечи, топоры, наконечники к стрелам и копьям, кольчуги, ценившиеся у наездников-веселинов чуть ли не на вес золота. Чуть дальше стояли три лодьи, принадлежавших короне Ард'э'Клуэна. Узкие, двадцатичетырехвесельные речные ястребы. Если грузовые суда в складывающихся десятилетиями торговых взаимоотношениях двух монархий принадлежали Повесью, то охрана голубой дороги была возложена на арданов. Охочие до боя, злые бойцы, подчинявшиеся только своему командиру - Брохану Крыло Чайки - да королю Экхарду, патрулировали попеременно на вертких остроносых лодьях широкие плесы и заводи Ауд Мора от гор Гривы до Западной марки Трегетрена. Здесь же красовался и байдак поморян. Черный, продубленные ветрами и солеными брызгами, с широким парусом, сшитым из разноцветных полос и высокой кормовой надстройкой. Несмотря на кажущуюся неуклюжесть далекого гостя, мало какая из речных посудин могла соперничать с байдаком, как в скорости, так и в лавировании под ветер. Его короткому толстому корпусу не показались бы страшными ни плавучие льды, набегающие с северными ветрами, ни таранные удары белогривых валов. Поморяне тоже прибыли по торговым делам - продать рыбий зуб и китовый жир, купить железа и мягкой рухляди. Ойхон вздохнул. С большим удовольствием он поглядел бы на величественный, украшенный позолотой, сияющий начищенными бляхами навесных щитов и белоснежными парусами имперский дромон. Но, видно, не судьба. Поговаривали, что император, да живет он вечно, крайне неодобрительно отнесся к затеянной своими северными соседями, не то, что бы вассалами, но зависящими от могучей державы сильно, войне. Главным образом потому, что не получил ни единого трофея, ни одного подарка еще с начала березозола. Купцы Приозерного края кряхтели, ругались дома в подушку, но прилюдно поддерживали правителя, сократив торговлю с Ард'э'Клуэном и Повесьем до предела. Конечно, полуофициальный запрет на торговлю ни коим образом не подействовал на многочисленных контрабандистов, водящих небольшие караваны из Трегетрена в южные пределы Империи, перегонявших табуны через Белую гряду из Повесья. В итоге северные товары подскочили в цене и это стало единственным ощутимым результатом монаршего гнева. Бросив последний взгляд на играющую сотней "зайчиков" гладь Отца Рек, рудознатец не торопясь пошел по утоптанной дороге, ведущей от берега вверх к подножью холма, опоясанному обожженным глиняным валом и невысоким - в полторы сажени частоколом. Не слишком надежная защита, случись Фан-Беллу подвергнуться атаке обученного имперского войска или закаленных в постоянных стычках отрядов южан из Пригорья. На скалистой вершине холма возвышался каменный замок - оплот короля Экхарда. Над его стенами трепетали узкие, вытянутые вдоль древков флажки - зеленый, распластанный в прыжке, олень на белом фоне. А над воротами, Ойхон знал это прекрасно, торчали выбеленные ветром черепа сидских ярлов, чьи замки разграбило и сожгло ард'э'клуэнское войско в скоротечной зимней кампании. О том, сколько арданов осталось гнить в ущельях Облачного кряжа, долине Ауд Мора и на берегах Аен Махи в Фан-Белле предпочитали не задумываться. Это не приветствовалось. Обычно днем слободской народ постоянно слонялся туда и обратно через окованные не бронзой, а железом ворота крепости, где постоянно скучали от вынужденного безделья полдесятка конных егерей Экхарда и десяток городских стражников. Взгляд, брошенный мастером на бело-зеленые накидки покрывающие кольчуги егерей, напомнил ему о пропавшем без вести Эване. Где покоятся кости его? Похоронены ли по человечески или обглоданы хищными зверями и птицами? За грустными раздумьями Ойхон не заметил, что поток людей на сей раз движется в одном направлении, а именно, в город, к неширокой площади перед королевским замком. Обычно на ней шла более-менее бойкая меновая торговля. Изредка выступали заезжие жонглеры, фокусники и музыканты. Но раз в месяц. по повелению Экхарда, площадь превращалась в лобное место, где приводили в исполнение вынесенные монаршей волей приговоры. Толпа подхватила мастера и понесла его по узким улочкам, где едва могли бы разъехаться две колесницы талунов. Поскользнувшись на конском кругляше, он припал на колено и выругался сквозь зубы. Вот к чему к чему, а к постоянной грязи под ногами, мусору, помоям, выплескиваемым хозяйками прямо под ноги прохожим, Ойхон привыкнуть не мог, как ни старался. То ли дело в солнечном Соль-Эльрине, сверкающем колоннадами храмовых портиков и чистотой мощеных белым камнем улиц, красными черепичными крышами дворцов и разгоняющими ночной сумрак бронзовыми светильниками площадей. Или в Вальоне - городе, ставшем за восемь лет учебы роднее и любимее столицы. Чудо гения мастеровых и ученых, он целиком расположился на рукотворном острове на Озере в полулиге от побережья, с которым его связывала настеленная на сваях дорога. Как вольно дышалось там! Свежий прохладный ветерок и запах водорослей, а не смрад выгребной ямы, щедро приправленный вонью немытых тел и коптящих очагов. - Держись, рудознатец! - сильная рука подхватила молодого мастера под локоть и помогла подняться. - Спасибо, добрый человек... Где-то Ойхон видел это бородатое, румяное, по-доброму улыбающееся лицо. Короткие сильные пальцы. Кто-то из слободских. Постой-ка - стружка в волосах, маленький железный оберег от бэньши на шее - да это же столяр Дирек, по прозвищу Жучок, который его заказ на качалку принял и в точности в заданный срок выполнил. Точно - Жучок. Маленький широкоплечий, лоснящийся от удовольствия наслаждаться нехитрыми радостями простого ремесленника. - Спасибо, мастер Дирек! - Ого! Признал! Я-то... Я спервоначала решил - ни за что рудознатец меня не признает. Еще бы такая шишка - с самим Тарлеком ручкается... Ойхон смутился было, но Жучок тут же захохотал, увлекая его дальше по кривой улочке. - Шучу, шучу я, мастер... - Ойхон. - Шучу я, мастер Ойхон. Вишь, ты меня признал и вспомнил, я тебе - нет. Стало быть, ты как человек лучше меня будешь. Хоть и в королевский замок вхож. - Ну, разве можно сказать лучше человек или хуже только по тому, что он запомнил кого-то? - Можно, можно! Ты со мной не спорь. Все одно не выспоришь. - Ладно, не буду. А куда все бегут, мастер Дирек? - О! - столяр опять хохотнул. - Не знаешь? Весь город пять ден бурлит пособников остроуховских споймали. Его величество им кару определил. Сегодня как раз срок сполнения приговора. - Не стоит мне, верно, все это наблюдать... - Ха! "Не стоит". Хошь, не хошь, а надо! На то есть королевский указ. Жучок многозначительно поднял вверх палец с обкусанным ногтем. Потом, понизив голос, приподнялся на цыпочках к самому уху южанина: - Ты это брось, мастер, от таких развлекух отказываться. Сей момент прознают, кому следует доложат, в противодействии короне обвинят и на кол... Ты думаешь, мне сильно охота казни наблюдать? Я б пивка лучше хватанул полным ртом. Ойхон угрюмо кивнул. Что ни страна, что ни правитель - порядки везде одинаковы. Власть надо любить и вовсю эту любовь показывать. Сколь бы противно тебе не было. Они пошли дальше несомые нескончаемым потоком слободских людей и горожан. Шерстяные плотные рубахи, крашенные листьями березы и крушины, лохматые безрукавки, вышитые ленты, обвязанные вокруг мужских голов по арданской традиции, длинные юбки в большую клетку и платки из беленого полотна на головах женщин. Кое-где мелькали дублеты городской стражи, круглые, начищенные до блеска шлемы конных егерей. Волей неволей Ойхон ловил отдельные обрывки фраз в бурлящем голосами людском скопище. - Слышь, Мордась сегодня заломил за десять гарнцев проса полтора империала. - Вот гад! Хуже остроухого... Обухом бы его в жирную рожу, да в омут. - Ага, а потом тебя егеря... ... - Давеча трейговский отряд на север ушел - с самим Валланом. - Ага, все не сидится лысой башке. Ловит кого-то, ловит... - Не кого-то, а сидку бешенную. Поклялся извести ее, тварь проклятую. ... - А рожь, по чем он за рожь просит? - Три империала за десяток... - Все помрем! Все! ... - Кого сегодня приговорят-то? - Да кто его знает? Вроде беженцы с правобережья. - Талуны? - Да, сейчас тебе талуна возьмут. Держи карман... ... - Войну опять затевать норовят... - Кто? Остроухие так наклали... - Тихо, егерь пошел! ... - На железо цена бы расти должна, а оно - жрать нечего. - Без твоего железа веселин проживет, а ты без его зерна? - Ох, то-то ж и оно... ... - Слыхали, у Витгольда наследник пропал. - Что? Кейлин? - Он самый. Сгинул без вести. - Жалко. Справный рубака был. - Ага, и Витгольд, говорят, совсем плохой стал. За сынком горюет... ... - А наш-то, наш... Новую девку себе нашел. - Да кабы девку или талунскую дочь какую... А то оторва, каких поискать. С юга, бают... - Что такую к нам занесло? - Да, бают, подружка южанина приблудного. Эвана-капитана. Уловив знакомое имя, Ойхон прислушался. - Это того душегубца из конных егерей? - Его самого. Они вроде как порознь приехали. А, все одно - народ не обдуришь. - Лавка, бают, у нее была в городе?.. - Ага, была. Теперь-то ей всяки лавки-шмавки без надобности, коль с милостивцем нашим спелась... - Тише ты, дура! Не вишь, егерь в нашу сторону лыбится? - А я че? Я ниче... - То-то и оно, что ниче. Тьфу на тебя, слабоумную. - На себя погляди - дубина стоеросовая! - Ладно. Все. Не ругайся. Куда прежнюю-то девку дел? Она уже и корону примеривала. - К батьке в замок снарядил. - Что, прямо так и снарядил? Запросто? - А вы мужики завсегда запросто снаряжаете. Бают, поставил носом на закат и под зад коленом. - Ха! Вот орел наш! Умеет! - Ага, умеет. Только Витек Железный Кулак теперь на него зубы точит. Такое оскорбление, грит, только кровь и смоет. Хваливший Экхарда слобожанин протяжно присвистнул. - Это не шутка! Ежели талун Витек заваруху начнет, за ним пойдут. Эт точно... Очередной водоворот толпы разделил беседующую чету и Ойхона с Диреком не дав дослушать до конца. Услышанное настолько заинтересовало рудознатца, что он не заметил, как выбрался на площадь и с размаху ткнулся носом в широченную спину насквозь провонявшего кожемяки. Ардан забурчал, но прибаутка столяра живо вернула ему благостное расположение духа. Лобное место все больше и больше наполнялось народом. Городские и слобожане в тесноте топтали друг другу ноги, пихались локтями, беззлобно переругиваясь. Бабы тянулись на цыпочки, чтобы разглядеть загодя приготовленные орудия казни - по ним самые нетерпеливые старались угадать какого рода действо их ожидает. Наконец, когда толпа уж изрядно завелась, на помост вышел мордатый глашатай в королевских цветах. Натужась так, что круглая физиономия запылала закатным солнышком, он объявил: - Слушайте, славные жители Фан-Белла, и не говорите, что не слышали. Сегодня дошедшие до ушей его величества короля Экхарда слухи об измене талуна ихэренского Витека, Железным Кулаком прозываемого,.. - Как только дыхалки хватает, - восхищенно прошептал кожемяка. - ... подтвердились. Посему рекомый Витек вне закона объявлен. Всяк, кто его голову в Фан-Белл доставит, награжден будет! Людское моря заволновалось, зашумело. Мужчины крякали, потирая мозолистые ладони, женщины горько вздыхали - Витек был воином хоть куда и красавцем на загляденье. И это несмотря на разменянный шестой десяток. - Сказать-то просто, - жарко дыша в ухо, проговорил Дирек. - А поди добудь ту голову. Железный Кулак он Железный Кулак и есть. Не пальцем деланный. Он сам может два мешка голов таких умников припасти на зиму. В это время глашатай передохнул, снова набрал полную грудь воздуха и, привычно багровея, продолжил: - А теперь приговор его величество короля Экхарда мерзким отступникам и сидовским подпевалам! Поселяне с правого берега Аен Махи, именно - Крыж Рябой и Хадрас Полваленка с семействами, что неоднократно в сношения с погаными остроухими вступали, корысти собственной ради харчем им помогали, приговариваются к битью плетьми со ссылкой на железный рудник. Мужикам - десять плетей, бабам - по пяти плетей, старикам и мальцам - по две плети. Стражники выволокли на возвышение покорно переставлявших ноги поселян беженцев. Принялись деловито валить на деревянные доски и заголять спины. Вжикнула, рассекая воздух, первая плеть. Над площадью пронесся протяжный, исполненный муки крик. Ойхон, не в силах глядеть на творящееся действо, уткнулся глазами в жилетку широкоплечего ардана. Но уши-то ведь не заткнешь... - Всего-то и вины, что меняли дичину на материю сидовскую, - продолжал шептать столяр. - На самом-то короле небось из такой точно ткани портки вздеты. - Да тише ты! - не выдержал Ойхон. - Не ты ль меня сам предупреждал, мастер Дирек, чтоб осмотрительнее себя вел и за языком следил? - Предупреждал, - согласился столяр. - Виноват. Не буду больше. Понимаешь, мастер Ойхон, заело. Загрызло все... Тем временем экзекуция на помосте добралась до закономерного финала. На поротых надевали в цепи и уводили вниз, к подводам, снаряженным в королевские железные рудники. Глашатай опять вдохнул поглубже. - Купец Брулгар из Фан-Белла и мастер-косторез Бинс, по прозвищу Рябок, замечены в речах изменничьих, против короны и трона злоумышленных. При задержании Рябок выбил два зуба десятнику городской стражи. Приговариваются к умерщвлению, путем посажения на кол! Все имущество осужденных отходит в пользу его величества короля Экхарда. Домочадцы упомянутых злодеев будут биты плетьми и проданы... Толпа загудела. Не поймешь, одобрительно или нет. На помост вывели Брулгара и Бинса. Крепко избитых - надо полагать при задержании - и в изодранной одежде. - Мастер Ойхон, - почти взмолился Дирек. - Забери ты меня отсюда. Я ведаю, тебя Тарлек в поход отправляет - самоцветы искать. Забери. Хоть за лошадьми ходить, хоть кашеваром. И денег мне не надо. Не могу я тут больше - извелся. Ойхон опешил, глядя, как на темные, обычно веселые и подвижные глаза мастера-ардана набегают самые настоящие, непритворные слезы. Тот восприняв его молчание, как несогласие, продолжал: - Слугой буду. Сапоги чистить буду, только забери... - Тише, мастер Дирек, ради Сущего, тише, - Ойхон и сам понизил голос до предела. - Заберу. Мне толковые мастера позарез нужны. Так и Тарлеку объясню. - Заберешь? - не поверил своему счастью столяр. - Заберу, век родины не видеть, если вру, - рудознатец протянул Диреку ладонь, за которую ардан ухватился, как тонущий за веревку. А в воздух над Фан-Беллом рванулся нечеловеческий рев сажаемых на кол. Правобережье Аен-Махи, буковая роща липоцвет, день двадцать седьмой, на закате Сгущающиеся сумерки скрадывали древесные стволы, окружившие укромную полянку. Призрачной хмарью заволакивали просветы между ними. Раскинувшаяся на расстоянии броска дротика Аэн Маха величаво несла свои холодные струи на встречу с Отцом Рек - Ауд Мором. Ровная гладь, словно простыня у лучшей хозяйки. Лишь изредка на стремнине всплескивали широкими хвостами кормящиеся на вечерней зорьке белорыбицы. Хватали усатыми толстогубыми ртами упавшую в реку мошкару, жуков, бабочек. Пасти эти вкуснейшие в любом виде - хоть в рассоле, хоть в ухе рыбин - отрастили что надо. Схарчат и неосторожно пролетающую над самой водой береговушку, а то и козодоя, тоже не дурака поохотиться ночной порой на всякую комашку. Упорно задувающий с севера суховей, казалось, притих на время с тем, чтобы дать уставшим путникам передохнуть, насладиться лесной прохладой вкупе с речной свежестью. Длинный переход через весь Ард'э'Клуэн, по краю Лесогорья, в поисках брода, который они так и не нашли, а потому переправлялись вплавь, доверившись не по звериному разумным лошадям и милости стихии, измотал молодые, еще не привыкшие к постоянной усталости тела. Ровно дюжина сидов спала вповалку на расстеленных прямо на голой земле потниках. Спали не снимая кольчуг и не отстегивая перевязей с мечами. Пусть лучше эфес всю ночь упирается под ребра, давит хребет, чем, вскочив по тревоге, оказаться безоружным перед лицом опасности. Двое, согласно строгой очередности, были отправлены в охранение. За пределы лагеря. Туда, где алые и оранжевые отблески костра не нарушали естественного ночного полумрака, где фырканье и глухие удары копыт о землю умаявшихся не меньше всадников коней не помешают расслышать шорох сухой листвы, треск сучка под каблуком крадущегося врага, скрип натянутой тетивы. Так учил молодежь старый Этлен - лучший клинок южных отрогов за последнюю тысячу лет. Воин, перевидавший больше боев, чем иные из его спутников провели ночей вне крова родительских замков. В него последние месяц-полтора будто подгорный демон вселился - муштровал юнцов преизряднейше, не давая ни покоя, ни роздыху. На марше заставлял полдороги пробегать, только чуть придерживаясь за путлище. А то принимался скакать, как хватун клешнястый вокруг своего коня. Спрыгивать- запрыгивать, под брюхом пролазить, под шею нырять. И молодых перворожденных повторять за собой принуждал. На ежевечерних привалах отдых тоже полагался все больше лошадям. Предводительница отряда - Фиал Мак Кехта - не раз, прикрывая ладонью неуместную улыбку, наблюдала, как вьются вокруг Этлена трое, четверо, пятеро юношей-сидов. а старик, видевший в двадцатеро больше зим, чем каждый из них, плавно движется, экономно и скупо отводя сыплющиеся на него со всех сторон удары настоящего, боевого, а не затупленного для учебной схватки оружия. Словно ведет утонченную даму в праздничном ан-мор-тьехе на мозаичном полу замка Эохо Бекха на балу Дня Преддверья Стужи. Только малость не по придворному прихрамывает - припадает на покалеченную в знаменитом сражении у Кровавой Лощины ногу. Воительница легонько улыбнулась своим мыслям, поправила отросшую за время путешествия челку и тут же на ее лицо вернулась та мрачная суровая решимость, с которой бросала она в набеги на людские поселения отряды мстителей-сидов. Прикосновение к волосам напомнило, как в морозную ночь березозола она обрезала их остро отточенной сталью меча, поклявшись изводить проклятых салэх везде, где только достанет, дотянется клинком ли, самострельным ли бельтом. Душа ее умерла в ту ночь, оставшись на выгоревших руинах стен Рассветных Башен родового замка ярла Мак Кехта. Улетела к затянутому снеговыми тучами небу над Облачным кряжем вместе со смрадным дымком от сгоревших тел соплеменников. Весь уклад жизни высокородной сиды, привыкшей к балам, охотам и поклонению кавалеров, разрушился и превратился в ничто. Остались только боль, смерть и жажда мести. Сидевший напротив нее на брошенном у костра потнике Этлен заметил тень, набежавшую на и так не слишком радостное лицо его феанни. - Ты опять вспоминаешь? Телохранитель имел право относиться к госпоже как к маленькой девочке - некогда он учил владеть клинком еще отца ее супруга-ярла. Того самого Мак Кехта, что развязал Войну Утраты. - Да, Этлен... Фиал немного помолчала, пошевелила веткой угли затухающего костра. Пламя вновь весело вспыхнуло, вцепилось в сухую деревяшку. - Вначале я думала, что со временем боль отступит, сотрется, но... Я забываю о ней только лишь во время боя. А потом... - Потому, что ты не слушаешь меня. Боль и страдание нельзя залить кровью врага. Ты попыталась. И вот он результат. - Опять мы о том же? Сколько можно, Этлен. Я буду убивать салэх, пока мои руки способны держать оружие. Что бы ты ни говорил! - Мак Кехта затушила веточку, ткнув ею в пересохшую землю. - Даже тех, кто и слыхом не слыхивал о твоей беде? Кто никогда не брал в руки оружия? Пахарей, лесорубов, трапперов? - Всех! Под корень! Грязные твари не имеют права на жизнь. Этлен легким движением поменял позу, вытянув вперед увечную ногу. - Наверно я кажусь тебе странным, феанни. Но я стар, а старость заставляет по-другому смотреть на жизнь даже бессмертных. Я принялся задумываться. Странно для мастера клинка и рубаки, не так ли? - Странно для перворожденного проявлять жалость к ублюдочным тварям, кои во сто крат хуже лесных зверей. Те убивают для пропитания. Даже стрыгай! - Перворожденного,.. - глаза воина сузились и стали похожими на две острые сосульки. - Я был младенцем, феанни, когда грифоноголовые корабли ткнулись форштевнями в черный песок закатного побережья. У нас не принято говорить, что мы пришельцы в этой земле. Беженцы, изгнанники... Мак Кехта вздрогнула: - Что ты говоришь? - Я говорю истинную правду. Первые несколько лет нашего пребывания на материке Эохо Бекхом еще не был наложен запрет на эти воспоминания. И отец успел рассказать мне, как мы покидали свои острова... - Постой, Этлен! Я не могу поверить. - Я понимаю, феанни. В такое трудно поверить. Ты просто выслушай старика. Я чую скорую смерть. Было бы несправедливо уйти из этого мира, унося за край свое знание. Хотя рассказывая это тебе, я нарушаю королевский запрет и, как истинный сид, должен пасть на меч. Этлен замолчал. Потом тряхнул длинным хвостом белых волос и потер больное бедро.
- Ладно, слушай, феанни. Нести в себе тайну, не известную почти никому из ныне живущих, тяжелее, чем принять смерть от собственного клинка. Б'энехт Ольен. Благословенная Земля. Фаагэйл Ольен. Покинутая Земля. Демоны огненных недр наших гор пробудились и хлынули наружу потоком расплавленного камня. Алые реки сжигающей все на своем пути лавы. Вся мощь благородных ярлов, все искусство волшбы, накопленное филидами, оказались бессильны перед гневом стихии. Бездушной и безжалостной... - Ты так говоришь, будто видел все своими глазами. Телохранитель кивнул. - Отец умел рассказывать. Иногда мне самому кажется, что я вижу дымящиеся потоки, слизывающие камень скал и замки вместе со всеми в них живущими. Как клубы пара вздымаются к суровому синему небу там, где огненные реки впадали в холодные воды моря. Лишь малая часть народа сидов ушла с островов. Они захватили с собой на корабли то немногое, что в силах были спасти. Военный вождь Эохо Бекх повел нас на восход солнца, где, как ведомо было из рассказов путешественников, тянулся огромный пустынный материк. - Пустынный... Значит, мы все же первые здесь оказались. Мы, а не грязные салэх, - Фиал с силой хлестнула веткой по вновь подернувшимся багровой корочкой углям. Взметнулся фонтанчик искр, высветив на мгновение лица собеседников. - Пустынный по наивному убеждению наших путешественников. Здесь были жители. Народ Фир-Болг. Сейчас ими пугают малышей. Зовут злыми болгами... - Но ведь была война с Фир-Болг? - Была... Война ли? - горькая усмешка скривила губы Этлена. - Я был еще слишком молод. Мне не доверили обнажить клинки. Но я знаю, болги не начинали ее. Больше того, они всеми силами старались войны избегнуть. Мы, перворожденные, как сейчас принято говорить, сиды начали ее и довели до победного конца. Народа Фир-Болг больше нет. А мы стали полновластными хозяевами материка, покуда с засушливого юга не поползли в благодатный северный край дикие орды салэх. Людей. - Ты противоречишь сам себе, Этлен. Ладно, мы уничтожили болгов. По-твоему, они были мирным и дружелюбным племенем... - Не так, феанни. Они просто были другими, отличными от нас. За что и поплатились. - Хорошо. Мы уничтожили болгов, которые не оказывали сопротивления. Пусть мы не первые. Не перворожденные. Но салэх то пришли все равно после нас! - Пришли на север после нас, - поправил ее Этлен. - Кто знает, сколько они жили на юге, за Поднебесными горами, по сравнению с которыми Облачный кряж что муравейник у подножья холма? - Дикие, грязные животные, не знавшие металлов, магии, даже огонь считавшие чем-то подобным прирученному зверю? - Пусть так. Волки тоже всего этого не знают. Им объявили войну? - Волки жгут наши замки? - Салэх в то время тоже не помышляли о войнах с нами. Ты права, феанни, они были дики, невежественны, но и не воинственны. - И в войнах с не воинственными салэх мы утратили все земли южнее Ауд Мора? Этлен развел руками. - Салэх обладают одной способностью, которой нам не дано. Они отлично приспосабливаются ко всему новому, перенимают знание и дальше уж совершенствуют его по своему усмотрению. - Просто чудесные домашние зверюшки! - в голосе Мак Кехты звенел нескрываемый сарказм. - Да нет, - Этлен нахмурился, потер шею. - Я боюсь, ты неправильно меня поняла, феанни. Я не заступаюсь за них. В конце концов, слишком много моих братьев по клинку пало от рук салэх. Я убивал их и буду убивать. Если на то возникнет необходимость. Я только хочу отдать должное сильному, опасному, непримиримому противнику. Тем более, что это мы сделали людей такими. - Ну, вот еще!.. - фыркнула как дикая кошка сида. - Тут ты можешь меня не переубеждать. Мы. И только мы. От кого салэх переняли железное оружие? Верховую езду? Основы тактики и стратегии? Ремесла? Магию, наконец? Фиал молчала, раздраженно ковыряя обгорелой уже до состояния головешки веточкой в костре. - Видишь. Тебе нечего возразить. Потому, что ты не разменяла ум на высокомерие и гордость, как многие другие. Смекалку на уверенность в своей непогрешимости... - Ты вдруг заговорил как филид, - промолвила Мак Кехта, обиженно надув нижнюю губу. - А не как воин. - Чем плохо быть филидом? - усмехнулся Этлен. - Нет, я не и думаю сменить клинки на свитки и амулеты. Просто я стар. Очень и очень стар. А прожитые годы дают опыт, наблюдательность и, в конце концов, время для раздумий. - Много думать - на кинжал налететь, - отмахнулась сида. - Э, нет, феанни, если бы я меньше думал, давно уже высох бы где-нибудь на карнизе в ущелье. А так хожу, дышу, дерусь, - улыбка старика стала совсем лукавой. - Даю тебе ненужные советы. Лезу не в свое дело. - Так по-твоему, я не следую твоим советам? - Конечно, нет. - А, это ты опять... - Опять. Я слишком хорошо знаю, что тянет тебя, феанни, на прииск Красная Лошадь. - Я этого не скрывала! - довести высокородную сиду, вдову ярла Мак Кехта, до румянца могли не многие вещи в этом мире, но слова телохранителя задели ее за живое. - Красная Лошадь исконная вотчина Мак Кехта. А самоцветы нужны нам для борьбы с салэх! - Да? А я так себе думаю... Договорить Этлену не удалось. Из зарослей донесся громкий выкрик боли, треск ломаемого кустарника, а затем крик пестрого пересмешника - знак тревоги. Фиал рванулась в сторону. Увы, по мнению телохранителя недостаточно быстро, о чем свидетельствовал ощутимый толчок в плечо, который и добавил феанни скорости. Она покатилась под защиту окружавших поляну деревьев, успев сжать пальцы на теплом прикладе изящного самострела, наблюдая как медленно, словно в тягучей патоке, падает потник, накрывая прогоревшие угли, а Этлен длинным прыжком "рыбкой" скрывается во тьме. Слабый свет звезд не отразился от матовых лезвий двух мечей, но они уже продолжали руки старика, в чем сида не и не подумала усомниться. Лежа на спине, Мак Кехта уперлась ногой в крюк самострела, взводя тетиву. Краем уха она отметила, что юноши-сиды вскакивают без излишнего шума и суеты - уроки Этлена не пропали даром. Один за другим молчаливые тени исчезали в лесу. Такие случаи были тщательно продуманы и отрепетированы - кому охранять коней, кому зайти в тыл напавшему врагу, кому отвлекать на себя его внимание. Бельт лег на желобок самострела. Фиал осторожно поднялась на ноги и огляделась. В лесу слышался шорох палой листвы и похрустывание сухих веточек под подошвами сапог. Издали доносились слабые голоса. Что же произошло? Где опасность? Вступить в схватку ей не пришлось. Раздавшийся из лесу хриплый крик хохлатого коршуна послужил сигналом отбоя тревоги. А вскоре к погасшему кострищу вышел и Этлен с близнецами, бывшими в охранении в эту ночь. Лойг поддерживал на весу правую руку, а Дубтах заметно прихрамывал и потирал кулаком поясницу. - Что случилось? - голос Мак Кехты мог, если была на то необходимость, звучать как звенящий клинок лучшего закала. - Прости, феанни, - в один голос произнесли близнецы, при этом Лойг низко склонил голову, как бы подставляя шею под удар возмездия, а Дубтах встал на одно колено. - Я назначу в дозор кого-нибудь другого, - проговорил Этлен, хитро прищурившись. - Порасспроси пока их, феанни, что да как... И растворился во мраке среди стволов. - Дубтах, приведи в порядок костер, - тоном не терпящим возражений приказала предводительница, - Лойг, садись и рассказывай. Пока первый из братьев отбросил в сторону начавший тлеть, издавая немилосердную вонь, потник и сложив "домиком" сухие веточки принялся раздувать угли, второй присел, продолжая баюкать руку. - Я виноват, феанни. Я первый его увидел и излишне понадеялся на свое мастерство... - Кого "его"? - Вначале, я подумал, что это зверь. Некрупный медведь. Он был лохмат и вонял за десяток шагов. Только потому я его и заметил. - Хорошо же ты следил за нашей безопасностью... - Если феанни прикажет, я паду на меч, - вздернул подбородок юноша. - Не прикажу. Здесь каждый на счету и нет места дурацкой гордости. Продолжай. - Потом я решил, что это салэх. Он подкрадывался на двух ногах... - Горный тролль, - на миг оторвался от своего занятия Дубтах. - Какой тролль! - возмутился Лойг. - Всем известно - тролли пяти локтей в высоту! - Тролли это сказки певцов, - оборвала его Мак Кехта. - А в этом салэх-медведе не было, значит, пяти локтей? - Ниже меня. И шел так неровно, словно пританцовывал. Больной наверное... - Больной,.. - Дубтах вновь потер поясницу. - Я хотел ударить его дротиком, но сучок хрустнул под ногой, и он меня услышал. - Хороши оба, - усмехнулась Фиал. - Один смердит, другой трещит валежником. - Дальше все было так быстро, - продолжал Лойг. - Вместо того, чтобы бежать в сторону или назад, он кинулся на меня... - Толковый салэх, - проговорил неслышно выступивший из тьмы в освещенный отблесками пламени круг Этлен. - На его месте я поступил бы так же. Сколько вас можно учить? Атакуют - сокращай дистанцию, ныряй под удар. Противник этого не ждет и в том твой шанс. - Да, он так и сделал. Поймал дротик позади наконечника и крутанул меня мимо себя. - А я бы еще и по затылку наподдал, - нахмурился старик. - Учишь вас, учишь... - Я услышал, как закричал Лойг, - Дубтах подложил в костер пару веточек потолще. - Кинулся на помощь. Юноша замолчал, смущенно сопя. Даже неяркий свет бегущих по сушняку оранжевых язычков огня давал возможность разглядеть румянец на его щеках. - Продолжай, продолжай, - ободрила его Мак Кехта. - Это не салэх и не сид. Это тролль. А может, демон. Я даже не успел замахнуться. - Позволь-ка я попытаюсь угадать, - Этлен присел, по привычке вытягивая больную ногу. - Думаю, он подсел под тебя, подхватил за пояс и кинул себе за спину. Так?
Дубтах кивнул. - Мастер, - телохранитель потер подбородок. - И у него теперь есть дротик? Снова кивок. - Так я и думал. А после он убежал? - Да. - Хотя мог успеть убить обоих вас, пока подбежит подмога. И даже по два раза каждого, учитывая превосходство в мастерстве. - Что-то я не пойму, - прервала его Фиал. - Кто же это был? - Кто знает? Не зверь. Это точно. Возможно салэх. Я слышал, у них стали появляться истинные мастера клинка. - А что мастер клинка делает один в лесу? Или нам ждать армию в гости? - Что он делает в лесу? Загадка, которую нам, боюсь, уже не разгадать. Второго шанса себя изловить он не даст. Близнецы виновато склонили головы. - Он опасен? - Мак Кехта невольно оглянулась назад, в непроглядную тьму. - Не думаю. Вернее, не опаснее космача или медведя. Но в краях, где бродят такие салэх, я бы удвоил внимание. - И все же я не понимаю, откуда... - Никто этого не понимает, феанни. Не ломай голову. А вы, оба, - Этлен строго глянул на провинившихся братьев. - быстро спать. Завтра мы с вами особо займемся боем без оружия. Не для тог я взялся вас учить, чтобы какой-то приблудный салэх за одну ночь вывел из строя сразу двоих. Молча, не произнеся ни слова, юноши повиновались. Когда шорох их шагов стих, телохранитель задумчиво произнес, глядя в костер. - Не один ли это из тех салэх, что вырезали отряд Лох Белаха? Сида вздрогнула. - Я знаю, феанни, что, а, вернее, кого ты ищешь в окрестностях Красной Лошади. Лох Белах сам был мастером клинка и его воины тоже подбирались один к одному. Куда же они исчезли? - Ты думаешь, Этлен?.. - Да, я думаю, там, где по лесу бродят дикари с такими навыками рукопашной, мог пропасть и отряд посильнее, чем у него. И посильнее. чем наш. - Да пусть они будут хоть трижды мастера, - взвилась Мак Кехта, - Я накормлю их сталью и заставлю подавиться собственными кишками! Этлен покачал головой. - Интересно было бы мне переведаться с этим ночным гостем хоть на мечах, хоть без оружия. - До сих пор у тебя не возникало сомнений в собственном мастерстве. - Непобедимых не бывает, - отрезал воин. Посидел немного, вздохнул и, поднимаясь, добавил: - Пора отдыхать, феанни. Ложись. А я проверю - как там наша охрана. И уже на границе света и тьмы обернулся и взглянул сиде прямо в глаза. - Заметь, феанни, он их пощадил. Грязный, вонючий, зверообразный салэх сохранил жизни двум пытавшимся его убить перворожденным. Есть над чем поразмыслить, верно? ГЛАВА I V Отроги Облачного кряжа, прииск Красная Лошадь жнивец, день пятнадцатый, вскоре после рассвета Утро начиналось как всегда. Скрипнул топчан за перегородкой из корявого горбыля. Шорох одежды. Шлепанье босых ног по земляному полу. В сенях приглушенно брякнуло ведро и осторожно, без удара, притворилась дверь. Гелка убежала к реке по воду. Пора вставать. Рассвело. Я откинул заменяющее одеяло шкуру. Чем хороши полуземлянки, так это прохладой. Даже в прокаленный солнечным жаром последний летний месяц холодный воздух, тянущий из устья шурфа сквозь щели в притворенной ляде, вынуждал ежиться и торопил побыстрее напялить на себя одежонку. Странно подумать, что еще год назад легкий сквозняк вызывал раздражение и досаду. Вот уж воистину - все познается в сравнении. Посидев какое-то время босиком - пол так приятно холодил пятки - я поднялся и начал копошиться по хозяйству. Прежде всего, растопил печь. Еще одна мука, которой мы обязаны упрямому суховею. До этой весны печь внутри дома была благом, спасением не только от зимней стужи, но и от не балующих теплом летних деньков, осенней сырости и весенних заморозков, а тут вдруг стала сущей пыткой! Мне то хорошо - позавтракаю и в холмы, а Гелке предстояло целый день вертеться у пышущего жаром очага. Подбросив в топку дровишек, я волей-неволей полез в шурф. Ох, как не хотелось этого, а что делать? Другого способа хранить припасы у нас еще не придумали. Во всем поселке погреба были только в "Бочонке и окороке" да "Развеселом рудокопе". Теперь остался только в "Бочонке". Шурф, конечно, тоже не выход из положения. Ну, да лучше такое хранилище, чем никакого. Мне еще повезло - от прежних хозяев (или хозяина) участка осталась вместительная ниша в стенке на глубине двух саженей, закрываемая двумя крепкими створками с надежным засовом. Мера предосторожности далеко не бесполезная, если учесть, сколько каменных крыс лазит нынче по выработкам. Каменные крысы. Об этих тварях стоит подробнее. Южанам, не бывавшим в этих суровых краях, боюсь, меня не понять. Смешно сказать, себя-то я южанином давно перестал считать, хоть и увидел впервые небо в имении батюшки в десятке лиг от благословенного Соль-Эльрина. Конечно, крысы живут везде, где ступает нога человека. В амбарах и подполах, в трюмах кораблей и в храмовых лабиринтах бегают, суетятся, посверкивая красными глазами-бусинками, противные грызуны. Серые и черные, рыжие и бурые, говорят, есть даже белые. И не вывести их ни ловушками, ни ядовитыми приманками, ни прирученным лесным котами, ни длиннохвостыми куницами. Даже совместные усилия объединенного круга учителей Школы, составленного как на подбор из чародеев первой ступени посвящения, не давали по настоящему действенного результата. Только временное облегчение. А через пару месяцев крысы возвращались. Так вот, в сравнении со своими северными сородичами эти бестии могут показаться милыми домашними зверюшками. Во-первых, размер. Просто гордость одолевает за нашу каменную крысу. Когда зверь сидит, его голова повыше моего колена будет. А прыгучая! С места до горла человеку достает. Ну, на живучесть, положим, и обычные крысы не жалуются. А этих не зря таки каменными прозвали. Хотя, конечно, это я загнул. Каменными их называют за то, что в камнях, то есть в скалах да старых выработках живут. Что они там жрут? Может заблудившихся старателей? Ну, не стуканцов же. Их сожри, попробуй. Так или иначе, а часто крысиные стаи пробираются в рассечки по ходам, стуканцами прорытым. Поскольку такой лаз и у меня теперь был, несмотря на то, что постарался я его забить горбылем да старыми стойками, гуляли твари пор моим рассечкам, где сами хотели. Одно счастье - на поверхность из выработок каменные крысы выбирались неохотно. То ли света солнечного не любили, то ли свежий воздух их отпугивал. Иначе не спасла бы ни прочная ляда на шурфе, ни железный засов. Схарчили бы ночью, сонного. Их бы и дверцы кладовки не остановили, но, хвала Сущему и неизвестным предшественникам, с умом потрудившимся, ни с лестницы, ни со дна шурфа крысы до желанной цели не дотягивались. Покряхтев больше для своего удовольствия, все равно никто не видит и не слышит, я выволок наверх закрытый плотной крышкой казанок со вчерашней похлебкой и взгромоздил его на печь, а сам вернулся снова в шурф за мешочком муки и ломтем сала в пару фунтов весом. Все-таки худа без добра не бывает. Никогда в жизни мне не удавалось стряпать так вкусно, а главное бережливо, как Гелка. Такой дочкой любой отец гордиться должен. Хоть родной, хоть приемный. Легка на помине моя хозяюшка. Голос Гелки послышался с улицы. С кем-то поздоровалась... Кого это еще принесло ни свет ни заря? Для гостей рановато. Толкнув ладонью дверь, я выглянул наружу. После полумрака шурфа и хижины яркий свет утреннего солнца ударил по глазам, закружил пронзительно-белые пятна, стремительно наливающиеся чернотой, под плотно стиснутыми веками. - Доброго утра тебе, Молчун, и удачного промысла! Около моего нехитрого инструмента для промыва породы стоял Белый. Голова, а, следовательно, начальник над всем приисковым людом, смущенно переминался с ноги на ногу. От этого вся его худая нескладная фигура живо напомнила мне красноголового журавля. Славная птица. Жаль, что так далеко на север не забирается. Гелка, увидев меня, чуть не бегом проскочила в дом, тихонечко поздоровавшись на ходу. Плеснувшая из ведра вода залила ей юбку ниже колена. Нет, надо таки сделать коромысло. Вот сегодня же все брошу и смастерю. - Эй, Молчун, не оглох часом? - голова без особой нужды расправил складки рубахи, собранные у справного кожаного пояса с бронзовой пряжкой и кордом в новеньких ножнах. - Прости, Белый. Задумался. Утра доброго тебе и удачи во всех делах. Я замолчал, глядя на прокаленное летним солнцем лицо гостя, обрамленное снизу окладистой белой бородой, а сверху реденьким венчиком совершенно седых волос. За цвет волос он и получил свою кличку. С таким же успехом за алый оттенок щек и лба мог бы стать Красным. И ведь не спросишь же его напрямую, с чем пожаловал с утра пораньше? Еще обидится. Чего-чего, а обижать Белого мне не хотелось. Совсем не потому, что он голова, выбранный общим сбором всех старателей Красной Лошади. Просто потому, что человек хороший. В мутной водице свою выгоду не ловит. Рубаха на нем-то вон какая - рукава столько раз подшивались, что скоро до локтей достанут, да и латок гораздо больше, чем на моей. А что до пояса, так это для пользы дела. Я молчал. И голова медлил, не решаясь уведомить меня о цели своего визита. То есть, что это я? Как нобль заговорил вдруг. Ты старатель, братец. Червь, в земле копошащийся. Кого сейчас видит перед собой Белый? Так себе мужичонка стоит на пороге жалкой лачуги, щурится. Не высок, не низок. Ни худ, ни дороден. Серединка на половинку. Борода русая, сединой траченная. Виски и вовсе, словно мукой припорошенные. А ведь тридцать четвертую зиму еще не встретил. Будущая таковой быть обещает, если Сущий Вовне не даст помереть осенью. В общем, самый что ни на есть обычный парень с прииска. Разве только рубаха чище, чем у других и залатана аккуратнее. Но это не моя заслуга - Гелка старается. Не дает завшиветь. Да, чуть не забыл. Правое плечо у меня малость выше левого. Это Школа боком выходит. Ученье - свет, а неученым живется легче. Добро, на пользу пошли бы годы за скамьей, выучился бы, в люди вышел. Но с моими талантами путь один - храмовым переписчиком в самом лучшем случае, а годам к шестидесяти - в архивариусы. Да не в столице, а где-нибудь в жутком захолустье, на границе с Великой Топью. - Поговорить бы надо, Молчун,.. - Белый наконец решился вымолвить слово. - О чем речь? Конечно, поговорим. Заходи - посидим, потолкуем... Интересно, что ему от меня нужно? Поселковых законов, как писанных, так и не писанных, я не преступал. - Давай тут присядем, - гость кивнул на перевернутый для просушки лоток. - Давай. И впрямь, в хижине сейчас печь вовсю пылает. От жары на стенку сразу полезешь. Уж лучше на свежем воздухе. Мы уселись рядком, как закадычные друзья. Вот так же, бывало, сиживал я с Сотником. Скоро уж год тому назад. Рука сама полезла за трубкой - она у меня всегда в кармашке на груди, так же, как трут и кресало. Вытащив ее, я вспомнил, что курить нечего. - Ты, это, говорят, все тютюнник ищешь? - вздохнул Белый. Он тоже был заядлым курильщиком и страдал не меньше моего. - Ищу. Только пока без толку. Я сунул мундштук в зубы. Хоть так посидеть, коли курева нет. - Ты поглядел бы в распадке, где вяз молнией расколотый. Когда-то я там натыкался. Лет пять тому назад. Я с интересом глянул на собеседника. Обычно старатели нашего поселка не склонны к прогулкам по округе. Белый несколько смущенно улыбнулся. Пожал плечами. - Найдешь, поделишься?.. - Поделюсь, поделюсь... Только был я там. И не раз. Торчит тютюнник. Одни стебли. Не зацвел он этим летом. - Да уж, - голова повторно вздохнул. - Повымерз, видать. Ну, что ты скажешь, как не задалось с начала года... - Еще бы. С таким морозами... Ну, не о погоде же и видах на урожай тютюнника толковать он со мной пришел! - Ты, это, Молчун, слышал, о чем купцы сказывали? Караван купцов отбыл с Красной Лошади дня три тому назад. Хмурые, издерганные арданы привезли просо, муку, сало, соленую рыбу, иголки, ножи, сапоги... Да мало ли что еще? Цены, конечно, непомерные. Самоцветов, что я отдал за мерку соли, четыре - муки и один моток ниток, с лихвой хватило бы на покупку скромного домика с садиком и фонтаном где-нибудь на окраине Соль-Эльрина. Да у кого язык повернется обвинить торговцев? Пробраться к нам по нынешним временам уже само по себе подвиг, требующий весомой оплаты, а им ведь придется совершать обратный путь. Но едва ли не большим спросом, чем товары, пользовались рассказы купцов о событиях большого мира. О войне с перворожденными. О жизни в королевствах... Хвала Сущему, за это платы пока еще никто не брал. - Купцы много о чем говорили, - я действительно никак не мог взять в толк, к чему клонит голова. - Так за что ни возьмись, все каким-то боком нас трогает. - Это точно, - вот в чем, в чем, а в мудрости и прозорливости Белому не откажешь. - Говорят, Экхард вздумал самоцветы в Лесогорье искать. Рудознатца ученого снаряжает. Из самой Вальоны. - Вальона - славный город. - Ты бывал там? - Не привелось. Видел издалека. С побережья. Он ведь на озере стоит. - Счастливый ты человек. Повидал в жизни. А я всю жизнь мечтаю на мир поглазеть. И, видно, уже не успею. - Тьфу на тебя, Белый, - я сплюнул и сотворил пальцами знак от сглаза. - Ты что - помирать надумал? - Да нет, - он глянул на меня удивленно. - Я не то думал сказать. Был я вольной пташкой, старателем, и не сподобился, а теперь головой выбрали... За все в ответе перед обществом. Что теперь о путешествиях думать? - И то верно. - Так вот я думаю себе. Рудознатец рудознатцем... А ну, как не найдет он ничего? Не вздумает Экхард нас к рукам прибрать? - Экхард может. Я вспомнил рассказы торговцев о порядках в Ард'э'Клуэне . О регулярных казнях на площади Фан-Белла, о бесчинствах конных егерей и зреющем недовольстве талунов. Монарху арданов только попади под крылышко - обдерет как липку. Куда там перворожденным. - А про Мак Кехту слышал? - похоже, мысли наши двигались в одном направлении. - Говорят, лютует он в Левобережье. Сколько людей побила. Факторий, хуторов пожгла... - Вот! А я про что толкую? - взгляд Белого вдруг стал острым и холодным, словно клинок двойной закалки. - Где Левобережье, а где мы... - Может и так. Только я остроухих давно знаю. Ты вот, сколько лет на прииске? - Восемь в цветне было. - Вот. А я - скоро двадцать. Если остроухие считают Красную Лошадь своей вотчиной, рано или поздно она к нам заявится. А тогда... Голова зябко передернул плечами. У меня тоже мороз пошел по коже, несмотря на припекающее спозаранку солнышко. - Я парням сказал еще зимой - оружие, какое от находников осталось, собрать, вычистить, жиром смазать и держать в исправности, - продолжал Белый. - От мечей, конечно, проку мало. Кто у нас ими драться обучен? Никто. Вот только был... Он махнул рукой. Я кивнул. Что тут скажешь? А перед глазами вновь возникла морозная ночь, багровые блики костров и скользящий сквозь толпу Сотник с клинком в руках. - Да чего уж там... Мечи сложил про всякий случай. Пусть лежат - есть не просят. А вот копья, секиры, пара шестоперов... Четыре самострела есть. Только бельтов к ним маловато. Тут у нас один... Ты Хвоста знаешь? Я опять покивал. Кто ж на прииске Хвоста не знает? Пожилой трейг кличку свою получил за пристрастие к шапкам, украшенным лисьими и барсучьими хвостами. В отличие от многих, о себе он рассказывал охотно. Как повздорил с бароном, был порот нещадно, закован в кандалы. Исхитрился удрать в лес. К вольным ватагам не прибился - блуждал один, пока не подстерег барона и не спровадил меткой стрелой в Нижний Мир. Сменял горшки на глину! Наследник вместо благодарности объявил награду за голову дерзкого смерда и пришлось Хвосту уходить на север. В Ард'э'Клуэн, а потом и еще дальше - в земли, подвластные перворожденным. Старый лучник был одним из немногих, кто совмещал старательский труд с охотой в холмах.
- Знаешь, - вел дальше голова. - Так вот, я его попросил луков наделать. Пяток смастерил. На больше, говорит, материалу нету. Сухожилия нужны. Дерево особенное. Выдержанное. Ну, да ладно. И на том спасибо. Подспорье невелико, но на безрыбье и жабу сглотнешь. Что ты все молчишь и киваешь? - Так я ж Молчун. - Скажи хоть что-нибудь. - Что говорит? Вижу я - ты обороняться хочешь, если кто вновь наедет. Так? - Так. А ты думаешь - зря? - Может и не зря... Откуда мне знать? Я ж не боец. Отродясь в войсках не бывал. Из меня в таком деле советчик, как... - Да я понимаю. Эх, был бы Сотник живой! - В одиночку, в березозоле люди в лесу не выживают. Это было жестокой правдой. Наверное, прирожденный охотник, дитя природы вроде Хвоста, снаряженный ловчей снастью, огнивом, топором смог бы продержаться до прихода тепла. Но мой друг им не был. И, скорее всего, его косточки, давно обглоданные волками, белеют вперемешку с костьми капитана Эвана где-нибудь на дне глубокого оврага. - Это верно, - согласился Белый. - Да пребудет с ним благодать Оленьего Пастуха.
- Да пребудет. - Ты тоже сможешь помочь нам, Молчун. Не меньше Сотника. Признаться, я опешил. - Я? Как я могу помочь? Белый помедлил, собираясь с духом. Как видно, разговор давался ему с трудом. - Я видел, что ты умеешь, Молчун. И я хочу, чтобы ты был со мной, коль начнется какая заваруха. Вот. - О чем ты? Что я умею? - Все темнишь? - Да ничего я не темню! - меня начала разбирать злость. - Говори толком. - Тогда... Ну, в ту ночь, когда... Когда ушел Сотник. Ты выстрелил пламенем в Эвана. И не говори, что этого не было. Я видел своими глазами. И не только я. - Так вот ты о чем! - я готов был самому себе надавать подзатыльников - сколько лет удавалось скрывать свои доброго слова не стоящие способности к магии и на тебе! - показался во всей красе. Добро, если бы с пользой, а то... - Об том и толкую, - похоже, после первых слов Белому полегчало. Возвращалась прежняя уверенность. Придется его разочаровать. - Ерунда, Белый. Не бери в голову. Любой жонглер в Фан-Белле может выкинуть штуку почище этой. - Э-э, нет. Бродячих циркачей я нагляделся за свою жизнь. Это не то. Ни один из них не выпустит струю огня на двадцать шагов. Вот. Тут другое. Ты - чародей, Молчун. И ты нам нужен. - Да какой же из меня чародей! Ты хоть видел настоящего мага? - Видел. И сейчас на него гляжу. Нет, ну просто слов не хватает! А отмолчаться, похоже, в этот раз не выйдет. Хоть молчание - золото, а спасаться серебром надо. Только как, скажите на милость, объяснить этому седому, въедливому мужику, что удрал из Храмовой Школы потому, что осознал ничтожность своих способностей? Как растолковать, что Сила, разлитая, рассредоточенная в Мировом Аэре, просто так в руки не дается? И даже очень хороший маг, жрец высшей ступени посвящения, по сути, бессилен без предварительно заряженного амулета. Потому, что одно дело - воспользоваться сконцентрированной, чистой Силой, сформировать и направить поток в нужное русло, а совсем другое - собирать ее по крупице и лепить из них нечто такое, что можно применить с пользой для дела. Поэтому главным признаком, по которому строгие учителя Школы определяли, состоишься ты как маг или нет, как раз является умение собирать Силу, черпая воду решетом, и заряжать амулеты. Этому искусству я так и не смог научиться. Не дано. Хотя у меня вполне сносно получалось работать с готовыми, напитанными кем-нибудь, амулетами. А кому нужен маг-нахлебник, пользующийся плодами чужого труда? - Послушай, Белый, - я постарался придать голосу как можно большую убедительность. - Я - не маг. У меня нет никаких способностей. То, что ты видел в ту ночь, не Знак Огня, а так, пшик, не способный зажарить даже перепелку. - Хорошенький пшик! Струя пламени толщиной в руку! Если бы Эван не увернулся... - Да он и не уворачивался! - Скажешь тоже! Как же он тогда не сгорел? - А я что говорю? Настоящий маг сжег бы и Эвана, и десяток людей из толпы, а еще пропалил бы дырку в дальнем холме. То, что сделал я, это видимость, а не волшебство. С перепугу, что называется. А силы в моей магии раз, два и обчелся! Да я сейчас и трубки не разожгу без огнива. Веришь? - Не верю. Ну что тут поделать? - Молчун, - голова мягко взял меня за рукав. - Молчун, мне все равно, за что тебя изгнали твои собратья-чародеи. Мне наплевать, сколько тайн ты хранишь за душой. От кого скрываешься и что скрываешь. Помоги нам. Поддержи в трудное время и тебя поддержат, когда придется туго. И тут меня окончательно разобрала злость. На самого себя прежде всего. На упрямого Белого, привыкшего верить прежде всего своим глазам, а потом уже чужим речам. Перед славным выбором он меня поставил. Отказаться? Самое честное решение, конечно. Но, поскольку убедить Белого в своей магической несостоятельности мне все едино не удастся, отказом я сразу противопоставлю себя не только голове прииска, но и той упрямой кучке старателей, что стремится сделать нашу жизнь как можно более похожей на человеческую. В глубине души я хотел быть с ними. Хоть малой малостью, а помочь. Только не нужен им Молчун-старатель, Молчун-траппер, Молчун-недоучившийся жрец. Они хотят видеть рядом с собой Молчуна-чародея, способного, если приспеет надобность, щелчком пальцев испепелить авангарды армий Экхарда, движением бровей спустить с гор каменную лавину на головы сидам ярла Мак Кехта. Значит, и согласиться я тоже не мог. Нельзя допустить, чтобы в тебя поверили, заронить надежду, а потом подвести в самый трудный момент. Это хуже предательства. Поэтому я покачал головой. - Извини, Белый. Я не могу тебе объяснить, а, вернее, ты не хочешь слушать мои объяснения. Не маг я... Очевидно, голова все-таки надеялся уговорить меня. Вот что бывает, коли уверил себя в несуществующем. Как ребенок малолетний, право слово. - Вот ты как, значит, Молчун? - глаза его опасно сузились. - Моя хата с краю? - Послушай... Продолжить я не успел, да и не знал, по правде говоря, что еще сказать. дверь моей хижины отворилась и за порог выскочила Гелка. С ведром. Опять по воду - не иначе стирку затеяла. Щеки ее раскраснелись от печного жара так, что почти не видать стало. Пробегая мимо нас, она перекинула рыжую косу за спину и, потупившись, - меня девка до сих пор робела, не говоря уже о Белом протараторила скороговоркой: - Лепешка на столе. Будешь уходить - рубаху оставь. Я там чистую положила. Вот умница дочка! Ну, когда раньше я по два раза на месяц чистую рубаху надевал?
- Спасибо, белочка. Сама-то хоть поела? Гелка кивнула на бегу и скрылась за отвалом подле покосившегося домишки, где раньше жил Карапуз. - Золото, а не девка, - переполнявшее меня умиление просилось поделиться хоть с кем угодно, а чем Белый плох для такого случая? - Просто чудо, - отозвался голова и вдруг скривил гаденько губы. - А правда парни болтают, Молчун, ты с Гелкой как с бабой живешь? Вот тебе, старый, и имперская пенсия! Только размякнешь, высунешь краешек души из-под заскорузлого панциря одиночества, а тебе тут же - на - ведро помоев! И кто? Белый, которого уважал я, пожалуй, побольше чем кого иного. Это что ж про меня треплют по закоулкам остальные? Сам не заметил, как на ногах оказался. В руках - ворот рубахи Белого. Даром, что он на полголовы выше, да в плечах шире, да в драке, верно, не такой олух и корд на поясе. - Счастье твое, падаль, - прорычал, не узнавая собственного голоса. - Что не маг я. Я б тебя горсткой пепла развеял к хренам собачьим! Голова перетрухнул. Еще бы! Хотел просто уязвить, а может через стыд приневолить к делу, к которому добром не уговорил. А вышло-то еще хуже. - Ты это, Молчун... Ты что... Тише... Тише... Побелевшие губы слова выплевывали судорожно, неохотно. А за оружие и не подумал схватиться. - Пошел прочь, голова, - пальцы разжались, давая хлипкому полотну медленно выскользнуть на свободу. Белый плюхнулся задом на лоток. - Убирайся и никогда ко мне не приходи больше. Слышишь? Никогда! Я развернулся и пошел в дом. Хотелось плюнуть в перекошенную страхом рожу, но гнев уже уступал место брезгливости. Всяк меряет людей по себе. И приисковая братия ничуть не лучше любой другой толпы. - Молчун, ты что - расстроился? Слова Белого позади доносились слабо сквозь барабанный бой пульсирующей в висках крови. - Молчун, ты что? Я ж так ляпнул... Источенная непогодой дверь, знакомая до каждой трещинки, каждой отколовшейся щепочки с громким стуком захлопнулась, едва не оборвав петли. Дверь-то в чем виновата? Я прижался к ней спиной и затылком, словно Белый станет ломиться следом. Вот еще глупости. Наверняка, он уже ушел. В доме аппетитно пахло свежеподжаренными лепешками и горячей похлебкой на дичине, но есть не хотелось. Прошла охота. Хотелось найти побольше тютюнника и выкурит подряд трубок пять. Или лучше глотнуть полным горлом обжигающего хлебного вина. Такого, как варят веселины на зависть соседним народам. А еще хотелось бросить все к стуканцовой бабушке, достать припасенный на черный день мешочек с горстью топазов и рвануть куда глаза глядят. На юг. Поближе к границам Империи, где тепло, цветут яблони и вишни, где люди не превратились еще в каменных крыс. Так и сделаем. Прокормиться я везде прокормлюсь. И дочку не обижу. Самоцветов, если разумно их тратить, до конца жизни хватит, еще и на приданое Гелке останется. Вот только, как добраться до благодатных краев, чтоб не попасть в лапы разбойникам, отрядам сидов-мстителей, охотникам за живым товаром? Ведь и без этих препятствий дорога обещает быть куда как нелегкой. Припасов наготовить надо. Вертишеек накоптить побольше, лепешек впрок нажарить. Сапоги лишний раз прошить. И Гелкины башмаки тоже, а то девка босая бегает - бережет обувку. Значит решено. Буду готовиться уходить. Ловчая снасть у меня в углу, подле самой двери всегда стоит. Перекинув лямку подсумка через плечо, с петлей на палке под мышкой, я ушел, не дожидаясь возвращения Гелки. Трудно будет ей объяснить, почему к еде не притронулся. Ладно, вечером поговорим. За беседой с Белым я и не заметил, что солнце поднялось довольно высоко, впилось жадными лучами в измученную землю. Не хорошо так говорить о небесном огне, подателе жизни, но в это лето ведет он себя как лютый стрыгай-кровопивец. Высасывает из почвы, из растений, из живых тварей последние крохи жизни. И не верится, что скоро наступит яблочник, удлинятся ночи, поползут тяжелые дождевые тучи из восточных пределов, а за ним и златолист с частыми дождями, завершает который Халлан-тейд - грустный праздник прощания с теплом. Сегодня я надумал сходит к дальнему распадку - лиги две с половиной по самым скромным прикидкам. Ручей промыл там глубокий овраг, обнажив розовый камень костяка холмов. Две прохладные даже в разгар лета шершавые стены с частыми глазками полупрозрачного кварца и ярко сверкающими вкраплениями пластинок слюды. Снег там держался этой весной дольше, чем в любом другом месте. И был выше, почти вровень с оврагом. Значит, есть шанс найти невымерзший тютюнник на узкой полоске намытой вдоль ручья земли. Как раньше мне в голову не пришло поискать там? Может потому, что тяжелые воспоминания отворачивали мои ноги прочь от этого места? Дело в том, что на полпути к Холодному распадку, как называл я его для себя, стояло дерево, а на нем - грубо сбитый помост с когда-то ярко-желтыми, а теперь уж точно выцветшими на солнце, тряпицами по четырем углам. Последнее прибежище Лох Белаха. Путь мой лежал мимо красной скалы, давшей имя нашему прииску. Посмотришь чуть наискосок - точно злой веселинский жеребец прижал уши, готовясь нести всадника в горячую схватку. Ветер, дожди да морозы лучше всякого ваятеля прорисовали и раздутые ноздри, дрожащую от возбуждения губу, скошенный в сторону круглый конский глаз. Покидая поселок для охоты, я всегда приближался к Красной Лошади, словно здороваясь-прощаясь всякий раз. На удачу, что ли? Нет, все-таки жизнь многому учит, чему отец с матерью вразумить не могут. Еще десять лет назад я таким не был. Остался бы стоять, разинув рот, и схлопотал бы бельт промеж глаз. Сейчас, еще не успев толком осознать, кого вижу у скалы, я покатился в сторонку под прикрытие валунов и сухих бодыльев полыни. А уж оттуда, осторожно приподняв голову, пригляделся повнимательнее. По дороге, ведущей к прииску гуськом двигались всадники. Где же человек Белого, обязанный следить сегодня за дорогой? Видит ли опасность? Успеет поднять тревогу? В том, что вооруженные пришельцы несут новую беду, сомнений быть не могло. Серые, соловые и светло-каурые кони ступали осторожно, мягко ставя точеные копыта на растрескавшуюся землю. Те, кто сидел в седлах, внешне производили впечатление расслабившихся путников, но почему-то сомнений не было - каждый в мгновение ока выхватит дротик из притороченного к седлу чехла или узкий меч. Вид этих дротиков, масть лошадей, а также нечто смутно знакомое в сбруе сразу натолкнули на мысль о перворожденных. Сиды вернулись! Значит, прав голова. Сто крат прав, убеждая всех готовиться к борьбе с захватчиками. Остается надеяться, что у примкнувших к нему парней хватит сил и умения противостоять отлично обученным, закаленным в боях врагам. Сколько же их? Впереди двое, потом по одному... Один, два, три... Двенадцать, тринадцать... Всего шестнадцать. С Лох Белахом никогда не приезжало больше десятка. И то это казалось страшной силой, повергающей в трепет одним своим присутствием. Правда, тогда еще многие не верили в свои силы, не были заодно, не попробовали сладкого вкуса свободной жизни. Взгляд помимо воли вернулся к первой паре. Серый и каурый кони шагали плечо в плечо. На первом сидел высокий перворожденный, в отличие от остальных не носящий ни шлема, ни кольчужной сетки на голове. Длинные белоснежные волосы, опускающиеся хвостом до середины спины, выдавали его возраст. Должен заметить, весьма почтенный - седеть сиды начинают после восьми сотен лет, как учил нас Кофон. Над его плечами торчали рукояти двух мечей. Это тоже отличало старика-сида от других, несущих оружие на перевязи на боку. Слегка откинувшись в седле, он внимательно осматривал окрестности. Так, что я сразу понял шевельнись и пропал. Рядом, на кауром скакуне ехал... Вернее, ехала. Потому, что это была женщина. То есть - сида. Даже мой неопытный глаз различил это сразу, несмотря на вороненую кольчугу и плетенный койф на голове, оставляющий открытым только лицо. Какая сида могла явиться сюда на забытый Сущим, перворожденными и людьми прииск? - А про Мак Кехту слышал? - Говорят, лютует он в Левобережье. Сколько людей побила. Факторий, хуторов пожгла... Мак Кехта! Вдова и наследница погибшего ярла! Явилась за своим добром. За хозяйской десятиной. Мне сразу захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. В Соль-Эльрине, например. А лучше - в Вальоне или Предгорских княжествах. Мы-то здесь отрезаны от остального мира и мало про что слыхали, но у бывалых, матерых караванщиков-арданов волосы вставали дыбом при одном только упоминании об отряде Мак Кехты. Она отличалась не только непримиримой ненавистью к людям, лишившим ее богатства и роскоши знатной ярлессы, но и облачала свою ненависть в одежды поистине звериной жестокости. Хотя, какой там звериной... Животные убивают ради пропитания. Даже стрыгай или космач. Стуканец убивает без причины, но не мучает свои жертвы перед смертью. На такое способны только перворожденные и люди. Выколотые глаза, растянутые между деревьями кишки, отрезанные гениталии, набитые во вспоротые животы горячие уголья... Кавалькада приближалась и была от меня уже на расстоянии броска камня. Какова же она, бешеная сидка? Странно, но во внешности ее не было ничего пугающего или навевающего ужас. Роста, как видно, маленького - мне чуть выше плеча. Тоненькая, как подросток кольчугу по особой мерке плели, скорее всего. Лицо миловидное даже по человеческим меркам (и это несмотря на то, что наши понятия о красоте очень сильно отличались от убеждений перворожденных), а уж для сидки - настоящая красавица. Двум разным расам трудно сойтись в определении прекрасного, когда речь идет не о качестве изделия ремесленника или удобстве той или иной вещи. Для людского взгляда раскосые глаза сидов, высокие переносицы, которые придавали их лицам сходство с диковинными птицами и, в особенности, заостренные уши не могут показаться особо симпатичными. А нас перворожденные откровенно презирали, считая животными за курносые лица, за круглые уши и глаза. Но Мак Кехта была хорошенькой. Может быть, так казалось потому, что кольчужное плетение койфа скрывало ее уши, делая больше похожей на девчонку-сорванца. Это впечатление только усиливала нависающая на брови золотистая челка, обрезанная неровно, второпях. А возможно, грустный излом губ и потупленные в гриву коня глаза не вязались с образом кровавой убийцы и палача. Что-то тяготило воительницу. Заставляло сутулить плечи, словно под непосильным бременем и клонить голову в раздумьях. Хотелось бы верить, что обагрившая ее руки людская кровь возопила наконец-то к небу. Так ли? Раздумывать на эту тему я позволил себе ровно столько времени, сколько понадобилось, чтобы соломенно-желтый хвост последнего скакуна промелькнул передо мной, уходя в направлении к Красной Лошади. А затем вскочил и крадучись побежал к поселку. Может, удастся собрать побольше еды, какие-никакие вещи, захватить Гелку и удрать в холмы? А там, чем стрыгай не шутит, уберемся и вообще с прииска подальше. В Восточную марку что ли податься? Есть там у меня еще пара знакомцев среди трапперов. Отроги облачного кряжа, безымянная лощина жнивец, день пятнадцатый, перед полуднем Слитный топот двух сотен копыт, взбивавших землю в едкую, лезущую поры пыль, стлался над колонной. Взмыленные кони с безумной апатией в налитых кровью глазах и суровые воины, изжеванные усталостью затяжной гонки через безлюдные земли. Хлопья пены, срывающиеся с мундштуков, и светлые дорожки, оставляемые сбегающими из-под подшлемников ручейками пота на коричневых от въевшейся в кожу дорожной грязи. Пятьдесят всадников. Лучшие из лучших. Самые опытные бойцы, прошедшие пограничные стычки на границах, не раз топившие в крови баронские мятежи, выживших в жестокой и, в сущности, бесцельной войне с перворожденными. Во главе колонны неутомимо рысил могучий вороной конь с белой проточиной на широком лбе. Его багровый от напряжения глаз косил на седока, являвшего собой образец силы и целеустремленности. Мрачная решимость в пристальном прищуре карих глаз заставляла даже обессиленных в конец воинов подтянуться, когда Валлан, повернув обритую наголо голову, скользил взглядом по спутникам. - Короче рысь! Послушные приказу капитана петельщики придержали бег коней, которые с радостью подчинились давно ожидаемому окрику. - Лабон, на разведку! Седеющий полусотник, худой, даже, скорее, сухой, с застарелым шрамом от ожога на левой щеке и щеточкой черных усов молча вскинул руку, давая понять, что приказ услышан, и тронул шпорами каракового, шумно поводящего боками жеребца повесской породы. Обгоняя первый десяток, он, также, не говоря ни слова, кивнул двум петельщикам, выглядевшим посвежее прочих. Преодолев легкое сопротивление лошадей, не желающих подниматься в галоп по первой команде наездников, тройка дозорных умчалась вперед. Трясущийся в седле, несмотря на предоставленного в знак высшей любезности редчайшего на севере иноходца, бок о бок с Валланом молодой светловолосый человек в темно-серой куртке - единственный в отряде без кольчуги и табарда цветов Трегетрена - тяжко вздохнул. Отправка вперед разведчиков означала желанную дневку с отдыхом для измученных лошадей и... Да нет, пожалуй, только для лошадей. Люди в этом походе отдыхали только ночью. И то по очереди. Капитан расслышал сквозь топот копыт вздох соседа и, повернув голову, который раз окинул его взглядом. За последнее время скепсиса в глазах Валлана становилось все меньше. Напротив, появился легкий, как утренняя дымка над гладью Ауд Мора, оттенок уважения. Расстояние, которое петельщики преодолели за восемь минувших дней, обычным маршем покрывалось за месяц. И заслуга в том была не его, командира, и не его правой руки - Лабона, а именно неумелого наездника в неладно сидевшем гамбезоне с чужого плеча, заморенного усталостью больше других слабосильного неженки-южанина. Слова поддержки и ободрения так и не сорвались с плотно сжатых, словно окаменевших, губ Валлана. Да и не стоило ожидать от него столь сентиментального поступка. Петельщики не жалели ни себя, ни других. А Валлан олицетворял собой идеал петельщика. Гвардейца и карателя. Сильного, неутомимого, беспощадного. Из густого перелеска на склоне холма широким махом вылетел караковый. Самодовольно ухмыляющаяся физиономия Лабона лучше всяких рапортов говорила об успехе. На всем скаку, вздымая клубы ржавой пыли, он поравнялся с командиром и пошел рядом, приноравливаясь к бегу вороного. Злой караковый клацнул было зубами в сторону Валлана, но полусотенник рывком повода призвал его к порядку. - Ручей. Широкий. Подходы удобные. Шагов пятьсот в ту сторону, - грязный палец с обломанным ногтем ткнул на северо-запад. - Годится, - одобрил капитан. - Веди! Лабон приосанился, оглянулся на угрюмо покачивающихся в седлах воинов. - Левый повод короче! За мной! Марш! В лесу отряд нарушил тщательно выверенный строй. Нависавшие ветви буков и вязов принуждали уклоняться, дабы не быть вышибленными из седла. "Готовь я засаду, то ударил бы прямо сейчас, - подумал Валлан, настороженно, но скрытно для прочих, озираясь по сторонам. - Разорвать цепочку в двух-трех местах и..." Весь путь от правого берега Аен Махи, где осталась вторая половина его людей, до предгорных холмов он ждал нападения, памятуя о непревзойденном мастерстве сидов устраивать засады и ловушки для потерявших осторожность преследователей. Сколько охотников вожделеющих обещанной за голову Мак Кехты награды позабыли об этом и вдосталь напитали своей кровью пересохшую землю. Не счесть. Поэтому, несмотря на разъезды, охранения и прочие меры предосторожности, все петельщики, от капитана до последнего рядового, ждали атаки. Ждали, что лесную тишину нарушат слова команд на певучем древнем наречии. Ждали щелчков самострелов и свиста каленых наконечников дротов. А повседневное ожидание боя куда страшнее самого боя. Но засад все не было и не было. Казалось, Мак Кехта потеряла обычную осторожность и перла на север напролом, не разбирая дороги и не слишком-то заботясь о сокрытии следов. По пятам за ней гнал свой отряд Валлан, но, как ни старался, отставал на два-три дня. Опытные следопыты во главе с Лабоном вели петельщиков по малоприметным знакам, как по писанному, но ускорить движение не могли. Это мог сделать только примкнувший к отряду южанин, уроженец Приозерной Империи. За что Валлан готов был простить ему все, что угодно. Изначально выученик Соль-Эльринской Школы был принят ко двору Втгольда на должность целителя, но король настолько недоверчиво относился к любым попыткам вылечить себя, что юноша (впрочем, какой там юноша? - ровесник капитана петельщиков просто казался моложе своих лет из-за щуплого телосложения и привычки обходиться без бороды) остался без дела, затосковал и охотно отправился с Валланом в далекий поход. Имени, как и любого человека, посвященного жрецами в сан, у него не было. Только прозвище - Квартул, указывающее на положение в чародейской иерархии. Не самое низкое для недавно разменявшего третий десяток. Ручей, обнаруженный разведкой, протекал по дну неширокой лощины меж двух гряд расплывшихся, как дрожжевое тесто, холмов, чьи склоны густо поросли лещиной и терном. Журчащая по розовато-кремовым камням ледяная и чистая, подобно горному воздуху, вода заставила лошадей в нетерпении рваться вперед, жадно раздувая ноздри. - Шагом! Валлан быстро оглядел свое взбодрившееся воинство. - Спешиться! Подпруги ослабить! Усталые наездники грузно соскакивали на землю, радуясь возможности размять затекшие ноги, и продолжали движение, ведя коней в поводу. Дать припасть разгоряченным после долгой скачки животным к холодным струям означало почти наверняка их потерять. Вначале заполыхают внутренним жаром стенки копыт, а нестерпимая боль кинжалом вонзится в ноги несчастных. Кони захромают, а потом и вовсе обезножеют. Лягут. И даже веселин, поклоняющийся Отцу Коней, вынужден будет нанести удар милосердия, перерезав яремную вену. Поэтому опытные воины не спешили к водопою, стараясь отшагать скакунов, дать им отдышаться и остыть. Колонна распалась на пять кругов по десятку лошадей в каждом. Старшие над кругами десятники знали и строго придерживались сложного ритуала сопутствующего отдыху. Часть бойцов водили по два коня - высвобожденные таким образом люди уже разводили пять костерков, наполняли походные котлы, а также передавали шлемы с хрустальной, ломящей зубы влагой продолжавшим водить коней товарищам. Жрец, как и капитан, были, конечно же, освобождены от мелочных забот по обустройству лагеря. У них хватало других дел. Валлан вытащил из приседельной петли секиру - неразлучную спутницу его походов и пружинистым шагом, будто и не было гонки от рассвета до полудня, направился осматривать окрестности. Лабону он доверял, но своим глазам доверял больше. Его спутник со вздохом уселся прямо на теплую землю, запустив по локоть руки в снятый со спины лошади вьюк. При этом он морщил лоб и кусал губы, отгоняя прочь неприятные мысли, а обведенные темными кругами, свидетельством усталости и недосыпа, глаза скользили по верхней кромке лесного шатра. Пальцам, ловко перебирающим содержимое сумы, их помощь не требовалась. Валлан подошел неслышно, как призрак. Призрак Быстрой Смерти с секирой наперевес. - Ты готов, чародей? - сквозь звеневшую в голосе капитана повелительную сталь пробивалась крохотным, почти незаметным, ростком заискивающая нотка. Тонкие пальцы извлекали из вьюка и, освободив от оберегающих в дороге кусков густого медвежьего меха, раскладывали на нежной траве матовые фигурки лошадей и человечков. Словно детские игрушки, вырезанные без лишних изысков, но каждым штрихом, каждой самой мелкой деталью передававшие жизнь и движение. Поверхность статуэток, некогда гладкую, покрывала сеть мелких трещинок, сливавшихся кое-где в заметные щербины. Некоторые подверглись большему разрушению, некоторые меньшему. - Ты готов? - Да, - не поднимаясь, Квартул кивнул. - Так что же ты медлишь? - Не спеши - доедешь к сроку, - светло-голубые глаза цепко глянули снизу-вверх на заслоняющую к полуденное небо фигуру капитана. - Что-то я не пойму, жрец, у тебя что-то не заладилось с этими игрушками? набычился петельщик. - Я с тобой честен всегда, Валлан, - молодой человек резко встал на ноги ростом он почти не уступал собеседнику, зато изрядно проигрывая в ширине плеч. Так же, как и ты со мной, я надеюсь... - Ты дело говори. - Я только что проверил все амулеты. Слишком мало в них осталось Силы. Слишком щедро я расходовал ее... По твоему, кстати, настоянию... - Что ты хочешь сказать? - Давай сегодня просто отдохнем. Без моего вмешательства. Пусть люди расседлают коней, отпустят их пастись... - Что? - Валлан сохранял каменное лицо, но в голосе его уже клокотала черная ярость. - Остановиться в конце пути? Когда цель так близка? За кого ты меня держишь?! - Есть хорошая сказка, чародей, - подошедший Лабон глядел насмешливо, поигрывая до блеска затертой кожаной петелькой на короткой рукоятке. - Плыли два ардана через Ауд Мор... - Ты это о чем? - удивился Валлан. - Да так... Вот, плыли, плыли... Устали оба. А до берега сажен пять осталось. Один и говорит другому: "Все, не могу больше, поплыли обратно..." - Вот трепло, - буркнул капитан без излишней строгости в голосе. - Я понял, - кривоватая усмешка тронула уголки губ чародея, не коснувшись, впрочем, глаз. - Догоним ведьму, а там будь, что будет. Об обратной дороге будем думать потом. Так, полусотник? Даже если не сможем выбраться назад? - Как скажет мой капитан, - старый вояка легонько склонил голову. - Капитан говорит - вперед, - сурово проговорил Валлан. - Потери будем считать потом. - Что ж, - пожал плечами Квартул. - Тогда не будем тратить времени на разговоры.
Командир петельщиков кивнул угрюмо. Проговорил почти ласково: - Старайся, чародей, старайся. Награжу по-королевски. Не пожалеешь. Ты ж меня знаешь. Маг не ответил, наклоняясь, чтобы поднять первую фигурку. - Ну, так бы и сразу, - Лабон уже не усмехался, а откровенно скалился. - Начнем, помолясь Огню Небесному. Набросив петлю на запястье левой руки, он вцепился пальцами в верхнюю губу коня подведенного усталым длинным, как жердь, петельщиком. Темно-гнедой жеребец захрапел и попыталось осадить назад, но боец, вцепившись одной рукой в повод под самым мундштуком, а второй пятерней схватив за ухо, удержал его. Передвинув петлю по заскорузлому от пота и грязи рукаву на губу коню, полусотенник несколькими уверенными движениями туго закрутил ее, сразу лишив жеребца возможности сопротивляться. - Стой, стой, малыш, - без усилий пригибая точеную голову животного вниз шептал петльщик. Чародей, выбрав амулет поцелее, шагнул вперед и прижал статуэтку лошади живому коню ко лбу. Процедура восстановления сил магическим способом относилась к наименее болезненным, но животные ее почему-то не любили. На мгновение все замерли. Сторонний наблюдатель не уловил бы ничего, кроме бешено вращающихся налитых кровью конских глаз и пульсирующей жилки на виске мага. Да Лабон обыденным движением смахнул набегающий на лоб пот о собственное плечо. - Готово, - лекарь шагнул назад, внимательно изучая поверхность фигурки. Трещинок на ней заметно прибавилось... Лабон ловко скинул "закрутку", отпуская коня. - Дальше! Снова голова скакуна, на этот раз темно-рыжая со звездочкой, склонилась перед чародеем. - Следующий! Магия шла коням впрок. Отходя от места исцеления, они выглядели заметно посвежевшими, даже игриво пытались перейти на легкую рысь. На пятом животном фигурка в руках мага рассыпалась в пыль. - Сто щипунов мне в штаны! - ошалело выпалил Лабон. - Вот это да! - Я предупреждал, - маг невозмутимо отряхнул руки от каменной крошки и поднял следующую статуэтку. Ее хватило на ненамного большее. В ход пошла очередная. Три коня. К концу второго десятка в прах разлетелись уже пять амулетов. Чародей взял предпоследний амулет. Сосредоточился. На безусой верхней губе - не иначе волшебством волосы сводил - выступили бисеринки пота. - Хватит! - Валлан шагнул вперед, мягко, насколько смог, кладя ладонь на плечо мага. - Довольно. Остановись. Тот медленно, неохотно расслабился, опуская руки. - Побереги остаток. Светлая бровь чародея удивленно приподнялась. - Если будет нужно, ты восстановишь силы моему коню и мне. Я сам погонюсь за ведьмой. И убью ее. А сейчас - отдых. Ты был прав. Слышал, Лабон? Выполняй! Полусотенник кивнул. Решительно и с облегчением. - Будет сделано! Не сомневайся, капитан. Лагерь снова забурлил, но теперь как-то умиротворенно. Ни словом, ни жестом не выказывая облегчения, суровые петельщики радовались в душе словно дети. Первая полноценная дневка за восемь дней. А там, глядишь, и ночью капитан даст поспать.
Маг наклонился над сумкой. - Тяжко? - Валлан стоял рядом, хмурясь и сжимая рукоять секиры до белизны ногтей. Косой взгляд светлых глаз. - Не сладко. Но я справлюсь - не переживай... - Ну-ну... В руках волшебника оказались два хрустальных шарика, каждый с лесной орех величиной. - Ты что-то хотел сказать, Валлан? - Да,.. - будущий зять Витгольда медлил в нерешительности. - Ну, так не тяни. - Я слышал, чародеи могут говорить с мертвыми... - Не правда. Плюнь в глаза тому, кто это сказал. - Не выйдет, жрец. Его выпотрошили остроухие еще в начале сенокоса. - Да пребудет с ним благодать Сущего Вовне. Валлан хмыкнул. - А все-таки? Сможешь? - Кого тебе нужно разговорить? Кейлина? - Ты умеешь шутить, жрец? - Ты научился понимать шутки, капитан? - К стрыгаям шутки... Тут в сотне шагов выше по течению десятка три мертвецов. - Да? - Дослушай до конца. - Ладно, говори. Слушаю. - Часть - люди. Часть - остроухие. Это я понял только по доспехам. Волки потрудились славно - только косточки белеют. Но кости свежие! - Давай доедим? - Хватит, чародей! Избавь меня от твоих острот! - Ладно, ладно... Говори. - Костям не больше полугода. Я бы послал Лабона поглядеть, что да как, только звери растащили трупы, руки-ноги поотгрызали... Да и снег как сошел - следопыту делать нечего. - Ты хочешь, что бы я с костяками поболтал? - Ты же можешь, я знаю. Маг сокрушенно потряс головой. - Такой большой, а в сказки веришь. Сколько живу у вас в Трегетройме, не устаю удивляться - чего про нас, скромных жрецов, не треплют. - Значит, не сможешь? Хрустальные шарики мягко перекатывались в ладони, тоненькой струйкой вливая в волшебника накопленную Силу. Усталость, а с ней и раздражение отступали. - Там сохранилось хоть что-нибудь из амуниции? Шлем, перчатка, сапог на худой конец?.. - Да сколько хочешь! - Мы не умеем разговаривать с мертвыми Валлан. Не верь лжецам. Их души уже давно у Сущего и не в силах простой смертный вызвать их хоть из Верхнего, хоть из Нижнего Миров. Но я могу пробудить память предмета. Для этого мне даже не понадобится особый амулет. - Мне все едино, как ты это назовешь. Я хочу знать, кем они были и кто их убил! - Ну, так идем. - Идем. Они поднялись вверх по ручью, перепрыгнули у большого гранитного валуна (Валлан - легко, даже не заметив препятствия, Квартул - опасливо, едва не оступившись) и остановились у подножья крутого склона. Дальше лощина, промытая текучей водой, сужалась и превращалась в узкую теснину с обрывистыми склонами. - Здесь, - петельщик угрюмо ткнул топорищем в чащу. - Давай, посмотрим, - жрец осторожно пошел вперед, раздвигая носком сапога траву, прежде чем ступить. Вначале на глаза ему попалось разорванное пополам голенище. Кавалерийское, поскольку рядышком валялся огрызок подошвы со шпорой. - Шпоры остроухого, - прокомментировал Валлан. - У нас не такие... Брезгливо поджав губы, Квартул прошел дальше. Несколько белых, дочиста обглоданных костей валялись в куче запятнанного запекшейся кровью тряпья. - Плащ или табард, - капитан пошевелил рванье ногой. - Гляди, зеленый лоскут, а вот и белый. Все ясно, хоть Лабона не зови, конные егеря Экхарда. Маг наклонился и заглянул под куст, широко раскинувший колючие ветки с темно-зелеными, затейливо вырезанными листочками. - По-моему, шлем, - пробормотал он. - Чей - не пойму. Валлан присел рядом и, подцепив секирой, выкатил шлем наружу. - Арданский. Круглый. Видишь, бармица не дала черепу вывалиться. Повезло кому-то - волки не добрались. - Как это - волки не добрались? А кто ж его обгрыз? - удивился Квартул. - Сгнить не успел бы. - А, хорьки, наверное. А может, горностаи. Какое нам дело? Подойдет железяка? - Подойдет. Чародей уселся прямо на землю, утвердив металлический круглый (гребней конные егеря в отличие от талунов не носили) шлем на коленях, и крепко прижал ладонями хрустальные шарики к тусклой, местами ржавой поверхности. - Теперь не мешай. Студеный воздух обжигающими иглами вонзился в гортань. Темнота, сквозь которую едва пробиваются желтые блики луны. Боль в замерзших ступнях и ледяные сосульки под носом, на длинных усах. Проклятые остроухие! Не уйдете! Достанем. Еще кровушкой умоетесь! Сосед справа застонал, держась за перемотанное прямо поверх кожуха плечо. - Мечи проверить!!! Темно рыжий когда-то, а теперь черный как сама ночь, конь капитана вьюном вьется вдоль колонны. Двужильные они оба, что ли? - Короче повод!!! Да с радостью... Эх, пробежаться бы рядом с конем для сугрева - вино во фляге вышло еще лиги три назад. - По сторонам гляди! Теснина! А это уже десятник Круан. С такими командирами хоть к Эохо Бекху на Халлан-тейд. Не выдадут! Три стрыгая и бэньши! Конь, споткнувшись на замерзшей поверхности ручья, кинул седока лицом в мокрую, липкую от резко пахнущего пота, шею... И в этот миг... - Баас салэх! Баас!!! Черные тени низринулись слева по склону холма. Щелчки арбалетов. Заходясь в визг, заржали раненые кони. Кто это завопил дурным голосом? Уж не Круан ли? - Мак Кехта! Баас салэх! Мак Кехта! Вставай же, Ветерок... Повод рвется из рук под весом опершейся на него конской морды. Ай, молодец! Вскочил родной. Ну, сейчас мы им покажем! Рукоять меча такая холодная, даже через рукавицу... Яркий блик на грани видимости. Высверк подобный молнии. Откуда зимой?.. Боль... Тьма... Пустота... Со стоном Квартул оттолкнул прочь шлем погибшего егеря. Рухнул на спину, словно тюк соломы. Боль отпускала неохотно. Чужая смерть медленно рассасывалась, впитывалась в окружающий яркий зеленый, пышущий полуденным жаром, мир. - Что? Что ты видел? - Валлан потряс за чародея плечо. - Фу-ух... Этого стоило... ожидать. Я - глупец. - Чего ожидать? Говори, не тяни! - Тебе случалось умирать, Валлан? Можешь не отвечать. Я знаю, что нет. А я только что, вот сейчас, умер вместе с ним. Петельщик с сомнением покачал головой. - Не веришь? Жаль, я не могу тебе дать попробовать... - Моя смерть меня еще подождет, - ухмыльнулся бритоголовый. - Я сделаю все, чтобы она затосковала совсем и зачахла с горя. - Твоя воля. Знаешь, я тоже теперь по-другому взглянул на рассказки учителей о Верхнем мире и загробной жизни, - чародей с трудом сел, опираясь на локоть. - Ладно. Отдохнул? Рассказывай! - На них напали. Из засады. Во-он оттуда, - взмахом руки маг указал на склон холма, еще недавно виденный не в траве, а в снегу, взрытом десятками копыт. - Это и так ясно. Остроухие? - Да. Они кричали: "Мак Кехта! Мак Кехта! Смерть мрази!" - Ясно. Значит, отряд сидов Мак Кехта отходил на север после штурма замка... А арданы гнали их, как псы клыкана. Только зверь сдвоил след и залег на тропе... - Я так и не понял - кто кого... - А это и не важно. Кто вел конных егерей? - Маленький такой. На рыжем коне... - Седоватый чуток. Бороды, усов нет? - Нету. Небритый только . - Меч не на боку, за спиной? На коне, будто гвоздем прибитый, сидит? - Угу... Мне бы так. - Эван. Капитан Эван. Из южан. Наемник, как и все егеря. Но на мечах был силен. Я бы подумал семь раз - выходить с ним помахаться или нет. Квартул наморщил лоб. - Точно. Так его и звали. Капитан Эван. А еще там был десятник Круан. - И этого знал. Из Восточной марки. Младший сын барона... Тьфу, запамятовал. Вот вы где, рубаки, нашли конец... - Так ты думаешь, остроухие их перебили? - Ничего я не думаю. Я знаю. Эван с полусотней егерей пропал еще в березозоле. Мне кто-то толковал, они и вправду гнали недобитков Мак Кехта. - Да пребудет с ними благодать Сущего, - Квартул сложил ладони перед грудью. - Не надо, - Валлан повел могучими плечами под кольчугой. - Ты знаешь, в кого они верили? В Болотного Деда или Пастыря Оленей? А может... - Не богохульствуй! Нам помощь Сущего еще ой как пригодится! - Ладно, ладно, - петельщик примирительным жестом развел руки ладонями вперед. --Молчу. Пошли назад, чародей. Громкий треск, словно кто-то среди лесной тишины палкой провел по забору, заставил их невольно пригнуть головы. Серо-коричневая пестрая ореховка круто спланировала вниз, к воде. Трепеща крыльями, рванулась вправо, влево. Темная, резко очерченная тень накрыла ее, жалобный крик затих, не успев вырваться из взрезанного кривым когтем горла. Крупный ястреб-тетеревятник, взмыл с окровавленной тушкой в когтях. Алые капельки пятнали его седое оперение таинственными знаками отличия. Квартул и Валлан переглянулись. Они оба отлично знали кто в этой жизни охотник, а кто добыча. И их вполне устраивало сложившееся положение. ГЛАВА V Отроги Облачного кряжа, прииск Красная Лошадь, жнивец, день пятнадцатый, полдень Нет, не в силах пеший человек состязаться в скорости с верховым, пусть даже никуда и не поспешающим. Да еще если вынужден не мчаться прямиком, а хорониться за нечастыми стволами, огибать бугры и окаймлявшие прииск оплывшие ямины старых копуш. Воздух огнем горел в пересохшей глотке и ноги поневоле замедлили бег. Гулкий колокольный удар, эхом отразившийся от ближайших холмов, потом еще и еще раз, пока не замер в отдалении, настиг меня у отвала пустевшего с березозола жилища Трехпалого. Литая бронзовая труба висела на перекладине меж двух столбов, вкопанных на "площади" неподалеку от "Развеселого рудокопа", так давно, что успела подернуться благородной зеленью. Простая и безыскусная - никаких барельефов и украшений, кроме узкого канта сидовских рун по нижнему краю. За время моей жизни на Красной Лошади ни единого разу рука смертного не притронулась ни к колоколу, ни к зацепленному за костыль на одном из столбов увесистому билу. Лишь перворожденные Лох Белаха, наведываясь за податью, подавали сигнал общего сбора. Два раза в год. Последний раз он звучал прошлой осенью, в конце златолиста накануне Халлан-тейда. То ли низкий гул, тающий в раскаленном воздухе, имел непостижимую силу, притягивающую людей, то ли многолетняя привычка была тому причиной, только ноги сами понесли меня к площади. Кинуть бы снасть да сумку (вот тебе и поохотился, вот тебе и собрал тютюнника) в хижину, но не по пути. Мимоходом я отметил про себя, что старатели, бросив работу в забоях и прочие неотложные дела, спешат в том же направлении. Вот Пупок, семеня на коротеньких ножках, сдержано кивнул, здороваясь. Плешак обогнал меня широкими шагами, сделав вид, что не заметил, увлеченно изучая прореху на левом локте, а Рогоз демонстративно отвернулся, скользнув взглядом, как по пустому месту. Что ж, немудрено, с учетом того, что болтают обо мне на прииске. Да я бы сам с таким не здоровался бы, а то еще и в морду плюнул! Вот и "площадь". Черные стены харчевни - немой укор. Боль памяти и память о боли. Народ помалу прибывал. Серые да грязно-белые полотняные спины. Большинство в латках, а то и вовсе сверкают прорехами. Над сутулыми плечами - кавалерийской выправкой ни один не похвастается - торчат головы. В основном русые да разных оттенков рыжины. А где же Белый? Уж он-то при своем росте и цвете шевелюры фигура приметная. Что-то задерживается наш старшой. Толпа не бурлила, как это частенько бывало в прошлые годы. Не слышался гомон, перемежаемый вспышками ядреного мужского гогота. Оно и понятно - радоваться особо нечему. Все настороженно молчали, старательно рассматривая пыль и пожухлые стебли копытника под ногами. Лишь изредка косой взгляд скользил по "виновникам торжества", застывшим у перекладины с колоколом. Десяток сидов, усталых, припорошенных пылью. Даже взглянув мельком, я приметил покрасневшие от частого недосыпа и дыма бивачных костров глаза. Где остальные, интересно знать? Ах да, наверняка с лошадьми. Мак Кехта стояла впереди всех - руки скрещены на груди, с запястья правой на ременном темляке свисает изящная плеть. Росту, действительно, небольшого. Теперь, когда была она не в седле, я мог сказать это с уверенностью. Шести стоп не будет. Гелка скоро ее перегонит. Старик сид застыл у ее левого плеча. Единственный из перворожденных, кто не прикасался к оружию. Глаза, полуприкрытые веками, рыщут по толпе. Внешняя расслабленность позы - лишь маска, карнавальный костюм. Даже несведущему в воинских искусствах понятно: ни нож, ни стрела Мак Кехты не коснутся пока рядом с ней невозмутимый охранник. Телохранитель. Когда-то мне случалось наблюдать выезд его императорского величества в храм на ежегодное молебствование Сущему. Десяток окружавших его угрюмых бойцов с решительным блеском настороженных глаз, все, как один, в посеребренных кольчугах и шлемах с белыми султанчиками орлиных перьев, показались тогда мне, безусому школяру, волкодавами, натасканными на убийство чудовищами, и только теперь я понял - по сравнению с этим сидом все они были словно кутята несмышленые. Своей показной готовностью спасать государя они отрабатывали звонкие империалы, хотя дойди дело до свалки, каждый наверняка стоил в рукопашной доброго десятка гвардейцев. Здесь было другое. Ничего нарочного, ни единого жеста напоказ. Только опыт бесчисленных лет и готовность вспыхнуть щепотью гремучей соли в любой момент. Остальные сиды - юнцы по их мерками, но отмерявшие по два-три людских срока тоже не зевали. Четыре самострела скользили вслед за оценивающими взглядами вдоль толпы. Другие держали наготове дротики. Я снова закрутил головой - где же Белый с ребятами? Если спрятались, то и к лучшему. Как бы ни натаскивал их голова, какие бы уроки не давал старый Хвост, одного телохранителя-сида хватит на всех. Даже с лихвой. Каким-то образом, совершенно непонятным, ибо в первачи не рвался никогда, я оказался в первом ряду. Прямо напротив перворожденных. Мак Кехта подняла глаза и обратилась к старику. К своему удивлению я обнаружил, что все еще понимаю речь сидов. Старшую речь, как называли ее в Школе. С трудом, не дословно, но понимаю. Видно не все из головы вылетело. - Гах тар, Этлен? Все собрались, Этлен? - Кэсуул, шеа, феанни. Похоже, да, госпожа. - Эн'шин тосии. Тогда начнем. - Риэн орт фэйн, феанни. Держи себя в руках, госпожа. - Та эхэн'э, - дернула щекой сида. - Я знаю. Шагнула вперед. Немножечко. На каких-то полшага. - Где старший? - эти слова прозвучали на человеческом языке. Мак Кехта выговаривала звуки очень чисто, куда лучше Лох Белаха. Даже слишком чисто. От этого речь казалась неестественной. Толпа безмолвствовала. - Кто здесь старший? Я огляделся - Белого нигде нет. - Подушные списки? Тишина. Как на рассвете в холмах. Еще бы, всяк боится дыхнуть, а не то, что пошевелиться или вымолвить словечко. - Кто старший? Где подушные списки? В голосе Мак Кехты зазвучало плохо скрываемое раздражение. Тонкие пальцы перехватили плеть за рукоять. Изящные сапожки с выдавленным по голенищам цветочным орнаментом сделали еще два шага вперед. Этлен не отставал, держась по прежнему у левого плеча феанни. - Где голова? Нет, Белый с парнями точно в холмах скрывается. Испугался? Бросил общину на произвол судьбы? Вряд ли. На Белого не похоже. Значит, рассчитывает драться. А такую силу, как отряд Мак Кехты ударом в лоб не возьмешь. Хитрость надобна. Это даже мне, не смыслящему ничего ни в тактике, ни в стратегии, ясно. Ночью, например, напасть. На сонных. Или когда начнут подать собирать. Расслабятся, разобьются на мелкие кучки. Выходит, нужно время тянуть. Не дать сидам возлютовать и начать крушить направо и налево. Иначе некого будет потом спасать. Да и работать на прииске тоже будет некому. Только Белому с товарищами. Если выживут. Почему же тогда голова не оставил никого разыграть представление с изъявлением покорности. Подучил бы пару-тройку человек, что делать. Передал бы кому-нибудь эти списки проклятые, кровью писанные, лохмотьями кожи, со спин содранной, переплетенные. Или сам бы остался глаза перворожденным отводить. С командованием отрядом и Хвост управится, даром что ли в лесных молодцах ходил? Или может все-таки струсил Белый и нарезает сейчас пятками на юго-восток, к побережью Аен Махи, где можно еще наткнуться на поселки трапперов? Нет, брось, Молчун. Нечего на человека напраслину возводить. Особенно, когда он жизнь за тебя отдать готовится... Я тряхнул головой, отгоняя упрямо прокрадывающиеся гаденькие мыслишки, и поднял взгляд. От неожиданности даже вздрогнул. Прямо в мою душу глядели раскосые светло-зеленые глаза Мак Кехты. - Ты, - черенок плети указал мне под ложечку. - Грамоте учен? Что отвечать? Глотку скрутило - ни вздохнуть, ни крякнуть. Сказать правду? Соврать? - Руны знаешь? - повторила вопрос несколько по-другому сида. Знать-то я их знал. Учили нас в Школе и старому, позаимствованному от перворожденных, письму и новым буквицам, упрощенным лет двести назад при императоре Марциале Просветителе, который вознамерился обучить грамоте всех свободных граждан Империи. Пустая затея. Прежде всего жрецами в копья принятая. Умел я не только читать, но и писать. Скорописью и каллиграфически. Только как в этом признаваться? Боязно. Что она удумала? - Э... А,.. - потешно небось со стороны выглядело мое блеяние - в толпе раздались несколько смешков. - Умеет, умеет,.. - послышался из-за спин негромкий, но очень хорошо различимый в тишине голос. Ну, спасибо, братцы. Удружили! А действительно, чего со мной церемониться! Одиночка, без друзей, без приятелей. Ату его! Авось выкупим себе полдня жизни малой кровью. Делать нечего. Нужно признаваться - все равно отмолчаться уже не получится. Я кивнул, краешком глаза отмечая, как медленно образуется за моей спиной пустота. Довелось как-то наблюдать стаю каменных разрывающих подраненную метким куском породы товарку. Воистину, люди ничем не лучше. Всегда готовы вцепиться слабому в глотку, пнуть упавшего, бросить на произвол судьбы обреченного. А исключения, вроде Сотника, поднявшего оружие на родного брата во имя спасения совершенно чужих ему людей, только подтверждают общее правило. - Кличка! Мак Кехта не собиралась терять времени даром. Я ответил: - Молчун, - и тут же, непонятно зачем, перевел на старшую речь. - Эшт. Знание языка перворожденных произвело эффект. По лицу ранее невозмутимой сиды пробежало легкое, как предрассветный ветерок над гладью реки, удивление. И тут же скрылось за маской высокомерия. - Будешь головой, Эшт! Вот те и нате! Попал ты, Молчун, между грифоном и пещерным медведем. Теперь тебе одна дорога - к Сущему. Откажешься - бельт между глаз или, того чище, запорют насмерть для острастки остальных. Согласишься - найдут в отвале со сломанной шеей на следующее же утро после отъезда перворожденных. Скажут, туда и дорога предателю, прихвостню остроухой сволочи. Кто тогда о Гелке позаботится? Уж лучше пускай прямо сейчас прикончат. На миру и смерть красна, как говаривал учитель Кофон. Эх, Кофон, Кофон... В преданиях, который ты во множестве нам рассказывал, герои всегда побеждали. Когда силой духа, когда острой сталью. Жизнь показала - мало правды в старинных легендах. - Не буду. Слова отказа пробирались на волю с трудом, а выпорхнули, будто птички. И сразу легче стало. Да не просто полегчало, а наплевать на все захотелось. Словно душа отделилась уже заранее, не дожидаясь лютой расправы, от тела и вспорхнула ввысь, наблюдая со стороны охнувшую и зароптавшую неразборчиво толпу, седого дурака с кривыми плечами и заносящую плеть сиду. Медленно, как во сне (только там бывает - двигаешься эдаким жучком, угодившим в каплю сосновой живицы) плеть опустилась. Страха не было. Не было и вполне обычного и ожидаемого желания уклониться, а коль не получится, так хоть съежиться в комочек. Я только слегка прикрыл веки. Боль пришла не сразу. Вначале лопнула на плече недавно заштопанная и выстиранная Гелкой рубаха. На коже вздулся рубец, набряк багровым изнутри и рассыпался алыми бусинками. Я успел пожалеть одежку, в которой и полдня не походил, и тут... Давненько меня не пороли - успел отвыкнуть. Словно штырь в горне каленый в руку загнали с размаху. Закричать не закричал, хвала Сущему, не опозорился, а вот засычал сквозь стиснутые зубы не хуже рогатой гадюки. Тут же все вернулось на круги своя. Не парил возвышенный дух над бренной землей, а скособочился жалкий мужичонка перед гордой воительницей. - Ты будешь головой, салэх, - с нажимом повторила Мак Кехта. Унизительная кличка. В переводе со старшей речи "салэх" это мерзкий, грязный, вонючий. Емкое содержание в коротеньком словечке. Учитель Кофон подробно объяснял, что так назвали сиды первых встреченных ими людей. Диких необузданных наших предков, промышлявших охотой и собирательством кореньев. Кулак с плетью вновь медленно поднялся, не торопясь, впрочем, наносить удар. Так учат собак и лошадей. Подчинишься - избегнешь наказания и связанной с ним боли. А кто мы, люди, собственно, для перворожденных? Вырвавшееся из-под хозяйского присмотра зверье. Зачастую мы сами даем им повод уверовать в это еще крепче. Но только не в этот раз... - Нет, феанни, не буду. Верно говорят знатоки: самый болючий из ударов - первый. Человек равно быстро привыкает, что к хорошему, что к плохому. На второй, на третий раз ощущения притупляются. Я даже умудрился не зашипеть повторно. Только поднес запястья к лицу, прикрывая глаза. - Я научу тебя повиновению, салэх! Видать, в детстве мечтала зверюшек учить, да жизнь не заладилась. - Нет, феанни. В моей жизни и смерти ты вольна по праву сильного. Но душе моей только я хозяин. А теперь: хочешь - режь, хочешь - так ешь... Яркие смарагды очей потемнели от вырвавшегося на волю давно сдерживаемого бешенства. Пальцы зашарили по поясу в поисках рукоятки корда. - Ах ты!!! Ну, что, Молчун, жил сикось-накось, так хоть помри, как положено сыну... А впрочем, какое кому дело, чей я сын? Как положено умирать человеку, уважающему себя. Мак Кехта наконец-то нащупала кинжал. Потянула... Узкая ладонь в кожаной черной перчатке накрыла ее кисть. Толкнула клинок на место. Этлен? Телохранитель без малейшего усилия удерживал руку рассвирепевшей воительницы. Качая головой, произнес укоризненно: - Феанни... Сида оскалилась, как дикая кошка. Сейчас укажет дерзкому слуге, где его место. - Нет! Не трогайте его!!! От звонкого крика зазвенело в ушах. Гелка рыжим растрепанным вихрем ворвалась между нами. Из косы выбивались пряди. Голос прерывался - видно, что бежала почти от самого дома. Нарочно что ли кто-то надоумил? Хорошо хоть сапожки надела. Иначе ноги в кровь по нашим камням постесывала бы. Четыре самострела враз глянули на нас. Этлен, попытавшийся при первых признаках переполоха отправить Мак Кехту к себе за спину, поднял руку успокаивающим жестом. Трудно поверить, но старик-сид улыбался. Одними глазами, но улыбался. Сида открывала-закрывала рот, как снятый с крючка шелеспер. Она даже про корд позабыла от изумления. Кто мог ожидать такого поворота? Мне вспомнилось далекое детство - еще до Школы - и как опешил сопровождавший меня повсюду огромный пес боевой пригорской породы, когда сунул нос в кусты и наткнулся на защищающую выводок утку-черношейку. Но пса было кому успокоить и отозвать, а если лопнет непрочное терпение перворожденной... Не дам я тогда за наши с Гелкой жизни и куска обманки. - Не трожь его! - продолжала кричать девка, ошалев от собственной смелости. - Он хороший, добрый! А вы!.. Да он сам-один вашего хоронил! А ты плеткой!.. Ну вот, сейчас наговорит невесть чего - точно корд в бок схлопочет. Да и мне тогда не жить - зубами сиде в горло вцеплюсь. Я тихонько взял Гелку за плечи и потянул назад. Кажется, что-то шептал успокаивающее, хоть самого впору водой отливать было. - Погоди, - вдруг дрожащим голосом выговорила Мак Кехта (от чего он дрожит - от гнева, от презрения?). - Пусть говорит. Только, пожалуй, не в состоянии Гелка сказать что-нибудь связное. - Пусть говорит! Привыкла сида повелевать. Как еще ножкой не топнула. Странное дело - ладонь ее соскользнула с эфеса и Этлен, похоже, теперь не удерживал, а заботливо поддерживал воительницу. - Что говорить, феанни? - мне хотелось верить, что противная слабость не так уж и заметна в голосе. Уверенность в себе еще не вернулась, но черные крылья ужаса, застилающие глаза, отступали. Прежде, чем Мак Кехта ответила, телохранитель взмахнул рукой: - Лойг, Дубтах! - двое молодых сидов шагнули к нам, опуская самострелы. Гелка ойкнула - куда только подевалась ее недавняя храбрость - и разрыдалась, уткнувшись носом в мою рубаху. - Тише, тише, белочка, - проведя ладонью по ее пахнущим ромашкой волосам, я ощутил силу, которая позволит мне сжечь на месте всех перворожденных разом. Опасное заблуждение. Помни, приятель, кто ты есть на самом деле. Однажды мне довелось явить свое магическое мастерство. Что из того хорошего вышло? Этлен тем временем обратился к приблизившимся юношам (с первого взгляда ясно близнецам) с быстрой, отрывистой фразой. Моего знания речи перворожденных хватило лишь на то, чтобы разобрать "хиг эвал'э" и "ков'иид" ("по домам" и "проследить"). Кого "по домам"? За кем проследить? Ага, вроде бы понятно. Разогнать толпу. Тут перворожденным особо надрываться не придется. Только намекни - каждый рад будет в свою норку юркнуть. И затаиться там, как зайченок-сеголеток, - авось лиса мимо пробежит. А проследить? Надо думать, чтоб в холмы с нажитыми самоцветами не удрали. Сиды есть сиды. Выгоду упускать не собираются. А что ж им от нас с Гелкой нужно? - Что говорить? - повторил я. Гелка уже не рыдала взахлеб, а просто изредка всхлипывала - Все говори, Эшт, - ответил вместо сиды Этлен. - Какого "нашего" ты хоронил? - Мак Кехта дернула плечом, отбрасывая ладонь телохранителя. - Когда? - В конце зимы, - врать или запираться не имело смысла. - Незадолго до Беллен-тейда... Вы называете его День Встречи Весны. - Ты знаешь его имя? - Конечно. Лох Белах. Кто видел когда-либо куклу-марионетку, у которой вдруг нечаянно или с умыслом перерезали все ниточки сразу, поймет меня. Грозная мстительница, одним своим именем внушавшая страх и трепет не только простому люду, но и бывалым воинам, побледнела, обмякла и не рухнула ничком благодаря вовремя поддержавшей ее руке Этлена. - Держись, феанни, - шепнул он голосом, в котором слышалась такая отеческая нежность, какую я даже представить себе не мог, наблюдая со стороны холодных и высокомерных перворожденных. - Я в порядке, Этлен, - опровергая свои слова сида медленно опустилась на землю.
- Тебе виднее, феанни. Зеленые глаза смотрели на меня снизу-вверх. - Как зовут тебя, са... человек? - Молчун. - Эшт, - подсказал телохранитель. Сида кивнула, вспоминая. Кем ей приходился Лох Белах? Не станет же высокородная ярлесса так убиваться по обычному вассалу? Пусть даже очень верному и незаменимому. - Расскажи мне, Эшт... - Что рассказать, феанни? - Как умер Лох Белах? А вот это мне вряд ли стоит делать, памятуя о всех слухах об отряде Мак Кехты, достигавших нашего прииска. Даже, если правда они только наполовину, как и положено слухам. Не с очень хорошей стороны показала себя наша приисковая братия. Я замешкался и тут увидел, что Этлен легонько, едва заметно, качает головой. Видимо, старик-телохранитель вполне разделял мои опасения. Стрыгай меня загрызи, я почувствовал нечто похожее на симпатию. Он оказался первым встреченным мною за время жизни на севере сидом, думающим не только о себе и своих сородичах, но и о грязных "салэх". Значит, правду говорить нельзя. Лгать тоже как-то не хотелось. Придется отделываться полуправдой. Это известная уловка, к которой с успехом прибегают все, начиная от мамаш с няньками и заканчивая умудренными годами монархами, правителями государств. - Он погиб как воин, феанни, - Гелка с изумлением уставилась на меня распухшими от слез глазами. - В бою, с доброй сталью в руках. Ага, и в ногах тоже. С содроганием я вспомнил ржавые костыли, не желавшие выдираться из закаменевшего на морозе тела даже при помощи молотка и клещей. - Кто? Вопрос застал меня врасплох. Он был недосказанным, но от того не стал менее понятным. - Это чужаки, феанни. Не наши люди. Не приисковые. Главное, самому уверовать, что это правда, и тогда голос будет звучать убедительно, без предательской дрожи. В конце концов, я же не знаю наверняка, распинали Лох Белаха Трехпалый с Юбкой и Воробьем или это дело рук исключительно воинов капитана Эвана. - Какие чужаки? Откуда пришли? - Похоже, феанни, это были наемники... - Чьей армии? Экхарда? Витгольда? - Откуда мне знать, феанни? Гербов они не носили. Гербов они действительно не носили, но зачем Мак Кехте знать, что под полушубком Эвана Белый обнаружил бляху с гравировкой - распластавшийся в прыжке олень. Даже самым затюканным работягам не нужно было ничего растолковывать. Символ и королевский герб Ард'э'Клуэна знали все. - Куда они направились потом? - Никуда. Коротенький ответ вызвал замешательство даже у невозмутимого Этлена. Неужели они подумали, что убийцы Лох Белаха остались жить у нас и превратились в мирных старателей? Или, что они засели в засаду на них с начала весны до конца лета? - Они все погибли, - поспешил я с объяснениями. - Все до единого. Вот тут удивление перворожденных наконец-то прорвалось наружу. - Кто их убил, Молчун? - пристально впившись в меня взглядом негромко проговорил Этлен. Словно пытался подловить меня на лжи. Ничего не получится. Это как раз и есть самая настоящая правда. - У меня был друг, - честно, как жрецу перед смертью, сказал я. - Никто не знал, откуда он пришел к нам и чем занимался раньше. Он оказался мастером меча. О таких я слышал только в сказках... Телохранитель скептически прищурился. Что ж, оттачивающий боевое искусство столетиями сид может презирать потуги людей сравняться с ним в рукопашной. Сколько лет было Сотнику? Около сорока. Туда-сюда пара годков. В каком возрасте он мог взять меч в руки? Даже с учетом пригорянского акцента и южного загара лет в пять, не раньше. Вот так и выходит, что его тридцать пять годков против этленовых, который явно в Войну Обретения был полноправным воином. Но сида я в бою не видал, а завораживающий танец Сотника в вооруженной толпе помню очень хорошо. Не известно, кто из них взял бы верх, сойдись эти бойцы в рукопашной. - Его заслуга не только в воинском мастерстве, - продолжал я. - Он первым бросился на пришельцев, а уж люди потянулись за ним. Здесь Этлен кивнул одобрительно и с пониманием. - Их могилы там, - совсем невпопад ляпнул я и махнул рукой в сторону пустыря за руинами. - А Лох Белах? - убитые люди Мак Кехту по прежнему интересовали мало. - В лесу, феанни. В горы я не смог бы его дотащить. Пришлось сбить помост на дереве. Этлен открыл было рот, но сказать ничего не успел - воительница перебила его, поднимаясь на ноги одним плавным движением: - Ты отведешь меня к нему! А то у меня есть выбор? Оставалось кивнуть головой угрюмо. - Девочку здесь оставлю, - только и нашелся что сказать. Мак Кехта махнула рукой, разворачиваясь. Действительно. какое ей дело до человеческих детенышей? Этлен глянул госпоже в спину и подошел ко мне. Спросил в полголоса. - Где сейчас твой друг? - Погиб в холмах, - я отвечал чистую правду - в этом не было ничего запретного, да и врать старику попросту не хотелось. - Думаю, замерз. - Зачем? - сид от удивления оговорился, но тут же поправился. - Почему? По какой причине? Мне не хотелось ничего рассказывать перворожденным. Это все равно, что обнажать душу, ожидая плевка. Чего еще жать от существа иной, высшей по своему убеждению, расы, если свои не слишком-то церемонятся? Но телохранитель смотрел так открыто и пристально, что я не выдержал. - Один из убитых чужаков оказался его родным братом. Он унес его тело хоронить и не вернулся. Вот. Вроде бы и объяснил, и без излишних подробностей. Лицо сида скривила презрительная гримаса. - И никто не искал его? - Никто, - крыть нечем - никто не искал, а и я не кинулся. - Салэх! Первый раз из уст Этлена я услыхал эту кличку. У Мак Кехты она звучала как унизительное, но все же привычное и обиходное слово, а телохранитель выплюнул его сквозь стиснутые губы. Словно пощечину влепил. Правильно! Поделом! Так нам и надо! Не просто салэх, а каменные крысы. Надо думать, после моего рассказа о Сотнике, люди хоть немножко поднялись в глазах Этлена, а теперь снова упали ниже прошлогодней травы. Сам-то он, конечно же, не раздумывая, бросился на поиски пропавшего друга и, если бы не спас, вытащив обмороженного из любых сугробов, то хотя бы в последний путь к Престолу Сущего снарядил как положено. Не бросил волкам на поживу. Все легендарные герои так поступали. А мы - не герои. Мы - работяги, озабоченные тем, чтобы был кусок хлеба, а к нему, желательно, ломоть мяса либо сала, чтоб было что на плечи надеть да на ноги обуть, чтоб податью не утесняли слишком сильно. Да мало ли чего еще? Вот и зашорены наши глаза и души вместе с ними. Верим, ясное дело, и в дружбу настоящую, и в любовь до погребального костра. Только в жизни чаще не их встречаем, а подлость, предательство. Не щедрость, а жадность, Не доброту, но жестокость кровавую. Перворожденный обобрать норовит до нитки. Торговец - выдурить барыша побольше, нажиться за твой счет. До героизма ли? Каменные крысы... Съешь, не то съедят тебя. Словно в ответ на мои мысли Этлен проговорил по прежнему негромко, не желая быть услышанным никем иным. - Детеныша с собой возьми. Спокойнее будешь. А ведь он прав. Мало ли как воспримут на прииске мой уход с сидами в холмы. Ко всему прочему, не известно, что затевает Белый. Не начнется ли заваруха, пока предводительница отряда вместе с лучшим бойцом будут в отлучке? Видно, о том же подумал и Этлен. Что он втолковывал подбежавшим с докладом Лойгу и Дубтаху, я не расслышал (не вслушивался особо - мне оно не нужно), но, судя по озабоченности, медленно, как корочка льда гладь тихой старицы, покрывавшей их лица, распоряжений хватит близнецам с лихвой, чтобы не скучать пока старшие сиды будут отсутствовать. Когда юноши умчались, телохранитель снова повернулся ко мне: - Пойдем, Эшт. Показывай дорогу. Кроме меня с Гелкой да Этлена с Мак Кехтой с нами отправился один из молодых сидов - Коннад - для перворожденного чересчур приземистый и широкоплечий. Он, видно, тоже получил предостаточно наставлений от старика. А может быть просто преисполнился ответственности от осознания оказанного доверия - сопровождать предводительницу. Какими глазами пожирали свою феанни все без исключения молодые сиды, я заметил. Поставленный замыкающим Коннад непрерывно озирался, выискивая в редком подлеске затаившихся врагов. Того и гляди, шею себе скрутит. Мак Кехта, в отличие от него, была полностью погружена в свои размышления. Внешний мир, казалось, престал для нее существовать. Даже свободно отпущенный на шею каурого коня повод она не удерживала в руке, а слегка перебирала пальцами. Я шагал впереди, бок о бок со светло-серым скакуном Этлена, а Гелка поспевала рядом, вцепившись в мой рукав. Нам, понятное дело, коней никто не подумал предложить. Может это и к лучшему. Мне всю жизнь свои ноги представлялись наиболее удобным средством передвижения. Премудрости верховой езды каким-то образом миновали меня и в юности, и в более зрелые годы. Скорее всего, и Гелка, рожденная и выросшая на прииске, не изобиловавшем иной тягловой силой, кроме людей-работяг, не стремилась взгромоздиться в седло. Неторопливо проплыла мимо нашей процессии злобно оскалившая зубы Красная Лошадь. Мне показалось, что ее образованный сменой жары и холода выпуклый глаз внимательно посмотрел на мирно шагающих в одном направлении людей и перворожденных. Дальше, на юго-восток от прииска, разлеглись холмы. Иные приземистые со скругленными вершинами, другие похвалялись крутыми склонами, где сквозь сползшую к подножьям землю проглядывали яркие мазки скального основания - костей гор. Небесное светило, миновав полуденную отметку, поползло к закату. Зной струился не только сверху, но и от прогретых валунов, потрескавшейся земли, заставляя вспомнить печь-каменку. Все лесные обитатели давно укрылись в надежде сохранить малую толику прохлады, а мы все шли и шли, обливаясь потом. Ведь если мне в простой рубахе начало становиться невмоготу, то каково же сидам, не снявшим из предосторожности брони? Мак Кехта оставалась все в том же кольчужном капюшоне койфе, в котором я увидел ее впервые. Коннад несколько раз украдкой смахнул струйки пота, набегающие на брови из-под островерхого шлема, украшенного по бокам изящными кованными крылышками. Ничего. Пускай потерпят. Злости или раздражения у меня не оставалось. выгорело все на площади перед "Рудокопом". В глубине души пряталось легкое ехидство. Хотелось посмотреть, как перворожденные начнут избавляться от своих раскаленных безжалостными лучами железяк. Не доставили они мне такого удовольствия. Не знаю, радоваться мне тому или печалиться? Все мы, исключая разве что Этлена, отмахав по солнцепеку без малого лигу, выглядели неважно, ни дать, ни взять отжатые под прессом маслины. Но вида друг перед другом не показывали. Знакомая низинка меж трех холмов встретила меня неожиданно новым штрихом. Стаявший по весне снег подмыл краснозем на одном из склонов и столкнул его широким коржом вниз, перекрыв дорогу протекавшему здесь ранее ручейку. Образовалась нерукотворная запруда. Маленькая - шага четыре что вдоль, что поперек. Зеркальная гладь дохнула навстречу освежающей прохладой. Просто подарок усталым путникам и измученным коням. - Вон на том грабе, - ткнул я пальцем (клыкану под хвост хорошие манеры) в раскидистое старое дерево. Помост располагался не высоко. Белый, встав на цыпочки, вполне мог дотянуться ладонью до края. Не такой уж я силач, чтобы поднять сколоченный из горбыля щит на самую верхушку. Да еще водрузить туда тело воина, тоже весившее немало, даром что перворожденные тоньше нас в кости. Лоскутки взаправду выцвели. Теперь, не зная, и не догадаешься, что они были желтыми. Но дело свое невзрачные тряпочки сделали. Даже с земли я разглядел Лох Белах лежал, будто вчера умер. Руки-ноги в том же положении, в каком я их оставил пять месяцев тому. Ни зверье, ни птицы тела не коснулись... А может, не в лоскутках дело, а в избытке желчи и яда в душах перворожденных? Да нет, вряд ли. На всякую ядовитую тварь находится другая, которая слопает ее за милую душу. Гадюку коршун бьет, скорпиона - сорокопут. Есть толк в моих рассуждениях? Никакого... Мак Кехта соскользнула с коня, переступила упавший на землю повод и пошла к грабу, двигаясь, словно слепая. Этлен сделал знак Коннаду, который подхватил повод, брошенный феанни, и повел лошадей к водопою. Не худо бы и нам напиться с дороги. Да в лицо плеснуть холодной ключевой водицей... Сида достигла наконец-то дерева. Вздрогнули узкие плечи под кольчугой. Она опустилась на колени, прижавшись лбом к серой шершавой коре. В тишине, нарушаемой лишь фырканьем припавших к воде скакунов, до меня донеслись обрывки слов, что срывались с ее губ. - Б'раа: Б'раа, дьерэ ме амшии дюит!.. Имэрке го д'енах... Д'эре та ф'адир лиом орм - та граа агам дюит... Мах ме, б'раа... Я не поверил своим ушам. Той части слов, которую сумел разобрать. В переводе на людскую речь это значило следующее: - Милый: Милый, наконец я нашла тебя!.. Слишком поздно... Наконец я могу сказать - я тебя люблю... Прости меня... Так вот какая причина тянула непримиримую мстительницу на Красную Лошадь! А я-то был уверен, что дело в самоцветах и выгоде. Впрочем, скорее всего, и в них тоже. Но главным побудительным мотивом конечно же оказалось желание разыскать место упокоения сердечного друга. Живешь, живешь... По привычке свыкаешься с однобоким, узким видением мира. Кто из жителей северных королевств мог бы увидеть в Мак Кехте тоскующую женщину (нет, прошу прощения, сиду), потерявшую любимого? Кто из старателей нашего прииска мог помыслить, что высокомерный и жестокий Лох Белах способен вызвать в ком-либо нежные чувства? - Эшт? Рука в кожаной перчатке легла мне на плечо. Этлен? Да, он... Сид говорил тихо. Так, что его слова доносились лишь до меня. Пригорюнившуюся рядом Гелку перворожденный во внимание не принимал. Да и впрямь, откуда ей знать старшую речь? - Кто научил тебя хоронить павших по нашим обычаям? В который раз я пытаюсь спрятаться от мира, прикрываясь то молчанием, то неопределенным пожатием плеч? Надоело. - Я учился в Школе. В Соль-Эльрине, феанн. Там хорошо учат. - Не называй меня феанном, Молчун. Я не имею прав на этот титул. Вот он имеет, короткий кивок в сторону Коннада. - А я - нет. Соль-Эльрин... Это на где-то юге?
- Да. Очень далеко отсюда, - я понял, что сиду нужно объяснять все. Замкнутые в пределах Облачного Кряжа, они жили своим узким кругом. Ничто происходящее за пределами его, в мире ненавистных и презренных салэх, их не интересовало. - В Школе готовят жрецов. Служителей Сущего, - я попытался оторвать присохшее с кровью полотно от подсыхающего рубца - не получилось. - Жрецов,.. - повторил Этлен на человеческом языке. - Это что-то вроде филида? - Да. Старик улыбнулся. - Ты знаешь о нас больше, чем мы о вас. Что тут ответишь? Пришлось снова пожимать плечами. - Сегодня моя феанни узнала о людях больше, чем за все свои четыреста двадцать восемь лет. И этому помог ты... Он замолчал. Нечего было сказать и мне. Соглашаться? Спорить? Лучше привычно помолчать. Юноша-сид отвел коней подальше от источника. Проверил подпруги и отпустил пастись, а сам присел на корточки, прислонившись спиной к покрученному жизнью древесному стволу, всем существом подражая недавней настороженно-раслабленной стойке Этлена у колокола. - Мальчишки, - пробормотал телохранитель. - Зачем им эта война? Кому они мстят? - А ты? - вопрос давно вертелся у меня на языке. - Что - я? - Для чего тебе эта война? Ведь нас убивать тебе не доставляет удовольствия. В отличие от... Мой взгляд брошенный в сторону Мак Кехты от Этлена не укрылся. Она не изменила позы, лишь сжала ладонями виски. - Не суди ее, Эшт. Из-за вас, людей, она потеряла все, что имела в этом мире. Богатство и власть оказались самыми малыми из потерь. До сих пор ее вела надежда, что Байр Лох Белах сумел выжить. Теперь и того не осталось... - Ты не ответил на мой вопрос. - Ты дерзок, смертный. - Мне нечего терять, перворожденный. - Всегда есть что терять. Я глянул на Гелку. Действительно, терять всегда есть что. Можно наплевать на свою жизнь. Нельзя плевать на жизнь того, за кого несешь ответственность. Даже, если сам себе взвалил ее на плечи. - Правильно. Молчун, - подтвердил мои размышления Этлен. Может быть, у сидов с годами развивается способность читать мысли? - Нет, Молчун, я не владею никакой волшбой, - телохранитель не переставал улыбаться - так блаженно улыбаются крестьяне, покончившие наконец-то со сбором изобильного урожая. - Просто я стар. Я очень стар... Настолько, что не могу себя заставить назвать число прожитых мною лет. И всю жизнь я смотрел, наблюдал и запоминал. Я отвечу на твой вопрос. Это не моя война. Я - щит. - Ясно... - Ничего тебе не ясно. Ты дрожишь жизнью этого детеныша? - Этлен глазами указал на Гелку. - Да. - Я это заметил еще на прииске. Но она не твоей крови? Возразить нечего. Старик видел нас всех насквозь. - Байра Лох Белаха я держал на коленях еще до Войны Утраты. Его отца я звал другом и обещал ему быть опорой для сына. В середине месяца Фиил'эх я должен был идти в поход с ним вместе. Бить обозы армий Экхарда. Байр упросил ярла, которого, к слову сказать, я тоже знавал малышом, оставить меня в Рассветных Башнях. Для усиления обороны, как он сказал. На самом деле, он переживал за ее жизнь. Как бы сложилась его судьба, будь мои клинки рядом? Странно было слушать исповедь перворожденного, сидя на берегу крохотной запруды в разогретых летних холмах. Происходящее начало казаться мне сном или, на худой конец, ожившей легендой. - Рассветные Башни сгорели, - продолжал Этлен. - Ярл пал защищая их. С мечом в руках. Его голову унесли с собой воины Витгольда. А феанни я вытащил. Я исполнил просьбу сына моего друга. А вот он умер... С тех пор я храню ее. Во всех битвах, стычках и походах. У меня нет другой цели в жизни. Ее радости стали моими радостями. Ее беды - моими бедами... Значит не померещилось мне отеческая грусть в глазах телохранителя, когда его сталистого оттенка глаза возвращались к госпоже. - Я понимаю. - Хочется верить. Знаешь, Молчун, при жизни Байра они так и не открылись друг другу. Только сейчас. И если бы не ты, Байр сгнил бы в земле, - Этлена передернуло. - Или сгорел... Ты можешь просить у меня все, что захочешь. - Все, что захочу? - Все, что будет в моих силах, - поправился перворожденный. - Что не принесет вреда моим соплеменникам... И феанни. Вот уж не думал. В который раз вспоминается пословица - не быть бы счастью, да несчастье помогло. - Можно мне уйти с прииска с вами? Этлен чуть-чуть приподнял бровь. - Зачем? - Тошно... Да и не дадут мне жить теперь. Мне бы до левого берега Аен Махи только, а там... Сам себе лад дам. - Лишних коней нет. Кажется вопрос о моем уходе - дело решенное, остались обсудить мелочи. - А мне и не надо. Все равно не умею. И прокормлю сам себя - я запас кое-какой сделал. - Мы будем двигаться быстро. - Я выдержу. - А детеныш? - Прости, Этлен, мы называем детенышей женского пола девочками. - Хорошо. Девочка выдержит? - похоже, сид подошел к задаче серьезнее, нежели я. - Она крепче, чем кажется. - Хорошо. Завтра после рассвета будьте готовы. - Феанни не будет против? Телохранитель внимательно посмотрел на Мак Кехту - склоненная голова, опущенные плечи. Совсем недавно она была отточенной сталью на конце оскепища. Решительной, уверенной в себе, неотвратимой, как сама смерть. Вот это я сказал! Хорошо, вслух бессмертному не ляпнул... Неотвратимой, как человеческая смерть. Теперь казалась сломленной. Сухой листок, упавший на поверхность реки и увлекаемый быстрыми струями в неизвестность. - Не будет. Вот и решилось. Прощай Красная Лошадь. Восемь лет жизни. Обустроенный дом, который я привык считать своим домом. Исхоженные вдоль и поперек холмы. Эх, не попал я сегодня к Холодному распадку! Видно, уже не судьба. Ладно, можно прожить и без тютюнника. Я и так второй месяц не курил - так, трубочку посасывал для собственного успокоения. А вот обувку проверить следует. И свою, и гелкину. Дорога дальняя будет. ГЛАВА VI Трегетрен, Восточная марка, дубрава, жнивец, день пятнадцатый, заполночь Серебряные блики призрачным одеянием разукрасили причудливо вырезанные листья дубов-исполинов. Превратили в седую шкуру матерого волка-одинца шелковистую мураву у перекрученных тугими узлами корней. Лес жил своей жизнью. Шуршали в прошлогодней палой листве в поисках желудей шустрые мыши. Стрекотали ночные птахи. С ближайшей поляны донеслась заливистая трель самца бурокрылки. Ему ответил другой. Громко, напористо, с вызовом. Первый певец вызов принял. Две мелодии сплелись и борясь друг с другом, как рогатые гадюки в брачном танце, понеслись под лесной сенью. Две черные тени нетопырей, трепеща кожистыми перепонками передних лап, промелькнули меж ветвей. С размаху врезались в стайку ночных мотыльков, мельтешащих у сочащейся сладким соком трещины в древесной коре. Развернулись, повторили свой маневр, набивая полные пасти трепещущей добычей, и вдруг исчезли, почти незаметно для стороннего глаза. Словно растворились в густом сумраке среди стволов, там, куда не проникали тонкие пальцы Ночного Ока. А вдоль ненаезженной тропы величаво проплыла ширококрылая тень спугнувшего их филина. Бессон внимательно прислушался к ночным звукам. Показалось или взаправду? Бросил быстрый взгляд на умостившегося на такой точно ветке, только по другую сторону тропы, Охвата. Тот едва заметно кивнул. Значит, не показалось. Действительно, едва слышный сперва топот лошадиных копыт приближался. Усиливался. Становился яснее и отчетливее. Вот смолкли потревоженные бурокрылки. Бессон медленно поднял правую руку. Не услышал, а скорее ощутил, как натягиваются луки затаившихся в засаде сотоварищей. Наконец, на освещенном участке тропы появился первый всадник. Неспешно рысящий конь накрепко впечатывал широкие копыта в сухую землю. Простоватое, нахмуренное лицо. Темный плащ, из-под которого неярко блеснул рукав кольчужной рубахи. Круглый шлем, притороченный к луке. Постой, а это еще что? Мать Коней! Ждали жирную овечку, а нарвались на волчью стаю! Соскользнувшая с левого бока ткань открыла черненую крестовину меча и аксельбант на левом рукаве, при виде которого Бессону стало нехорошо. Он слишком часто видел эту крученую веревку и знал, что она обозначает. Да и не он один из их шайки. Связываться с петельщиками ой как не хотелось. "Поглядим, - пронеслось в лохматой голове вожака разбойников. - Если их больше десятка, делать нечего - придется пропустить." За первым всадником последовал второй. Шлем тоже беспечно снят, но рукоять полутораручника не утеснена ничем. Такому выхватить меч - полудара сердца. Третий: Бессон с трудом удержался, чтобы не присвистнуть - руки третьего всадника были связаны и намертво прикручены к луке. Конь шел на коротком чембуре, привязанном к седлу предыдущего бойца. Фигуру пленника укрывал наглухо запахнутый несмотря на летнюю жару, изрядно досаждающую даже ночью, потрепанный плащ. Скорее даже не плащ, а жреческий сермяжный балахон. А голову полностью скрывал натянутый по плечи мешок. Без малейшего намека на прорези для глаз или рта. "Космач меня задери, вот так штука!" Разбойник настолько поразился, что перестал считать петельщиков. "Кто ж это может быть? Не получим ли мы жирного навару, освободив этого парня? Или бабу? Да нет, мужик. Точно, мужик. Видно по посадке в седле. Причем не из простаков-лапотников. Бунтарь-барон? Не было вроде в Трегетрене бунтов: Не до того баронам. Война с остроухими надолго отбила охоту пускать кровь друг другу. Знаменитый разбойник, навроде Кухтыря из бабкиных сказок? Кухтырь-богатырь слабым заступа, богатеям враг лютый?.." В бабкины сказки Бессон верил мало. Только в сказках существуют благородные разбойники, грабящие баронов да талунов, а потом раздающие награбленное вдовам и сиротам. На деле такие не выживают. В разбойничьем промысле не до благородства. Хотя определенные правила соблюдать можно и должно, если не хочешь, чтоб тебя свои же подрезали. Бессон жил по понятиям и ватагу свою к тому приучил. Деревень не жгли, беженцев не резали, последнего не отбирали. А о том, не окажется ли у обобранного купца десяток детишек голодных по лавкам, старались просто не думать. Сущий велел делиться. Главарь отвлекся от размышлений. Вовремя. Охват, пытаясь привлечь внимание товарища, корчил такие рожи, что выскочи он сейчас на дорогу, петельщики без сопротивления отдадут мечи. Сколько же их? Семеро. Вместе со связанным. Значит, бойцов - шесть. Против полутора десятков лесных молодцов. В самый раз. Бессон поднял руку. Едва слышно зашуршало по кустам... Все-таки не зря трегетренские гвардейцы свой хлеб жуют. Не напрасно Валлан лысая башка - их школит и гоняет. Слабого, как пробежка мышки-полевки, шороха хватило, чтобы вскинулся предводитель отряда. Дал шпоры коню, хватаясь за меч. - К бою! Не договорил. Стрела, направленная Охватом, воткнулась ему в распяленный криком рот. Пущенная из доброго боевого лука за каких-то два десятка шагов вынесла петельщика из седла. Перекатившись через лошадиный круп, о землю грянулось уже мертвое тело. Отлично! Остальные? Тоже не подкачали. Из шести всадников (пленника по справедливости считать за противника не приходилось) меч удалось выхватить лишь одному, невысокому, узкоплечему. Его покрытое трехдневной щетиной остроносое лицо - сразу видно сколько времени были в походе - Бессону не понравилось с первого взгляда. Слишком непростой. Это вам не крендель с винной ягодой. Кто же промахнулся? Наверняка Вырвиглаз - морда арданская. Прибился в начале липоцвета к ватаге. Стрелок никакой, но в рукопашной - справный боец. Бессон не сильно жаловал арданов после зимней войны, однако вытурить его до сих пор никак не собрался. Ладно, плевать, кто промахнулся! Разберемся потом, когда стрелы из трупов вынимать будем. Сейчас главное - не дать уйти. Сбежит такой живчик, потом отряд карателей в две сотни мечей на хвост посадит. Не мешкая, Бессон наложил меченную собственным знаком стрелу на лук. Плавным движением отвел тетиву до уха. Главное - успеть! Но петельщик, вопреки ожиданиям, не стал удирать сломя голову, как поступил бы на его месте человек с мало-мальски варящим котелком. Вместо этого, он бросился к пленнику, занося клинок для удара. "Что же это за шишка такая, коль конвоирам дан приказ - убить, ежели чего?" еще больше удивился Бессон. - "Не лыком шит парень. Ох, не лыком!" Парень в самом деле оказался не лыком шит. Как он узнал, что происходит на дороге? Ведь на вид мешок был слишком плотен, не давал разглядеть ничего вокруг. Может по звуку? Для опытного воина звук, с которым стрела входит в теплую плоть, это как "ку-ка-ре-ку" для поселянина. Два раза повторять не надо. А тут целых пять раз повторили. А уж о том, что его кокнуть попытаются, коль дело до горячего дойдет, пленник знал наверняка. Тут ему, в отличие от Бессона, в угадайку играть не приходилось. Связанный сделал единственное, что можно было сделать в его положении. Догадавшись об угрозе или почувствовав нутряным чутьем занесенный над его головой меч, врезал что было сил пятками коню в бока. Животное сделало длинный прыжок вперед и оружие остроносого свистнуло впустую. Бессон хотел было стрелять, но петельщик, поднимая своего коня в намет, свесился на противоположную от разбойника сторону, прячась за шею скакуна. будь на месте Бессона трейг или ардан, их бы это не остановило. Плюнули бы на жадность и свалили коня мчащегося, набирая скорость, стрелой в бок. Веселин на это не способен. Не может почитающий Мать Коней причинить вред ее детям. - Охват! - заорал он, вскакивая на ноги (благо ширина толстенного сука это вполне позволяла). - Сбей его! Помощник и правая рука главаря, сидящий на дереве напротив, стрелять мог без помех. Однако Охват понял приказ старшего по другому. Растерялся, что ли? А может, напротив, какие-то свои мысли имел насчет последнего петельщика. Он не стал стрелять, а прыгнул со своего дерева прямо на поравнявшегося с ним гвардейца. Узкая полоса стали сверкнула навстречу. Оружие Охвата не остановило. Со всего размаху он врезался грудью в бок коню. Огромными ручищами - в них и оглобля смотрелась прутиком - толкнул от себя... Вороной споткнулся, упал на запястья. Всадник, не удержав равновесия, вылетел из седла. Перекувыркнулся через голову, крутанулся, как черный хорь на вилах, вскакивая на ноги, и второй раз наискось рубанул Охвата через грудь. И тут же сломался сам, выронил меч, шагнул неуверенно один шажок, другой... Рухнул ничком - меж лопаток его торчала стрела Бессона. Пока ловили коней под уздцы, заворачивали изрядно отскакавшего пленника, главарь куницей скатился с дерева и кинулся к раненому другу. Они с Охватом были родом из одного становища, вместе уходили на дурацкую войну с отрядами Властомира, вместе удрали, когда поняли, что выгоды никакой в сражениях с сидами не получат, а только смерть преждевременную и лютую. - Что ж ты, облом эдакий, над собой учинил? - первым делом нужно оглядеть рану, благо Ночное Око светит в полную силу. Охват пускал черные пузыри, но сознания не утратил. - Прости меня, дубину, Бессон. Оплошал... - Ты что, стрелой не мог? Обниматься к нему полез! - Замешкался... Ан и не успел бы... Говорит ему стало тяжелее. Кровь, вытекавшая из двух глубоких, крест-накрест, ран, пробороздивших широкую грудь, быстро напитывала одежду. Вместе с ней уходила и жизнь. Бессон с первого взгляда понял - не выжить товарищу. Много он на раны нагляделся и толк в них знал. - Где ж я тебе курган насыплю, братка? - только и нашелся, что промолвить суровый вожак лесных разбойников. - Долю... родным... - Хорошо, хорошо, отвезу непременно, - успокоил умирающего, а сам подумал. - "Не увидать мне ни твоих, ни своих. Заказан путь в родные луга." Вслух сказал: - Я место отмечу. Курган потом насыплем. Знатный курган будет - обещаю. Охват силился еще что-то сказать, но жизни в его могучем теле оставалось лишь на слабый вздох. "Как же я теперь без тебя с этими полудурками?" В глазах Охвата отразилась полная, ярко-желтая, как сбитое материнскими руками масло, луна. Был когда-то взгляд живой и толковый, а после смерти - ровно стекляшка имперским торгашом привезенная. Бессон осторожно, будто бы страшась причинить боль, закрыл глаза умершего друга. Поднялся - времени горевать и убиваться не было. - Щербак! Седоватый дядька, прибившийся к ватаге в начале червня, подбежал трусцой. Увидел Охвата и полез пятерней в нечесаный затылок. - Ох, ты ж дрын горелый! Как парня разделали! - А ты что думал? Твои ж дружки - петельщики, - окрысился Бессон. Срывать зло на Щербаке, вообще-то не стоило. Уж кто-кто, а он натерпелся от трегетренских гвардейцев преизрядно. Едва удрав от вырезавших обоз, в котором он служил возчиком, остроухих, пожилой веселин, родом аж с гор Гривы, угодил в лапы к рыскавшим по тылам в поисках дезертиров трейговским карателям. По законам военного времени был обвинен в мародерстве, дезертирстве, оскорблении короны и еще стрыгай знает в скольких преступлениях. Повезло Щербаку, что сразу на кол не посадили - возили по свежесформированным частям на показ. Для острастки новобранцев. Однажды ночью веселин уполз от задремавших часовых. Веревки он до того несколько дней перетирал. Добрался до коней, а там - ищи ветра в поле. Уже позже встретился с ватагой Бессона. - Ладно, старый, не бери к сердцу, - пробормотал главарь, поднимаясь с колен. Ты ж пойми, мы с ним как братья... Были. - А я че? Я ниче,.. - Щербак тем и пришелся по душе всем разбойникам, что обид никогда не держал. - Да примет Мать Коней его душу. - Да примет, - согласился Бессон. - Думаю я, она уже подобрала для него тело хорошего жеребенка. Сильного и храброго. - Он того стоит, - добавил Щербак. - Возьмешь парочку ребят, ну, хоть, Добреца с Жилой. Схорони его. Да место приметь. Я не я буду, коль курган над ним не насыплю. - Не сумлевайся, старшой. Все сделаю. Бессон и не сомневался. У Щербака слово - кремень. Сказал - сделает. Бросив последний взгляд на тело погибшего друга, пропитанную кровью вышитую безрукавку, задранную к луне русую бороду, главарь отправился смотреть добычу. Трофеи оказались знатные. Только с души от них воротило при одном воспоминании, какой ценой добыты. Однако, место свое в ватаге Бессон занял не потому, что грустил о павших, а потому, что думал об уцелевших. Шесть мечей. Подспорье немалое. Одно беда - никто толком орудовать ими не умел. Лук - вот помощник живущего ночным промыслом. Копье - к ним веселины с детства привычны. Ну, топор там, дубина. А меч - оружие благородное. Их лучше продать. Точно. Если есть какие клейма, напильником соскрести и продать. Из кольчуг уцелели пять. Ту, которую пробила стрела Бессона, тоже можно залатать. Броню продавать никто не собирался - самим пригодится. Случаи они всякие бывают. Была бы сегодня на Охвате железная рубашка, глядишь, и выжил бы. Удары-то вскользь пришлись. Шлемы, сапоги, кинжалы, всякая мелочь из вьюков приседельных - это не в счет. То есть, конечно, пригодится, но большой нужды в них никто не испытывал. Для продажи тоже товар плевый. А вот кони! При взгляде на них у Бессона сладко заныло сердце. Как же давно не видел он хороших коней! Те клячи, что доставались им от разграбленных купеческих обозов, вызывали у него презрение с изрядной долей отвращения. А эти были хороши. Ничего не скажешь. Ни к чему не придерешься. Все в меру. Копыта крепкие, такие и в слякоть не расслоятся. Кость широкая, но не чересчур. В телегу запрячь можно не загнется с натуги, но и в дальнем походе под седлом, когда сутками идут воины то рысью, то шагом, не подведут. Головы сухие, малость горбоносые. Не иначе, как к местной трейговской, слова доброго не стоящей, породе кровушку веселинских скакунов прилили. Похоже, давняя мечта главаря начинала сбываться. Хотел он сколотить летучий отряд. Такой, как у остроухих, что приходят в левобережье позверствовать, потешить натуру кровожадную сладкой местью. К примеру, у Мак Кехты, сидки злобной, беспощадной. С таким отрядом не страшны будут Бессону ни дружины баронские, ни гвардейские разъезды. Можно махнуть и в Ард'э'Клуэн, там, бают, в Ихэрене знатная заварушка наклевывается. Будет чем поживиться, когда Витек Железный Кулак с Экхардом схлестнутся. А можно и дальше пойти - на правобережье Ауд Мора. В земли остроухих. А что? Парни у него крепкие, настырные, в деле проверенные. Будут удачи, еще столько же набежит, а то и десять раз по столько. - Эх, добрые кони, - крякнул Бессон, прохаживаясь вокруг настороженно прядающих ушами животных, щупая холки, бабки, похлопывая по лоснящимся крупам. - Да уж, - согласно покивал светлобородый Крыжак, шагающий рядом. - Только хозяева им достались без масла в башке. Мыслимое дело - так гривы обчекрыжить? Ничего. Отрастут, я им косицы позаплетаю. - Тю, - насмешливо выкрикнул Вырвиглаз. - Что вы, веселины, ровно дети малые? Еще ленточек повяжи на них, как талунской дочке на выданье. - Надо будет - повяжу, - насупился Крыжак - к делу украшения коней он относился трепетно и шуточек по этому поводу не понимал. - И на тебя, морда арданская, тоже. - Ну, давай, попробуй, - вертлявый рыжий ардан не был богатырем, но с ножом в руках творил чудеса, а уж до драки охочий... Только за это и терпели его в ватаге Бессона. - Хорош. Оба, - нахмурился главарь. - Охолоньте. А то я остужу кулаком по черепушке. Отреагировали забияки по разному. Крыжак кивнул и с головой ушел в обихаживание лошадей. Напротив, Вырвиглаз выпятил грудь колесом - почему-то он считал, что все его опасаются, - и позвал предводителя: - Иди глянь, какого красавца мы с коня стащили. Тут только Бессон вспомнил про пленника петельщиков, спасая которого погиб Охват. Освобожденный (не до конца, правда, поскольку руки ему до распоряжения старшого развязать поостереглись) сидел под деревом с удовольствием втягивая полной грудью ночной воздух и угрюмо глядя перед собой в одну точку. Мешок с его головы, понятное дело, давно сняли. Бессон с интересом оглядел захваченного. Фигура крепкая - ни ростом, ни шириной плеч не уступит ему самому. Лицо молодое: годков двадцать два - двадцать три от силы. Под глазами темные круги - свидетельство истощения и усталости, да на скуле синяк - сразу видно, что костяшки отпечатались. Волосы, сбитые в колтун, и отросшая, когда-то наверняка аккуратно подстриженная бородка, курчавились, а о масти их судить было тяжело не из-за неверного лунного света, а по причине давнишней немытости. Одежу парня Бессон разглядывать не стал. Сермягу жреческого балахона он приметил еще раньше, а ничего нового о нечаянном приобретении отряда это одеяние не скажет. Слишком не вязался наряд смиренников и лицемеров с крепкой шеей и гордой посадкой головы. Уж очень сильно похож на благородного. Явно трейг, судя по цвету глаз и темным волосам. Баронский сынок, набедокуривший в стольном Тегетройме по самое не могу? Не велика ли честь для такого - шесть петельщиков конвоя? Из своих кого везли? Десятника там или полусотенника проштрафившегося? Волчара его разберет. А что сразу на суку не подвесили, поперли за семь лиг киселя посербать?.. - Как с седла сняли, - тараторил Вырвиглаз. - Так сел сиднем и сидит. Отмахнувшись от докучливого ардана, Бессон опустился на корточки перед пленником. - Как звать-то тебя, паря? Ни словечка в ответ. - Слышишь меня, что ли? Молчание. - Дать бы ему по ребрам разок, другой, - не унимался Вырвиглаз. - Гонору-то поубавится! - Заткнись, - болтун начал уже утомлять Бессона своим стремлением выслужиться. И отлезь в сторонку, гнида, без тебя тошно. Пока по хорошему прошу. Рыжий засопел обиженно, но спорить с главарем не стал - не с руки. - Ты живой, нет, паря? - Бессон наклонился поближе к странному чужаку, потряс за плечо. Вдруг карие глаза дрогнули и уперлись в по-волчьи желтые гляделки разбойника. - Живой, - чуть слышно вымолвили пересохшие губы. - Вроде... Толпа, собравшаяся вокруг, одобрительно загомонила. - Как звать тебя, - повторил вопрос главарь. - Воды дай. - Держи, - одноглазый, меченый косым шрамом через щеку Некрас протянул свою флягу. - Погоди, дай веревки разрежу, - Бессон вытащил нож и одним махом перехватил стягивающие кисти пленника узлы. - Что раньше парня не освободили? - Дык кто ж его знал? - опять влез ардан (ну, прям в заднице свербит у него, что ли?). - Кто он есть? - А ты, никак, забоялся? - главарь глянул сперва на вертлявого болтуна насмешливо, а потом на жадно припавшего к горлышку фляги парня - с нескрываемым уважением. Вырвиглаз взвился, как кочет посреди курятника. - Кто забоялся? Я? Веселины заржали не хуже жеребцов, отпущенных на вольный выпас. - А кто ж еще? - Некрас нагнулся забрать опустевшую фляжку. - Мы ж сразу хотели, а ты - не надо, не надо... Пущай Бессон решает... - Что ж вы брешете, ровно кобели! - рожа ардана налилась багровым - аж конопух не видно стало. - Да я такого хмыря с завязанными глазами не боюсь! Козел душной! Бессон не успел ни придержать, ни окриком остановить распоясавшегося Вырвиглаза, как тот рванул вперед и ногой вышиб некрасовскую флягу. В пальцах его, ровно чародейство какое, высверкнул и заплясал широкий клинок боевого ножа. - Вот в сей момент ему глаз вырву, поглядите, кто кого боится, - кличку свою Вырвиглаз заработал, когда в потасовке за захваченную с бою амуницию подрезал, загнав нож в глазницу, своего земляка, никчемушного, к слову сказать, человечка, о смерти которого никто в ватаге Бессона не жалел. - Эй, легче! - опомнился главарь, но было уже поздно. Острие метнулось к лицу сидящего человека. Он даже не сделал попытки уклониться, только вскинул руки, будто защищая глаза. Ардан заорал, как кабан под ножом резника, пытаясь удержать равновесие. Не получилось. Не понятная сила завалила его вначале вперед - с размаху припечатав открытым в крике ртом о кору дуба, а потом вбок - заставляя выгнуться вслед за неестественно вывернутым локтем. Мгновение, и Вырвиглаз шмякнулся в палую листву, в кровь раздирая ухо о торчащий из земли корень. Бывший пленник стоял над ним на одном колене левой рукой сжимая запястье противника, а правую легко, почти нежно, положив ему на плечо. - Ах, ты ж сука трейговская! Мать твою через плетень,.. - разорялся ардан, до которого еще не до конца дошла вся серьезность происходящего. Мерзкий хруст заставил его захлебнуться в собственном визге. Трейг отпустил руки - предплечье Вырвиглаза упало безвольной плетью - и уселся обратно, как ни в чем не бывало. - Зря ты так про его мать. Трейги того не любят, - покачал головой Некрас. Дать бы тебе раза за фляжку, да сапоги в дерьме марать не охота. Покуда визг отползающего в сторону Вырвиглаза переходил во всхлипывания, Бессон внимательно изучал пленника. Умение драться говорило само за себя - не из простаков, землепашцев-трапперов, птичка. Воин. Прирожденный воин. С детства хоть с оружием, хоть без оружия ученый. Какое бы подспорье для ватаги... - Молодца,.. - протянул главарь. - Умеешь. Звать-то тебя как? Третий раз пытаю. Иль не расслышал? Трейг глянул на него снизу вверх. Потом медленно поднялся. - А как назовешь, так и будешь звать. - Экий ты! Смерти не боишься? - Смерти... Да я ее почти люблю. Меня,.. - не договорил, махнул рукой. - Годится. С нами будешь? - Буду, - просто отозвался новенький. - Только... - Что - только? - Арданов терпеть не могу. Веселины вновь захохотали. - Плюнь. Без него скучно. Трейг пожал плечами, сплюнул. - Ладно. Пусть живет. - Какое оружие тебе дать, безымянный? - происходящее наконец-то начало Бессону нравиться. Парень - не промах. Пожалуй, Охвата заменит. - Меч. - Ого! - поразился главарь, а потом запоздало сообразил, что поражаться стоило как раз в том случае, если бы парень выбрал оглоблю. Крыжак присвистнул - силен, мол, новичок. - Выбирай! Собственно, выбирать было не из чего. Сложенные кучкой мечи петельщиков не различались особо ни весом, ни длиной. Трейг наклонился над трофеями и выдернул полуторник не глядя, наугад. Взвесил на руке, примериваясь... И неожиданно для всех закрутил такую мельницу, что даже бывалые разбойники присели с перепугу, всерьез опасаясь за чистоту порток. Длинный обоюдоострый клинок размазался в серое, слабо поблескивающее пятно. - Ух, ты, - выдохнул Некрас. - Красотища! Не прекращая движения трейг перекинул меч в левую руку, завел за спину и из-за плеча кинул высоко вверх. Толпа заворожено следила, как, перевернувшись несколько раз в воздухе, оружие опустилось и легло рукоятью точно в подставленную ладонь правой. - Ешкин кот! - восхитился кто-то. - Умеешь, - одобрил Бессон. Но трейг с недовольным лицом пошевелил плечами. - Плохо, - пробормотал он озадаченно. - Чуть не выронил... Давно как... - Ничего, - главарь широко улыбался. - У нас живо нагонишь. А назовем мы тебя...
- Живоломом! - ляпнул Некрас и сам обалдел, потому как никогда не силен был в выдумывании кличек. - Живоломом? - удивился Бессон. Потом глянул на скулящего Вырвиглаза - А и верно! Будешь Живолом! Новонареченный пожал плечами. Ему было все равно. Живолом так Живолом. Главное это развязанные руки. И возможность отомстить. За унижение, за боль, за обиду. Пускай путь к осуществлению мести начнется здесь в небольшой и не слишком хорошо обученной шайке в Восточной марке. Закончится он там, где следует. Отроги Облачного кряжа, холмы жнивец, день шестнадцатый, перед рассветом Еле слышный ветерок пробежал по верхушкам холмов. Прохлада. Как ее не хватает. Вот сейчас опять взойдет Небесное Светило и опять задрожит марево над разогретой землей. Север севером, а палит - не приведи Сущий. Тихо. Где-то вдалеке ухнула, устраиваясь на дневной отдых, пестрая неясыть. Внизу, среди строений прииска, раскинувшихся в вытянутой меж заросших рябинником рыжих холмов долине, затявкала жалобно собачонка. - Это в "Бочонке и окороке", - проговорил высокий худой ардан, нервно почесывая белую бороду. - В стороне. Остроухие около бывшего "Рудокопа" стали. - Ладно, ладно,.. - откликнулся невысокий седеющий трейг со следом ожога на щеке. - Щас мы с ними живо разберемся... Только ж ты смотри у меня! - О чем разговор? Проведу, как договаривались. Ни одна живая душа не почует. - Эх, не нравится мне эта собачонка,.. - трейг одернул коричневую накидку с вышитыми на груди языками огня. - Не спугнула бы... - Да я же говорю - далеко это. - Ладно. Помолясь Вечному Пламени, можем начинать. Из сумрака выплыла массивная фигура, ростом не уступавшая ардану, а в ширину двоих таких мало покажется. - Хватит лясы точить, Лабон. Коноводы назначены? - Так точно, командир, - сразу подтянулся трейг. - Тогда дуй вперед. Отрежешь путь на север. И что бы мышь не проскользнула! - Будет сполнено, - полусотенник козырнул сжатым кулаком и легонько свистнул своим. Пятнадцать петельщиков, осторожно ступая, исчезли следом за ним в редколесье. - Твои люди готовы? - бритая наголо голова повернулась к ардану. - Как условлено, - Белый опасливо поглядывал на секиру в руках Валлана. - Хорошо. Иди. Голова прииска так же растворился в сумраке. Командир петельщиков постоял, прислушиваясь. Ни шороха, ни хруста. Покивал одобрительно. Двадцать бойцов и чародей скрывались позади него в десятке шагов. Скоро кольцо замкнется. Ни один остроухий не должен уйти из ловушки. Себе на беду привела свой отряд бешеная сидка на прииск Красная Лошадь. Не просто привела, а, утратив обычный нюх на опасность, устроила на ночевку. Валлан потрогал левое ухо с оторванной когда-то самострельным бельтом мочкой. Ничего. Он будет крошить ее по кусочкам. Строгать, пока сохранится хоть капля богомерзкой жизни. А голову привезет в Трегетройм и лично водрузит над замковыми воротами. - Пора, - говорил он негромко, но десятник расслышал и двинул людей вперед. Петельщики шли гуськом, сжимая оружие. Лица решительные и целеустремленные. Поводов любить остроухих у них тоже не было. - Квартул! Шедший позади всех чародей обернулся. - Заваруха начнется, держись ко мне поближе. Под стрелы не лезь. Не хватало потерять волшебника - еще назад возвращаться. Особым подспорьем в бою он, конечно, не будет, но, раз сам напросился вперед, не гоже отказывать. Пускай потешит любопытство. Отроги Облачного кряжа, прииск Красная Лошадь, жнивец, день шестнадцатый, на рассвете Я медленно шагал по бескрайнему полю. Густой, молочно-белый туман клубился под ногами, поднимаясь чуть выше колена. Он не давал разглядеть, что там под ногами. Бугор, рытвина или, может, пропасть? Далеко-далеко, насколько видел глаз, равнина плавно переходила в темное небо, озаряемое редкими сполохами разноцветных зарниц. Только они и давали возможность различить, где же заканчивается туман и начинаются облака. Справа, слева, впереди неторопливо двигались человеческие фигуры. Человеческие? Наверное. По крайней мере, похожи. Трудно сказать определенно. Очертания каждой скрадывали темно-серые, под стать небу, балахоны. С капюшонами на головах. Да. Именно так это и должно выглядеть. Как же я мог забыть? Поле Истины. Путь, по которому проходит всякий, призванный к престолу Сущего. Как же нас много! Шедший впереди, шагах в тридцати, человек вдруг провалился в туман. Мутные клубы взволновались, взвились малым водоворотом... и разгладились. Словно никого и не было. Этому несчастному уже отмеряно по мере его. Тяжесть грехов, накопленных при жизни, оказалась слишком велика. Не всем, ох не всем, добраться до края Поля Истины. На то оно и создано. Иди, Молчун, и молись. Кайся в грехах и проси прощения. Сущий строг, но справедлив. Он видит все. Осторожно поднимаю ногу. Опускаю. Под подошвой твердь. Следующий шаг. Завораживающий ритм движений. Иди, Молчун, иди. Людей становится все больше. Все ближе и ближе мы друг к другу. Какая коса смерти гуляет сейчас по земле? Снова война? Или наступил Последний Срок? Спутник справа откидывает капюшон. Темные с проседью волосы. Суровая складка в уголке рта. На щеке и висках - белые иглы изморози. Сотник. Прости меня, если сможешь! Делаю шаг в полной уверенности, что под ногой провал. Предавшему дружбу нет дороги в благодать. Нет. Миновало. А где же Сотник? Его место заступил Лох Белах. Длинные усы в запекшейся крови. Правого глаза не видно вовсе - сплошной набрякший кровоподтек. Перворожденный удивленно смотрит на изувеченные сквозными ранами ладони... Выходит, врут жрецы, когда говорят, что лишь люди вхожи к Престолу Сущего? Что нет у сидов души? Только подумал об этом, Лох Белах исчез. Новая фигура приближается ко мне. Тонкие пальцы вертят амулет на длинном кожаном шнурке. Что за игрушка? Не может быть! Деревянный человечек. Толстое туловище, короткие, сложенные на животе, ручки, кургузые ножки. Черты лица только слегка намечены неумелым резцом. Не может быть! Крик рвется из горла, но замирает так и не родившись. Звукам нет места на Поле Истины. Все поглощает туман. Этот амулет я вырезал сам, своими руками. И сам зарядил, в меру умения отобрав Силу по крупицам из аэра. Слабенький амулет. Игрушка. Его я надел на шею младшему братишке, малышу Динин, когда в последний раз, тайком посетил родной дом. Силюсь заглянуть под капюшон. Неужели и он умер! Не может быть! Тьма. Только тьма, скрывающая черты лица клубится в обрамлении грубо обметанной дерюги балахона. Тянусь, чтобы отбросить в сторону досадную помеху. Диний поворачивается ко мне. Медленно поднимает руки... Где же амулет? Капюшон падает на плечи. Золотая челка и смарагдовые глаза. Мак Кехта! Она улыбается мне доброй материнской улыбкой. Чуть устало и укоризненно. Из прокушенной губы на ямочку подбородка стекает черная струйка крови. Трясу головой, силясь отогнать призрак. Мак Кехта в беззвучном хохоте запрокидывает голову. Рукава балахона взлетают, как крылья стрыги. Пальцы с посинелыми крючьями ногтей растут на глазах, тянутся к моему горлу... Сида хохочет... Клыки ее острые и влажно поблескивают. Длинный язык пробегает по бескровным губам... Догадка обжигает внезапно - бэньши! Холодное прикосновение к кадыку. Я отшатываюсь, падаю навзничь и лечу в черную бездонную пропасть... - Молчун, ты чего? Гелка? Откуда? Ведь я... Тьма. Вокруг тьма... - Молчун, не пугай меня! Вскакиваю и опускаю ноги на земляной пол. Холодной прикосновение к босым пяткам мгновенно приводит в чувство. Я же дома! Значит, все увиденное было лишь сном. Кошмаром разыгравшегося воображения. Да и тьма не такая уж непроглядная. В малое оконце под стрехой пробивается слабенькие серые лучи. Должно быть, светает. - Молчун, ты как? Ну вот, старый дурак, напугал девку. Мало ей своей боли? Тебя еще успокаивать. - Все хорошо, белочка. Сон страшный приснился. Врагу б моему самому злому такой сон. Сердце до сих пор колотится об ребра, словно пару лиг бегом отмахал. Рубашка вся намокла, хоть выкручивай. Вот уже и глаза привыкли к темноте, а, может, просто света больше стало. Гелка, одетая по походному, как вчера с вечера договорились, стоит около моего топчана. Правильно, если уже рассвет, то пора выдвигаться к перворожденным - они разбили бивак около развалин "Развеселого рудокопа". Коль вырвал обещание у телохранителя, надо пользоваться моментом. - Все, Гелка, идем. Прощайся с печкой - она по тебе скучать будет. Девка улыбнулась. Значит, успокоилась после испуга, раз шутки понимает. Одеваться мне особо не пришлось - спал одетый. Намотал портянки да сунул ноги в сапоги. Встал, прицепил нож на пояс. Оружие! Аж самого себя забояться можно. Кисет с самоцветами еще с вечера висел у меня за пазухой. Чтоб не забыть утром в суматохе. Слишком большие надежды я на него возлагал. Два мешка, собранные загодя, стояли в углу у двери. Один - поменьше - Гелке. Там всякая кухонная справа (ложки, миски, соль, пара мешочков с травяной смесью для заварки - донник, цветки боярышника и ромашки, сушеные ягодки земляники), нитки, иголки, запас ее одежки, сколько есть. Другой - побольше будет - для меня. Главное, что я туда напихал - это запас провизии. Мука, остаток сала, выменянного у торговцев в прошлом месяце, копченые вертишейки, тушки которых пришлось изрядно покромсать, чтобы унести как можно больше мяса, а не костей. Туда же сложил охотничью и рыбацкую снасть - кто знает, на какой долгий срок растянется дорога. Може, придется на подножный корм переходить. Два меховых одеяла скручу и привяжу сверху. Туда ж и котелок. Не большой, как у походных кашеваров, а маленький - кипятку на двоих подогреть. - Готова, что ли? Что без толку долго рассиживаться? Но Гелка думала о другом. - Молчун, - в ее голосе слышалась настороженность. - Там что-то делается. Послушай... Вот это на меня похоже. Ушел весь в свои мысли и, хоть небо на землю падай, пока не ткнут локтем в бок, не вернусь. Как еще до сорокового десятка дожил таким ротозеем? Я прислушался. Потом рывком отрыл дверь и выбежал наружу. Делалось. Лучше б за сто лиг от нас такое делалось. Где-нибудь за краем мира. На рассвете в холмах воздух прозрачный и легкий, как нигде, звуки разносятся легко. Со стороны площади доносился звон железа и бессвязные выкрики. - Давно началось? - спросил не оборачиваясь, потому что знал - Гелка выбежала следом. - Вот только. Тебя будила - тихо было. Значит, на рассвете, Белый? Умный ты мужик... И смелый. Не уронил таки чести приискового головы. Пошел с оружием против находников. Жалко парней. Положат сиды их всех. Как есть, положат. Да Этлен сам-один справится. Ему даже ничья подмога не понадобится. Ну, разве что трупы в кучу складывать. Все на прииске это, скорее всего, понимали. Никто не торопился на подмогу, захватив кайло или лом. Тропинки между участками, именуемые по обыкновению улицами, были тихи и пустынны, но не думаю, чтобы кто-нибудь спал. Жадно насторожив уши, словно траппер ловушку-плашку, я вслушивался в звуки боя, которые постепенно приближались к нам. Неужели сиды до сих пор не справились с десятком сорвиголов? Наверное, гоняются сейчас за уцелевшими, добивая раненных. Теперь уж и не знаю, уговорит ли Этлен феанни взять с собой одного из посмевших напасть исподтишка салэх? Скорее нет, чем да. Неожиданно, перекрывая возгласы и перестук металла, над боем взвился пронзительный крик на старшей речи. - Аш, Этлен! Аш! Сзади, Этлен! Сзади! Голос высокий, немножко с хрипотцой. Не иначе Мак Кехта. И совсем близко. В ответ с чистого, абсолютно ясного, безоблачного, предвещавшего обычную уже нестерпимую дневную духоту, неба ударила молния. Яркая, голубоватая, она развернулась кривым трезубцем к земле, жадно выискивая жертву. Треск. В воздухе запахло грозой. Это еще что за шутки? Магия? Здесь, на Красной Лошади? Мне показалось, что я схожу с ума. Снова крик. Теперь Этлен - его голос я запомнил на всю жизнь. - Дубтах, ашерлии марух! Дубтах, убей колдуна! Значит, взаправду появился нежданно-негаданно чародей. Телохранитель попусту трепать языком не будет. Если так, то преимущество перворожденных может оказаться призрачным. Пара-тройка хороших молний, огненный шар... Стой, Молчун! Ты что же это за сидов переживаешь больше, чем за своих собратьев, людей? Ты еще в драку ввяжись на стороне остроухих. Тебе таких навешают, о сегодняшнем сне вспоминать будешь с тоской, как о первой любви. Если вообще в живых оставят. Удирать нужно, пока не поздно. Благо, мешки уже готовы. Бегом в холмы, пока смертные и бессмертные друг другу глотки рвут. - Гелка! Ты готова? - я обернулся к девочке. - Уходить будем... Я хотел попробовать объяснить ей, что для нас теперь все равно, кто победит. Люди ли, сиды... Хорошего не дождешься ни от одних, ни от других. Не успел. Точнее, помешали мне. Прямо из-за отвала Пегаша, который совсем недолго побыл собственностью Сотника, выбежал Коннад. На руках он нес безжизненно обмякшую фигурку Маке Кехты. Я сразу узнал ее по выбившимся из-под койфа волосам, отливавшим золотом. Позади них, отстав на пять-шесть шагов, прихрамывал Этлен. Хромал старик, видно, из-за какой-то старой раны, поскольку никаких следов крови на нем не было. Телохранитель оглядывался назад, ожидая близкую погоню. И она не замедлила. Трое воинов с обнаженными мечами в никогда ранее не виденной мною одежде - коричневая накидка поверх кольчуги, на груди пламенел герб Трегетрена, на левом плече скрученная в узел простая конопляная веревка - и один наш с луком. Мечники быстро настигали перворожденных. Молча, с выражением неотвратимости на суровых лицах. Лучник (вроде бы Жихарь, если я правильно разглядел, любимый ученик Хвоста) остановился и натянул тетиву. Стрела свистнула и улетела в пожухлый бурьян, отклоненная клинком Этлена. Прежде, чем Жихарь успел выстрелить во второй раз, телохранитель Мак Кехты сшибся с преследователями в рукопашной. На мой взгляд, они были хорошими воинами. Умелыми и беспощадными. Не хуже, по крайней мере, людей капитана Эвана. И атаковали перворожденного одновременно с трех сторон, не давая свести дело к последовательным единоборствам. Я не ошибся, сказав, "были". Ни опыт, ни мастерство их не спасли. Два клинка в руках Этлена, казалось, обладали собственным разумом. Чтобы описать схватку в подробностях, нужно больше, чем я, разбираться в воинском искусстве. Всего дважды звякнула сталь, отводя оружие нападавших в сторону. По моему слабому разумению сиду понадобилось не более трех взмахов меча - по одному на каждого петельщика. Вспомнил наконец-то, что это за форма - гвардия Трегетрена. Вот только почему так далеко на севере? Ведь это же добрых три сотни лиг от их столицы. Впрочем, в какой-то мере петельщики свое дело сделали. Отвлекли телохранителя и дали возможность Жихарю выпустить еще две стрелы. Одна из них со зловещим гудением пролетела поверх крыши моей хижины, а вторая догнала таки убегающего Коннада. Догнала и, ударив в спину, бросила его на колени прямо на мой лоток. Тот самый, сидя на котором я совсем недавно беседовал с Белым. Мак Кехта замерла на земле будто сломанная кукла. С ее губ на подбородок стекала тонкая струйка крови. Совсем как в том сне. Юноша попытался подняться. Оперенное древко торчало из его спины на ладонь ниже левой лопатки. Для человека рана в девяти случаях из десятка смертельная. А для перворожденного? Какая сила, а, вернее, дурь толкнула меня вперед? Не знаю. Мак Кехты мы достигли одновременно с Этленом, который задержался ненадолго, расправляясь с Жихарем. Жалко, добрый парень был, на рожке играл - заслушаешься. Зря ввязался. Не для нас, простых старателей, эта война. - Живая? - выдохнул телохранитель. Еще говорит довольно ровно. Я бы после такой драки только рот разевал, глотая воздух. - А что с ней? - вопрос на вопрос. Откуда ж мне знать, если я только что их увидел. Этлен понял. - Ушибло о стену... Похоже на то - кожа бледная... Но теплая. И дышит. Я протянул руку и пальцем нащупал живчик на хрупкой шее. Бьется довольно ровно. Жить будет. Зрачки поглядеть бы... Старик вдруг схватил меня за рукав: - Вытащи ее, Эшт! Спаси ее! Я опешил. - Куда ж я вытащу? Да и не далеко уйду... Совсем рядом, буквально за соседним участком, загомонили людские голоса. - Сенлайх уводит их в другую сторону, - цепкие пальцы не отпускали многострадальную рубаху. - Спаси ее. Если феанни погибнет, мне незачем больше жить. Я хотел объяснить ему, что никуда мы не уйдем без лошадей. Выследят, найдут и все равно прикончат. За свою жизнь я как-то не сильно переживал - ни роду, ни племени, - а вот Гелка... Рисковать ею я не мог. - Этлен... Куда там! К нам снова бежали двое петельщиков. Один на ходу накладывал бельт на самострел. Второй размахивал чудным оружием - мне такого видеть не приводилось ни в Империи, ни, тем более, здесь. Стальная цепь, почти в сажень длиной, с гранеными наконечниками на двух концах. Держал он ее не посередине. Короткий конец свисал между пальцев левой руки, а длинный вился в воздухе подобно жалящей во все стороны гадюке (говорят, в болотной стране такие водятся - кидаются на все, что шевелится, а ядовитые - ужас). Не успел я еще окинуть новых врагов взглядом, а телохранитель уже покрыл половину расстояния, разделяющее нас с ними. И хромота не помешала! На ходу когда только успел - он выхватил узкий, как лепесток остролиста, нож. Меч в это время перекочевал, как-то совсем не по-боевому, под мышку. Резкое движение и петельщик-стрелок кулем обрушился в пыль. Куда воткнулся нож я разглядеть не успел. Еще выкрики из-за отвала Карапуза. Много. Голоса злые, каркающие. Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Я подхватил Мак Кехту на руки. Совсем легкая - только и весу всего, похоже, кольчуга да койф. Хоть спрятать на время боя. Может, потом удастся убраться в холмы незаметно, во время неизбежной кутерьмы, которую мы называем празднованием победы. Пробежать расстояние до распахнутой двери оказалось совсем не тяжело, словно крылья на ногах отросли. А то и верно - отросли. Страх он сил здорово прибавляет. Уже вваливаясь боком в хижину, заметил - Этлен хромает следом за мной. Значит, и такой мудреной цепочки для него маловато, чтобы спровадить на Небесную Гору. Или к Престолу Сущего, если и вправду есть у сидов душа? Захлопнулась дверь за сидом. И тут же по ней забарабанил просто град стрел. Значит, увидели нас. Прощай надежда на спасение. Сами себя в ловушку загнали. Уж теперь-то живым никому не выйти... Стрелки, наученные горьким опытом товарищей, прятались за стенами домов и отвалами. Припав к узенькой щелке между досками, я мог явно видеть их перебежки. Пару раз мелькнули коричневые накидки. Потом что-то навроде меховой шапки никак Хвост пожаловал. - Худо дело, Эшт, - просипел Этлен. Похоже, последний петельщик дался ему таки тяжело. Тяжелее, чем обычно. - Да куда уж хуже, - откликнулся я. - Мышеловка. - Не понял, - в голосе старика слышалась озадаченность. - Кто мышеловка? У них там, в замках, мышей не бывает, что ли? А то и верно, небось филиды чарами всех грызунов повыводили. Да, не худо быть перворожденным. - Западня, - может быть это слово ему больше знакомо. Кивнул. Знакомо. Как же, охотиться все любят. И люди, и нелюди. - А вот это - хуже некуда, - старик тоже припал к щелочке, наблюдая за развитием событий. К моему дому двигалась странная группа людей. Двое держали сорванные с навесов двери, прикрывая третьего, шагавшего без оружия, налегке. Импровизированные щиты давали возможность различить лишь темно-серую стеганную куртку - такие трегетренские бароны частенько одевают под доспехи. Колдун? Скорее всего. Теперь все зависит от того, насколько разнообразен окажется арсенал его боевых заклинаний. Если молнии - главное и единственное его оружие, еще немного проживем. Крыша моей хижины из дерна - молнией ее не враз разобьешь. Но, если есть у него амулет, настроенный на огненное волшебство - струя пламени, которую я безуспешно пытался использовать против Эвана, или огненный шар, дело труба. Погребение по-трегетренски нам гарантировано. Только вместо просмоленной лодочки будет высушенный солнцем за погожее лето дом. Удары стрел по двери стали реже, но, тем не менее, исключали даже попытку выбраться наружу. Похоже, к моему домишке стягивались все силы петельщиков. Да и наши, приисковые, не отставали. Большая честь! - Жги, Квартул! - донесся повелительный голос, хотя разглядеть владельца его у меня возможности не было. Все ясно. Значит, есть огненное заклинание. Возможно, приберегаемое на самый крайний случай. Пожарный, можно сказать. Хорошо, что мгновенно амулет не активизируешь. Успеем помолиться Сущему... Гелка вдруг дернула меня за рукав. - Молчун! - Не бойся, белочка, - по привычке откликнулся я и вдруг сообразил, что же она хочет показать. Шурф! Если спуститься и прикрыть ляду, не сгорим по крайней мере. А там можно будет попытаться выбраться и удрать, когда суета уляжется. Впрочем, рассчитывать на глупость врага - это двойная глупость. Конечно же, шурф проверят, когда догорят остатки хижины. Возьмут нас голыми руками. А то и брать не будут - выкурят, как барсука из норы. Мы же не стуканцы - сквозь землю ходить... Стоп! Стуканец! Вот оно - спасение. Я рывком открыл ляду, швырнул вниз связку веток, которые использовал вместо факелов, сунул Гелке в руки ее мешок. - Бегом вниз, белочка! Девка послушалась беспрекословно. А может, и сама уже обо всем догадалась? Она у меня умница. - Бери феанни! Этлен тоже повиновался без всяких возражений, даром что перворожденный и тыщу лет разменял. Просто подхватил Мак Кехту на руки и нырнул в пасть шурфа. Я нацепил свой мешок на одно плечо, глянул в последний раз на привычную, ставшую почти родной обстановку. Ладно, Молчун! Нечего рассусоливать. Спасай шкуру - дом новый построишь. Спускаясь вниз, я полотно притворил ляду у себя над головой - так огню тяжелее достать будет, да и дыму поменьше наглотаемся. Тьма. Тяжелая, сырая, как всегда в выработке. Ступеньки лестницы ложились под ноги сами собой. За восемь лет я наловчился ходить по ним не глядя. Ровно сорок штук. Вот и дно шурфа. Теперь разжечь бы факел... Треск и рев пламени и через плотно пригнанные доски ляды заставил пригнуться и с перепугу прикрыть голову руками. Это не струя, это огненный шар. Причем, очень мощный. Такое не всякому выпускнику Школы по плечу. Даже с соответствующим амулетом. Силен чародей. Ох, силен! А и вправду, как его звали? Квартул? Четвертая ступень посвящения. Мастерство должно быть не малое. Вот и нет больше моего дома. Одно хорошо - багровый отблески бушующего наверху пламени осветили окружающую меня крепь и входы в рассечки. - Эй, вы где там? - Здесь мы, здесь, - голос Гелки доносился из правого отверстия - значит, догадалась, что я затеваю. Зажав запас факелов под мышкой, я подхватил прислоненное к стенке шурфа кайло нужно же чем-то будет отдирать забивающий лаз стуканца горбыль - и нырнул в темноту.
ГЛАВА VII
Отроги Облачного кряжа, под холмами жнивец, день шестнадцатый, утро
Вонища в норе стуканца со временем выветрилась, но оставалась еще достаточно сильной, чтобы мое издерганное страхами воображение неутомимо рисовало картины жуткого столкновения. Одну страшнее другой. Смелость никогда не являлась моей характерной чертой и кусочек рассудка, сберегший ее остатки, спрятался глубоко-глубоко, на самое дно разума, робко напоминая оттуда, что бояться нечего - летом подземные страховидлы залегают в спячку и по выработкам не шастают. Вот, правда, толку от его зудения было мало. Страх не отпускал. Липкими щупальцами сжал сердце, желудок и всю прочую требуху, превращая в издерганный холодный комок. Оставалось только надеяться, что зубы мои не клацают слишком громко.
Двигались мы таким порядком. Я полз впереди. То на карачках, а то и вовсе на брюхе - прорытый в рыхлой породе ход отличался неустойчивостью и кое-где обрушился, оставив между кучами глинозема и сводом лишь небольшие просветы, позволявшие с трудом протискиваться взрослому человеку. Следом за мной Этлен волок так и не пришедшую в сознание сиду. Как он умудрялся не заклиниваться в сужениях своими закрепленными за спиною мечами? Не знаю. Гелка замыкала процессию. Несколько раз я пытался оглянуться - не отстала ли? С таким же успехом можно было попытаться сверить путь по Небесному Светилу или звездам. Тьма стояла, хоть глаз выколи. И факела не зажечь - не очень то удобно ползти на четвереньках с мешком, кайлом и вязанкой хвороста. Из всех хватательных органов свободными оставались одни лишь зубы. В самый раз для факела.
Сколько продолжалось наше путешествие? Один Сущий Вовне ведает.
Мне показалось, что минули, самое малое, сутки. Думаю, на самом деле времени прошло гораздо меньше.
Стуканец - вредное животное... Нет бы рыть ходы прямые да ровные. Как же, дождешься. Нора виляла, как старатель после затяжных посиделок в "Развеселом рудокопе". Сворачивала то вправо, то влево. Поначалу стала забирать круто вниз. Я даже забеспокоился, если в плотном коконе охватывающего меня ужаса оставалось место для такого мирного и уютного чувства, как беспокойства, что все, конец, не выберемся никогда. Избежали погребения по-трейговски, в огне, схлопочем по-веселински, с хорошим курганом над головой. Чем наши холмы не курган?
Потом, правда, пол выровнялся и вскоре ход начал подниматься.
Вот тут-то, ускорившись на радостях, я пребольно стукнулся лбом о выступающий из кровли обломок породы. Аж искры из глаз посыпались. Никакого огнива не нужно.
Ну что же я такой невезучий?!
Скорее от обиды, чем от боли, я завернул парочку настолько отборных словесных пируэтов, что сопящий позади телохранитель удивленно крякнул. Он за свою тысячу лет вряд ли мог где услышать подобное. Я бы тоже не узнал, если бы не общался в детстве и отрочестве с отцовским псарем - Клеоном. Уж он-то любил соленые словечки, которые мы, мальчишки, с наслаждением ловили и запоминали. Позже, они надежно забылись, как я думал. Сколько не секли меня в Школе, где у отцов-наставников весьма в почете телесные наказания, как ни пороли перворожденные за недоимки, никогда себе такого не позволял. А тут - на тебе всплыли. Да еще в компании девочки-подростка и убеленного сединами сида. Мак Кехта, хоть и дама, а не в счет, потому как без сознания.
- Ничего, Эшт, терпи, - Этлен произнес это без насмешки, скорее. с пониманием. Жить хочешь - терпи.
Терплю. Что остается? Спасибо на добром слове.
Я потрогал пальцами стремительно вспухающую шишку - кроме всего прочего еще и ссадина с вершок - и пополз дальше.
Два поворота направо. Что ж он кругами-то ползает? Один - налево... Мы вывалились, как поначалу показалось, на свободу. Я даже готов был поверить, что настала ночь, так как тьма продолжала нас окутывать непроницаемой завесой. Глупые надежды.
- Зажги факел, - Этлен, похоже, догадался обо всем раньше. Жизненный опыт есть жизненный опыт.
Ладно, зажгу. О чем речь?
Голубоватые искры, сорвавшиеся с кресала, упали на высушенный гриб-трутовик. Затеплился маленький, бледный язычок пламени, от которого я поджег одну из веток.
Как только неровный свет факела упал на наши перепачканные потом и грязью физиономии, Гелка кинулась ко мне:
- У тебя кровь на лбу, Молчун! Дай вытру.
Хорошо, что всего лишь кровь. Я-то думал, мозги вылезут.
Осторожно потрогал пальцем край шишки. Верно. Кровь. Присохшая корочка. Вот пусть так и остается.
- Спасибо, белочка. Не надо тереть. Все в порядке. Дай оглядеться сперва...
А что там "оглядеться"? Оглядывайся, не оглядывайся и так все ясно. Мы угодили в старую выработку. Об этом можно было догадаться по почерневшим от времени крепежным венцам, провалившимся под тяжестью породы горбылям затяжки, никем не убираемым кучам обломков у стенок. Скорее всего, заброшенная рассечка. Штольнями уже лет двести никто не пользовался. По мере истощения запасов самоцветов работы уходили все глубже и глубже под холмы. А штольня нужной глубины не даст. Поэтому на Красной Лошади били в основном шурфы, а уж из них - рассечки.