— Учитель говорит, что никогда не поздно измениться, свернув с неправедного пути, может быть, и Иуда…
Под шум голосов спорящих и болтающих учеников Учитель долго смотрел вслед Иуде, потом глубоко, словно через силу, вздохнул и прошептал:
— Горе тебе, Иуда, Симонов из Кариота… Ныне прославится Сын человеческий, и свершится начертанное. И хоть иду Я по собственной воле, но горе тому, кем Я предаюсь. Во веки веков будет лежать на тебе печать предателя…
— О чем ты говоришь, учитель? — спросил сидящий рядом Пётр.
— Это последняя чаша вина, которую Я пью вместе с вами. Следующую чашу вместе с вами Мне пить в царстве Отца моего… Недолго Мне осталось быть с вами…
— Куда же ты уходишь? — удивился Пётр. — Я хочу пойти с тобой.
— Сейчас ты не можешь идти со Мной. Твой час ещё не пришёл. Когда придет ваше время, пойдёте и вы этой дорогой. И встретимся мы в конце пути, и отдохнём, и порадуемся делам нашим…
— Почему?! — отшатнулся осознавший смысл его слов Пётр. — Почему Ты так говоришь? Я не отступлю от Тебя ни на шаг. Если нам и предстоит умереть, то умрём вместе. Мне не жить без Тебя. Я душу свою положу за Тебя!
— Душу свою за меня положишь? — тихо переспросил проповедник. — Все вы отречетесь от меня в эту ночь, в страхе за свои жизни бежав прочь. Сказано: «Поражу пастыря, и овцы рассеются». Но Я вернусь. Я не брошу вас, вам ещё предстоит окрепнуть духом… Сейчас вам тоже требуются доказательства, чтобы поверить, — вот в чём беда… Вам тоже нужны доказательства того, что Я несу порученное Мне Отцом Моим…
— Не надо нам доказательств, — сказал Филипп. — Не надо, мы верим… Покажи нам Отца, и довольно с нас…
— Сколько времени Я с вами, Филипп? И ты не видишь Меня? Видевший Меня, видел и Отца. Пройдёт совсем немного времени, и вы поверите. Поверите и укрепитесь. А Я не оставлю вас. Не бойтесь.
— Я не боюсь, — сказал Пётр. — Если все и предадут Тебя, то я не предам. Если все и сбегут, то я не сбегу…
— А ты, Пётр, отречешься от Меня трижды за эту ночь… Но не смущайся. Твоё время и твоя сила ещё впереди. Ты сможешь победить себя, Я знаю. Я буду беречь вас. И Я буду просить за вас у Отца Моего. Сейчас Я уйду, но не печальтесь. В этом нет ужаса. Я иду к Тому, кто любит Меня. Я иду подготовить место и для вас. После ваших трудов мы соединимся, и Он возлюбит и вас…
— Вот теперь мы верим, — воскликнул Иоанн. — Теперь мы слышим, что Ты говоришь прямо и понятно, без притч, потому и понимаем Тебя…
— Верите? — грустно улыбнулся проповедник. — Скоро наступит час… Он уже настал, и вы рассеетесь, оставив меня одного… Но Я буду не один. Отец Мой не оставит Меня в сей час. Этот час ужасен, но он велик! И в скорби, и в горе мужайтесь: в этот час Я победил мир. Пока ещё вы ищете в учении Моем для себя. Вы хотите ловить помногу рыбы и ходить по воде, как и Я, хотите знать будущее, творить чудеса, проповедовать, ходить из селения в селение и искать любви большей, чем людская. Вы хотите, чтоб вас уважали и слушали, хотите быть здоровыми и жить долго и не бояться сильных мира сего… Даже Меня вы любите за то, что Я учу вас, любите за что-то, а не просто так… Но придет время, и вы будете искать в учении Моем для других. И в сердце своём вы будете искать для других, и жизнь свою положите за тех, кого никогда не видели. И будете раздавать любовь свою более себя, и к престолу Отца Моего уже не вернется лишь искра Его, данная вам. Чем больше вы отдаёте людям, тем больше к вам возвращается. Даже Я имею жизнь вечную не оттого, что Мессия, а оттого, что — Любовь… А сейчас то, что предназначено Мне, подходит к концу…
— У нас есть два меча… — начал было Пётр, но Учитель резко поднялся и вскинул вперёд руку:
— Довольно!.. Теперь Мне нужно побыть одному. Ждите, пока Я буду молиться за вас и за Себя…
Он вышел в ночь и побрёл, погруженный в свои мысли. И каждый шаг давался Ему нелегко, потому что каждый Его шаг был шагом ожидания. Он шел и вдыхал наполненный ароматами смол и хвои воздух. Он гладил ладонями стволы деревьев и нежился щекой о мягкие, душистые листья. Он смотрел на звёзды и улыбался им, прощаясь. А потом Он остановился, опустился на колени и коснулся руками холодной земли, словно пытаясь навек запомнить нежность покрывавшей её травы.
— Отец! — прошептал он. — Отец, душа Моя скорбит смертельно… О, если б возможно было выбрать иной путь. Если б Ты пронес эту чашу мимо Меня!.. Впрочем, важно не то, что хочу Я, а то, что хочешь Ты. Тебе ведомы все пути, и раз Ты даешь именно этот, значит, он — единственный… Но молю Тебя: укрепи Меня, потому что тоска и ужас завладели сердцем Моим. Я один среди них. Я донёс до них то, что Ты поручил Мне, теперь они остаются в мире, а Я должен вернуться к Тебе… Но неужели это — единственная дорога?.. Я верю в Тебя и в любовь Твою, но Я тоскую и плачу, стоя перед началом дороги к Тебе. Я оставляю их, а ведь они ещё слабы и неразумны, они ещё не осознали, что им дано. Но они уже не такие, как все. Мир возненавидит их, потому что они не от мира сего, как и Я… За них Я отдаю Себя, чтобы увидели они истину и уверовали… Молю Тебя — храни их. Открой им Свою любовь, и пусть войдет она в их сердца…
— Так вот что ты задумал! — раздался за его спиной насмешливый голос. Римлянин стоял, привалившись плечом к дереву, и с улыбкой наблюдал за коленопреклоненным пророком.
— Это опять ты, подкрадывающийся со спины и выступающий из мрака? — горько спросил проповедник. — Ты опять пришёл хулить Меня и издеваться надо Мной?.. Отойди. Твой час ещё не настал. Дай Мне побыть одному. Я должен побыть один сейчас…
— Да, тебе стоит помолиться. Потому что, чтобы свершилось то, что ты задумал, требуется воистину чудо… Так вот, значит, почему ты отклонил моё предложение… Ты хочешь осуществить пророчество вашего Писания, говорящего о приходе и гибели Мессии? Я читал эти строки. У тебя ничего не получится — слишком сложно. Но признаюсь: задумано неплохо. Ты только что отправил своего ученика — как его? — Иуду из Кариота к первосвященникам. Да, они с удовольствием примут его донос на тебя и начнут судебное разбирательство. Но ведь этого недостаточно. Я плохо разбираюсь в вашем Писании, но я прочитал в нём столько пророчеств, столько необходимых условий, что… Неужели ты всерьёз рассчитываешь на это? Не забывай: смертную казнь может утвердить лишь римская власть. А её-то и представляют те, кто послал меня к тебе. Ты опозоришься. А я помогу тебе в этом. Жертва Иуды будет напрасна. Он навсегда останется лишь жалким предателем и сребролюбцем, а цель не будет достигнута, и предсказание не исполнится.
— Что тебе надо? Зачем ты пришёл насмехаться надо Мной в этот день? Откуда столько зла в тебе?..
— Откуда?! Я ненавижу лжецов, обманом поднимающихся на вершину славы, по головам своего народа и своих друзей. Ты убеждаешь всех, что ты — праведник?! Но мы-то с тобой знаем истину! Ты знаешь, и я знаю. Все, что ты говоришь о себе, — ложь! Ложь от первого до последнего слова! Где ты видел непорочное зачатие? Поверь моему опыту — так не бывает. Какие чудеса ты творил?! Где они?! Они прошли, и нет среди воскрешённых тобой и излеченных тобой заступников за тебя. А новые чудеса ты совершать не хочешь… Почему? Я отвечу: потому что не можешь. Я думал, что это не столь уж и важно, раз твоё учение может послужить для пользы людей, но оказалось, что не люди тебя заботят, а только личная слава. И знаешь, что я делаю? Я не стану мешать тебе покончить жизнь самоубийством. Отнюдь. Я помогу тебе. Но только знай — жертва твоя будет напрасна. Ты умрешь как лжец, а не как Мессия. Я даже позабочусь для утверждения тебе смертного приговора, но я же и приложу все силы, чтобы не дать тебе осуществить слова пророчества. А требований к его исполнению много. И если не будет выполнено хоть одно-единственное, ты умрёшь как лжец… Как ты думаешь, неужели мне не удастся воспрепятствовать исполнению хоть одного пророчества?
— Где ты видел человека, идущего на смерть ради личной выгоды? Ты глуп в своей злобе.
— Интересная мысль. Над ней стоит подумать… Признаюсь, этот факт смущал поначалу и меня. Но потом я вспомнил все те хитроумные интриги, которые творятся при дворе нашего любимого императора, и твой план стал для меня прост, как… как этот камень, на котором ты стоишь. Ты не собираешься умирать. Ты собираешься инсценировать смерть, а потом чудодейственно «воскреснуть». Как это сделать? Тебе видней. Я, в отличие от тебя, не пророк, я могу строить только логические выводы. Но предположить я всё же могу. Во-первых, ты можешь попытаться подкупить кого-нибудь из солдат или врачей, определяющих смерть. Во-вторых, ты можешь опробовать один из тех хитроумных напитков, которые дарят человеку сон, схожий со смертью и неотличимый со стороны. А после, когда все уйдут, к тебе придут твои ученики и приведут тебя в чувство. Ты залечишь раны, немножко помучаешься, но зато «воскреснешь» в славе и почестях, уже не человеком, а Мессией. При точном расчете и определенных обстоятельствах это могло бы сработать… Но этого не произойдёт! Высокая дисциплина римских солдат не позволит им принять деньги, потому что наказание за невыполнение приказа одно — смерть. Нет таких денег, которые согласились бы они принять, чтобы умереть! И чудодейственный напиток не спасет тебя. Тела обычно досматриваются с пристрастием. А чтобы избежать ненужных споров о твоём «мученичестве», солдаты, перед тем как снять тебя с креста, просто перебьют тебе голени, согласно традиции, и уже тем самым пророчество будет нарушено… Да мало ли их будет нарушено?! Я насчитал свыше шестидесяти условий для исполнения пророчества! Свыше шестидесяти! И если хоть одно — хоть одно! — не исполнится… А они просто физически не могут исполниться в одном человеке. Я очень постараюсь, чтобы они не исполнились. Я знаю, где искать и что делать. Твоя смерть будет смертью лжеца и обманщика. Народ будет смеяться над тобой и презирать тебя. Твой план увенчается провалом, и ты получишь по заслугам… У тебя есть два выхода: бежать, пока не поздно, или же согласиться на моё предложение.
— Каждый видит то, что хочет видеть. Ты жаждешь видеть во Мне обманщика и ищешь во Мне лжеца. Ты не найдёшь, чего ищешь. Время срывает все ложное и оставляет лишь истинное. Правду нельзя скрыть безвозвратно, рано или поздно она вырывается наружу, и все тайное становится явным. Станет ясно и то, кто из нас лжец, а кто — праведен… Нет Мне нужды спорить с тобой, от тебя исходит лишь хула и злоба. Злоба без причины. Злоба, порождённая твоей душой. Ты ненавидишь не только Меня, ты ненавидишь весь народ иудейский… И может быть, ты ненавидишь всех людей на земле. Ты ищешь в них дурное. Зачем? Если человек стремится дать доброе, зачем искать в его стремлениях тайный, злой умысел? Как же надо быть обиженным на всех, кто тебя окружает, чтобы отодвигаться от доброго, как от прокажённого, и смеяться над этим?.. Кто обидел тебя так? За что обидели? Разберись в своей душе. Прими это зло грудью, пропусти его через себя и найди в себе силы не ожесточиться. Прими это как опыт, как данность, позволяющую понять себя, очиститься и…
— Нет, всё же ты не обманщик. Ты — безумец. Я даже могу предположить, что ты и впрямь хочешь повиснуть на этом кресте, как и было предсказано. Я уже встречался с такими людьми. Они одержимы религиозным фанатизмом. Кто-то искренне верит в это, возомнив себя посланником Бога, кто-то фанатично приносит себя в жертву, сам не веря, но желая доказать всем остальным свою правоту, а кто-то просто желает прославиться, как Герострат… Может быть, ты надеешься, что после твоей смерти ученики выкрадут твоё тело и возвестят народу о твоём воскресении? Оставь эту мысль. Об этом я также позабочусь. Гробница, в которую тебя положат, будет опечатана и поставлена под круглосуточную охрану. А потом твои кости, разлагающиеся и смердящие, будут предъявлены народу. Не будет торжества твоего учения ни с тобой, ни без тебя!..
— Отойди от Меня, — тихо попросил Проповедник. — Отойди… У Меня остались лишь эти, последние минуты, не отнимай их у Меня. Вся Моя жизнь принадлежит людям и Богу, но лишь эти, считанные секунды Я хочу оставить Себе. Я хочу побыть наедине с собой и запомнить этот мир, его красоту и величие… Мне нужно всего несколько минут, чтоб укрепиться и собраться. Мне предстоит очень тяжелый путь. Прошу — оставь Меня…
— Нет, я не оставлю тебя ни сейчас, ни потом. Каждую секунду, до самой твоей смерти, я буду рядом, чтоб видеть твои глаза в тот миг, когда ты поймешь, что твои планы рухнули. Чтобы не пропустить момент отчаяния. Чтобы впитать каждую каплю твоей боли и твоего раскаяния… Нам нужен мир и добрые отношения с правителями Иерусалима, и дашь нам их именно ты. По своей воле или вопреки ей. Не захочешь по своей — мы отдадим тебя первосвященникам. Они давно заготовили для тебя камень, который до поры скрывали за пазухой. Вот мы и сделаем и приятное, и полезное разом. Итак, я уже говорил тебе: у тебя немного выборов. Бежать прямо сейчас и кануть в вечность, не оставив следа, согласиться и принять моё предложение, оставшись в вечности как благодетель своего народа, или идти назад и погибнуть как глупец, оставшись в вечности как святотатец, безумец и лжец. Так что же ты выбираешь?
— Даже эти, последние минуты ты не дал Мне, — грустно сказал Проповедник. — Видимо, уже поднесена эта чаша к Моим губам, и делаю Я свой первый глоток… Отец Мой Небесный, если не может миновать Меня чаша сия, чтоб Мне не пить её, то да будет воля Твоя… Я готов принять всё, что предначертано.
— Понятно, — холодно усмехнулся римлянин. — Значит, быть посему… Где должно начаться? За Кедроном, в садах? Туда сейчас должен прийти Ты, и туда Иуда должен привести стражников? Время подходит, и я хочу быть свидетелем. Идем.
— Не по пути нам с тобой, потому что теперь Я узнал тебя, знающий тайное, ненавидящий людей и насмехающийся над святым. Узнал Я тебя и говорю тебе: не быть по-твоему. Бессилен ты изменить начертанное, потому что…
…они не могут войти, — сказал Петроний. — По их представлению, мы — язычники, и вход в любое жилище язычника требует очищения. Они хотят вовремя съесть свою пасху. На очищение требуется время, а им очень хочется побыстрее проглотить свой пресный хлебец во время ритуала.
— Ах, вот как, — брови Пилата сошлись над переносицей, и его и без того суровое лицо потемнело от едва сдерживаемой ярости. — Мы их «оскверняем»? Ну-ну… До чего же я ненавижу эту страну! Страна лжецов и лицемеров… убивать человека и думать о благочестии одновременно. Да и кто не ненавидит их, узнав?! Кто этот несчастный, на которого они так ополчились? Я уже заранее подозреваю, что раз уж они настолько ненавидят его, он должен быть неплохим человеком, — усмехнулся Пилат. — У меня давно возникло ощущение, что распинать надо тех, кого они любят… Кто он? Что сделал?
— Проповедник. Странствует по стране, учит заповедям своего Бога, если верить слухам, исцеляет и даже воскрешает… ерунда, конечно. Но для первосвященников он стал опасен. Его слава растет, его учение находит в людях отклик. Он опасен для них тем, что может подорвать их власть и лишить возможности тихо жиреть и набивать свои кошельки. Они ждут утверждения приговора.
— Подождут, — медленно, растягивая слова, сказал Пилат. — Они так торопятся, что им стоит подождать… Продолжай.
— Его учение утверждает, что все равны перед Богом, не позволяя никому возвыситься над другими, и запрещает собирать богатства на земле, совершенствуясь духовно…
— Недурно, — одобрил Пилат, — очень недурно. Не всем приятно, и лично я не хотел бы стать последователем такой религии, но если судить непредвзято…
— Это им и не нравится. Что они станут делать, если потеряют власть? Кроме как грабить народ и трепать языками, они ничего не умеют и не хотят. К тому же он обвиняет их в нарушении закона, предписанного их Богом.
— Я же говорил, что этот человек уже нравится мне, — широко улыбнулся Пилат. — Подогреть их жирные бока так, чтобы с них стекло немного сала, не так уж и плохо… Но раз уж они пришли за утверждением смертного приговора, значит, его обвиняют в чем-то другом?
— В святотатстве и смуте. Его учение подрывает власть священнослужителей. Он объявляет себя сыном Бога, а это для них самое страшное святотатство.
— Ну и что здесь такого? — пожал плечами Пилат. — Учит, наставляет, проповедует… Не вижу я причины для казни. Нет, мне явно не хочется его казнить. Не потому, что у меня хорошее настроение, или потому, что я добрый. Нет, я не хочу утверждать этот приговор именно потому, что они хотят, чтоб я его утвердил. Я убивал и за меньшее. Но я убиваю тех, кто, по моему мнению, виноват. Может, это немного подгорчит им хлеб, который они так торопятся съесть. Раз они не верят, что он послан от Бога, пусть докажут это, разоблачат его, а казнить… Вот ответь мне ты, Петроний: если б тебя послали наши боги с каким-то известием, что, по-твоему, я должен был бы делать с тобой? Я бы либо возрадовался, либо назвал тебя сумасшедшим. Нет, если б ты призывал к восстанию или пытался совершить переворот, вот тогда… Не обижайся, я размышляю вслух. Мне хочется найти вескую причину или хотя бы повод, чтобы от казать им.
— Но они обвиняют его и в смуте. Например, в призвании разрушить храм Соломона.
— Это уже плохо. Это прямой призыв к восстанию и бунту против существующих законов и порядков. Это надо карать. У меня и без того излишне сложные и противоречивые отношения с первосвященниками, чтобы ещё в это время начинались какие-то проблемы в городе.
— Они его неправильно поняли… Или захотели неправильно понять. Он обычно говорит притчами, чтобы на примере как можно ясней и понятней донести до простых людей своё учение. Говоря: «Я разрушу храм старой веры и возведу новый», он говорил образно. Он имел в виду подмену своим учением устаревших взглядов и обычаев. Он считает, что люди неправильно воспитываются в старой вере, это ведёт их не по той дороге.
— Понятно. Но все равно плохо. Он взял на себя слишком большую ответственность. Такие вещи может говорить только тот, кто имеет немалую власть. С его стороны делать подобные заявления и выдвигать подобные учения крайне неосмотрительно… Обвинения в подстрекательстве к мятежу — это серьёзно. Они утверждают это, он опровергает, свидетели… Что говорят свидетели?
— Двух одинаково свидетельствующих против него не нашлось. Они сами нарушили все свои законы, запутались и теперь явно пытаются подставить нас. Но дело в ином. Он сам не только не опровергает их обвинения. Он ещё и свидетельствует против себя. Преимущественно молчит, но, когда речь заходит о его учении, подтверждает своё право передавать то, что идёт от Бога.
— Он что, самоубийца? При отсутствии свидетелей?! Петроний, это не может быть провокацией? Те, кто ненавидят нас и желают нашего ухода, могут толкать нас к тому, чтобы мы, желая угодить Синедриону, рассмотрели дело поверхностно, утвердили приговор и казнили его. А он окажется каким-нибудь особо почитаемым у народа пророком, или же, по их представлениям, казнью этого пророка мы разгневаем какое-либо божество… Может быть, нас подталкивают к действиям, которые вызовут недовольство, а затем и бунт в народе? Как думаешь, сотник?