— А если всё же… Если только на одну минуту, на одну секунду предположить, что он тот, за кого себя выдаёт…
— Ты думай, что говоришь!
— И всё же?.. Вспомни его, вспомни все, что он говорил, вспомни глаза его и то, что творилось в твоём сердце, и скажи: что делать, если тот, кого мы обречём на смерть, окажется их Богом?
— Слышал бы ты нас со стороны… Странные разговоры мы ведём… Я даже представить не могу такой возможности…
Откашлявшись, он искоса взглянул на ожидающего ответа сотника, ещё раз откашлялся, и с удивлением Петроний увидел, что прокуратор смущен.
— Мы же взрослые люди, — повторил прокуратор неуверенно. — Представить… Ну, предположим… Только не всерьёз, а в шутку… Какая-то странная игра, честное слово… Кх-м…
— Вот и я думаю об этом, — тихо признался Петроний, глядя поверх головы правителя. — Очень не хочется верить… «Не хочется» — это потому, что тогда мы вынуждены будем сами увидеть свои ошибки. И признать его — странного, непонятного, тщедушного и униженного людьми — выше себя. А я ведь его ненавижу. И ненавижу сильно. Тому есть много причин. Одна из них в том, что он объявляет себя Сыном Бога. А я не мог это принять. Каким должен быть Бог, который отдал Сына Своего на погибель, искупая грехи человечества? Строя новую веру, новые заповеди… Мог бы просто явить Свою мощь и Свою ярость, так нет, нисходит к душам людей, к совести их, к их рассудку… Пытаться спасти их такой ценой?! Вот тут-то мне и становится страшно. Если Он настолько любит людей, значит, Он действительно истинный Отец и Создатель. А как же наши боги?.. А если мы убьем того, кого Он послал? На свете много непознанного и скрытого от нас. Это фарисеям злоба закрыла глаза, но мы-то находимся в здравом рассудке… Почему же мы стали сомневаться?.. Нет, я не могу поверить, чтоб Бог отдал Своего Сына ради спасения людей… А если это всё же так?..
— Скажу и я, — через силу промолвил прокуратор. — Скажу… Я никогда не был трусом, а сейчас боюсь это сказать… Но именно поэтому и скажу. Не как верному мне воину, а как одному из немногих, кого я считаю в числе своих друзей… И у меня неспокойно на сердце. Ты понимаешь, почему это странно: я — солдат, я повидал такого, что на десятерых хватит. И я уже давно не сомневаюсь. Если я вижу белое, я говорю: «белое», если вижу чёрное, говорю — «чёрное». А сейчас я вижу то, чему боюсь дать название… Я скажу тебе так: я хотел бы отпустить его… И я скажу тебе больше: если он — Сын Бога и он воскреснет, то первое же, что я сделаю — запрещу чеканить моё изображение на монетах, пока я жив.
— Откажешься от столь великой чести?
— Я сказал тебе: изображения моего не будет… Всё, не докучай мне вопросами. И без того этот день принёс мне сомнений и растерянности больше, чем за всю мою жизнь… Иди и делай своё дело.
— Что?
— Я сказал: иди и делай своё дело. Что тебя смутило? Выполняй приказ, сотник!
Когда Петроний удалился, Пилат долго стоял неподвижно, глядя вперёд невидящим взглядом, потом, словно в забытьи, прошептал:
— Если это окажется правдой… Тогда я хотел бы, чтоб не только изображение моё исчезло с монет… Тогда лучше бы и памяти обо мне исчезнуть из летописей. Потому что и моё имя будет покрыто позором наравне со всеми, кто предавал его мучениям и смерти. И никто не узнает, что… Но и это не самое главное. Важно то, что я сам…
—…Осталось совсем немного времени, — сказал Петроний, склоняясь над лежащим на земле претории телом Проповедника. — Пилат совсем обезумел. Он разрывается между обязанностями прокуратора и личными желаниями. Именно это и послужило причиной того, что на тебе не осталось живого места. Он пытается убедить себя в безразличии к тебе и одновременно вызвать жалость у Синода… Глупец — они не знают жалости! Когда есть опасность потерять власть, все остальные желания не имеют значения… Богом избранный народ, — усмехнулся он. — Это может стать началом хорошей традиции: избранный распинает своих избирателей… Да, это нужно запомнить, когда-нибудь это мне пригодится. Ты плохо влияешь на людей, проповедник. Не знающий жалости Пилат в смятении. Ты посеял зёрна сомнения в его душе. Теперь ему трудно будет жить на этом свете. Ирод поставил под сомнение бесспорность мудрости Синода и правильность выносимых им приговоров. Но они всё равно ненавидят тебя. А из-за того, что я перечислил, они и тебя ещё больше… Признаюсь, проповедник, и мне жаль тебя. Жаль как человека… У тебя ещё есть шанс спастись. Сейчас Пилат выведет тебя к первосвященникам и фарисеям, чтобы показать, что ты уже достаточно наказан и высмеян. Проси у них о снисхождении. Тебе стоит только заговорить с ними, смириться, и я знаю, что ты останешься жить… Что скажешь?
Окровавленное тело зашевелилось, с невольно вырвавшимся стоном боли Проповедник повернул к римлянину голову и прошептал:
— Не могу… Если выживу Я, то погибнут миллионы… Я выполнил свою миссию… Настал черед новой эры… Новых людей… Если Я отступлюсь, род людской погибнет в злобе и распрях… Я свидетельствовал людям о Боге, а теперь должен уйти к Богу, чтобы свидетельствовать Ему о людях… Они спасены… Я оставил после Себя тех, кто разнесёт весть об этом по свету… Я не боюсь смерти. Там ждёт Меня Отец, который встретит Меня с любовью и утешит… Но Я ещё вернусь. Даже после всего этого Я вернусь… Чтобы укрепить их… Ещё раз подтвердить… Дать ещё одно свидетельство… Они слишком долго жили во тьме, чтобы сразу привыкнуть к свету… Он ослепил их, им больно и непривычно… Поэтому они бранятся и пытаются убрать ослепляющий их источник… Но как можно погасить солнце? Оно уже взошло… С Моей смертью весть останется до конца дней… Я не могу отступиться… Я не имею права отступить…
— Твои мучения напрасны, — покачал головой Петроний. — Ты не понимаешь этого. Или не хочешь этого понять… Ты знаешь, что такое — смерть на кресте? Это самая мучительная казнь из всех, что придумали люди за это время. Тебя ожидает немыслимая жажда, чувство позора от выставления напоказ твоих мучений, боль неухоженных и терзаемых ран. Люди будут смотреть на твои муки и на твоё диковинное представление, наблюдать за каждым твоим стоном, с радостью ожидать каждой твоей гримасы. Раны твои будут разрываться гвоздями, опаливаться солнцем, тысячи мух слетятся, чтобы ужесточить твои мучения… Ты знаешь, что это такое, когда гвоздь входит в твоё тело и скрипит о кость? А потом, когда ты будешь извиваться от боли, забывшись в горячке беспамятства, метаться на кресте, они будут точить твои кости, тереться о них, разрывать твои раны… Ты представил все это? Нет, ты представь хорошо… Это долгая смерть. Слабые, которых смерть милует, висят на кресте не меньше суток, более сильные выдерживают до трёх суток… А стоящие у креста солдаты будут время от времени подносить к твоим губам губку с напитком, чтобы ты не умер раньше времени от жажды… Но самое страшное то, что все это будет напрасно. Ты помнишь, какой завтра день? Завтра особенный, высокий день: второй день Пасхи, когда приносится жертва снопа. По вашим законам тебя снимут с креста, предварительно перебив голени… Понимаешь, о чем я говорю? Это нарушение пророчества, в котором говорится: «Ни одна его кость не сокрушится». А если не снимут и оставят на ночь, то опять же, согласно вашим законам, ты будешь осквернён. Остаться на ночь на дереве — по вашим законам означает быть отданным во власть сатаны и навсегда потерять душу для Бога. Чтобы этого не случилось, ты должен быть захоронен до захода солнца. Так что уже не сходится одно с другим… И одежд делить твоих не станут. Я их вполне могу выкупить у солдат. А если и не стану выкупать, то жребий о твоих одеждах они бросать не будут. Разделят поровну — и всё. Четыре солдата — на четыре части… И это будет происходить у тебя на глазах. И ты уже перед смертью будешь знать, что все, оставленное в Писании, не про тебя. И это удвоит твои мучения мыслью о бесполезности гибели… Но самое важное, что и ты, и я, и мы оба знаем, что ты не воскреснешь. Это невозможно… Но у тебя нет необходимости страдать. Ты сам свидетельствовал против себя на суде. И теперь ты сам же можешь спасти себя от позорной и ненужной смерти. Одно-единственное слово — и всё кончится… Я понимаю, что ты знал о своей смерти, предсказывал её, готовился к ней… Но подумай о том, что все ещё можно изменить. Посмотри, как прекрасна жизнь. Ты ещё молод, у тебя всё впереди — и слава, и богатство, и уважение. Оглянись назад: ты же ничего не оставляешь после себя. Ты вырос в деревне, в бедной семье, работал плотником, потом странствовал по миру. У тебя не было семьи, не было дома, ты не занимал значительных должностей и не писал мудрых книг. У тебя даже образования нет. Ты ещё не видел мира, не ездил в дальние страны смотреть на творящиеся там чудеса и не восхищался обычаями и традициями живущих там народов. Что хорошего было в твоей жизни? Даже те, кто называл себя твоими учениками и братьями и утверждал, что любят тебя, — бежали, бросив тебя на поругание. Все отвернулись от тебя. Более того: тебя ненавидят и желают твоей смерти. Вот всё, чего ты добился. Люди не хотят видеть тебя в своём числе. У тебя нет собственности, нет денег, нет будущего. У тебя даже дома своего нет. Ты умрешь среди разбойников и лжецов, как разбойник и лжец. Неужели ты думаешь, что после этого люди будут любить тебя, почитать и слушаться оставленных тобой заповедей? А ведь всё ещё не поздно отменить. Ты останешься жить и сможешь начать всё сначала. Смотри сам: даже могущественный Пилат расположен к тебе. Ты знаешь, что это значит — иметь другом такого человека, как прокуратор Иудеи? Это — возможности, власть, богатство, милости… Ирод интересуется тобой. У тебя появятся возможности отправиться путешествовать в дальние страны, в диковинные земли. Посмотреть удивительных зверей, диковинные строения, говорить с лучшими мудрецами мира. Ты будешь стоять на борту корабля, а ласковый ветер странствий будет ласкать твоё лицо, и солнце будет звать тебя вперёд — к приключениям, знаниям и радости… А женщины? О, эти ласковые и нежные женщины! Они будут радовать тебя своей заботой, услаждать твой взор, любить тебя. Что скажешь на это, проповедник?
— Отойди от меня, — попросил Он. — Ты же знаешь Мой ответ… Я не могу оставить этих людей тебе. Ты будешь жесток с ними так же, как жесток сейчас ко Мне. И каждый раз ты будешь находить для этого весомые причины… А после Моей смерти ты уже не будешь иметь власти над ними. Твоя власть кончается. Оттого ты и злишься…
— Моя власть кончается?! — рассмеялся Петроний. — Нет, проповедник, и сейчас и после я буду иметь огромную власть, уверяю тебя. И знаешь, что заставляет меня усомниться в твоей искренности?.. Хочешь это знать? Хорошо, я скажу тебе правду. Скажу, чтоб ты понял и устрашился. Я хочу, чтоб ты осознал до конца: я знаю, что ты — лжец, потому и ненавижу тебя! Ты правильно угадал, проповедник, да, я — Князь Мира Сего, князь демонов и язычников, карающий род людской за его грехи по своему усмотрению и дающий людям то, что считаю достойным их низости и глупости… Так что ты можешь знать обо мне?! Это я знаю о мире — все! И я знаю, что Бог не может отправить Своего Сына на растерзание убийц и палачей, чтобы донести до людей весть о прощении! О каком прощении идёт речь?! Как можно их прощать?! Нет, это невозможно! Он — Судья, я — палач. А ты кто? Какая твоя роль? Для тебя нет места в этом мире! Ты говоришь, что лишаешь меня власти?! Какой?! Ты уходишь, а я остаюсь карать их. Я остаюсь пытать палачей, предавать предателей и убивать убийц! Так чем ты мне опасен?!
— Те, кто поверят в Меня, уже не будут ни палачами, ни предателями, ни убийцами… Кого же ты станешь карать? У тебя нет власти над чистыми и любящими. Сейчас людей разъединяют деньги, национальности и роды, власть и разные законы. Сейчас они разобщены и пребывают в ненависти и зависти друг к другу… Их можно объединить не деньгами, не законами, не властью даже самых мудрых правителей, а лишь любовью. Любовью друг к другу и к Богу. Она сравняет и сплотит всех. И не будет войн, и не будет ненависти. Это закон, который идёт от Того, Кто стоит над всеми царями… Ты переступаешь черту в своей ненависти к людям. Ты пытаешь палачей? За что же ты пытаешь Меня? Неужели нужно убить, чтобы понять, что убитый был невиновен?.. Теперь Я изменил этот мир. Так не могло продолжаться дальше. Они бы уничтожили себя… Теперь этот мир станет немножко лучше. И цена этому — Моя жизнь, и Я согласен заплатить её. Добровольно.
— Это невозможно! Я знаю всё об этом мире! Да, я не могу уничтожить тебя сию же минуту, потому что пророчество есть, и пока ты сам не отступишься, я не волен нарушать предначертанное. И тем мне больнее. Я знаю, что ты лжец, но пока не могу уничтожить тебя. Ты глумишься над правдой и говоришь непонятное, но я вынужден терпеть… Но я могу создавать ситуации и предоставлять возможности. И ты не сможешь устоять, потому что ты — человек!.. Но если ты прав… Значит, я не знаю всего об этом мире… А раз знаешь все ты, то ты — Бог и послан от Бога… Кто-то из нас ошибается, и кому-то придется заплатить за эту ошибку. Если ты — Бог, то поплачусь я, но если ты — лжец, то платить тебе! Но я не могу ошибиться! Ты не дал мне ни одного подтверждения своей Божественности. Ты не показал мне ни одного чуда! Нет-нет, это невозможно!.. Я знаю всё об этом мире…
— Ты не можешь знать всего, — слабо улыбнулся Он. — Ты не Бог.
— Вот это точно. Я об этом знаю и не скрываю этого. А ты говоришь что-то нелепое и богохульное… И платишь за это. Именно за это, а не за «грехи людские». Ты совершаешь святотатство и платишь за него. Вот потому я и ненавижу тебя. Ты не просто лжец, ты — лжец, вселяющий беспочвенную надежду. Тебе нет места в этом мире! Ты говоришь, что ты знаешь всё? Тогда загляни в будущее! А если не можешь, то я сам расскажу тебе. Ты хочешь, чтоб твоё учение принесло людям свет?! Не будет так! На протяжении веков — веков! — твоим именем и под видом твоего учения будут пытать и убивать неугодных и непонятных. Люди не смогут понять этого учения и будут извращать так, как видят и понимают, и так, как хотят видеть и понимать… Они будут толковать его по-своему и драться между собой за правильность именно своей версии. И одни твои последователи будут убивать других твоих последователей. Сжигать, распинать, расстреливать… А для начала те, кто не верит в твоё учение, будут убивать тех, кто в него верит. Все смешается в одной кровавой бойне, которая затянется на много столетий… Ты видишь это сквозь века? Нравится ли тебе это? Но это, наверное, слишком далеко для тебя. Вернемся ближе, к тем, кто получил эти знания непосредственно от тебя. Что они получат от этого лично? Благо? Добро? Любовь? Нет! Они все погибнут! Все, до единого! Хочешь узнать — как? С кого бы начать?.. Вот!.. Иуда из Кариота, тот, кто был отвержен людьми с детства и воспитывался как трус и ненавистный. Ты дал ему немного тепла, и он привязался к тебе, как собачонка. Ещё бы: его никто никогда не любил и даже доброго слова не молвил в его сторону. Он был слаб душой, но он готов был на всё ради тебя… Так что же он вынужден был сделать? Он вынужден был исполнить слова Писания и предать тебя на мучения и смерть! А ведь даже этот недалёкий человек понимал, что будут говорить о нём в веках, как будут смотреть на него и враги, и друзья… Друзья… Они, твои ученики, не любят друг друга, спорят, боятся, пытаются занять возле тебя место получше и не понимают тебя… Они первые осудят его. Осудят со злостью людей виноватых, бежавших от тебя в минуты беды, отрёкшихся от тебя. Злость на себя они обратят в злость на него и, не умея смотреть в корень исполнения пророчеств, с удовольствием очернят его имя, увековечив его в своих легендах. А ведь понять его поступок, сравнив с пророчеством, которое ты хочешь исполнить, не так уж и сложно. Раз там написано: «Даже человек мирный со мной, на которого я полагался, который ел хлеб мой, поднял на меня пяту», так что он должен был сделать? Сказано: «за тридцать сребреников», так сколько он должен был взять у них? Или он никогда не читал вашу главную книгу, сделав это по незнанию? Да, он продолжит то, что должно осуществиться и дальше. Он бросит эти деньги в лицо первосвященникам, в храме, но там не сказано, что он сделает дальше. Он не сможет больше нести эту ношу, не сможет больше жить среди тех, кто ненавидит его и не понимает. Он повесится! Пойдет и удавится!.. Хорошенькая плата за исполнение того, что должно свершиться! А мать твоя? Ты не оставил ей никакого будущего. Подумал ты о ней? О той, что заботилась о тебе, пока ты был мал? О той, которая поверила тебе и следовала за тобой? На кого ты оставил её?! На какое существование обрёк?! Кто будет заботиться о ней, когда тебя не станет? Об этом ты подумал?! А остальные твои ученики?.. Их тоже ждёт страшная участь. Симеон, именованный Петром, будет распят вниз головой, Андрей — распят на кресте, как и Симон, по прозвищу Кананит, «сыны Громовы» — Иаков и Иоанн… Иаков будет обезглавлен Иродом, а твоему любимому ученику Иоанну зальют горло расплавленным свинцом. Иаков будет сброшен с крыла храма Соломона, Иуда, по именованию Леввей, будет предан мученической смерти в Персии. С Варфоломея сдерут кожу. Фому убьют стрелой из лука… Да и других ждёт не лучшая участь, нет смысла все перечислять… Нет, есть! Я забыл ещё одного персонажа этой истории. Та, которая любит тебя не только «возвышенной», но и «простой» земной любовью. Мария из Магдалы, по прозвищу Магдалина. Та, которая сейчас плачет о тебе за этой стеной, та, которая, в отличие от твоих учеников, не побоится пойти за тобой и на Голгофу, и к гробнице… Что будет с ней? Её побьют камнями. Насмерть… Вот и всё, что принесет твоё учение. Потом пройдут века, и из памяти людей сотрутся эти дни. Вся эта история будет казаться не больше, чем красивой сказкой, и даже в самом твоём существовании будут сомневаться… Нет, я плохо сказал. Они будут уверены, что ты — миф, фантазия, легенда. Что тебя — не было. В существовании Сократа сомневаться не будут, в существовании Платона — не будут, Гомера запомнят, а ты… Ты — миф, быль… В тебя перестанут верить…
— Я предупреждал Своих учеников обо всём, что ты говорил. — Он с трудом приподнялся и сел, привалившись спиной к стене, но тут же сморщился от боли и отодвинулся. — Они знают это и, когда укрепятся духом, пойдут и на это, чтобы нести людям истину… Знаю Я и о распрях, и о жестокостях, и о войнах, и о гонениях. Я говорил обо всём этом… Но те, кто поверит в Меня, поверят в то, что я принес истину, — спасутся. Не весь мир погибнет, а только палачи, убийцы и прочие враги рода человеческого… Они останутся во власти твоей, и ты уничтожишь их… А тебя Я хочу попросить… Потом, когда-нибудь… Напиши то, что было сокрыто от всех остальных… Пусть кто-нибудь найдёт это и раз несет по свету. Пилат и Иуда… Они не так уж виноваты… Я не могу ненавидеть их. И не хочу, чтоб люди воспылали злобой к ним… Я вообще не хочу, чтоб в людских сердцах жила злоба… Они ведь просто не знают, не понимают, не ведают, что творят… Ты напиши, и пусть найдут…
— Ты понимаешь, кого ты просишь?! Ты, наверное, сошел с ума от боли и страха?! Я?! Ты просишь меня это сделать?! Меня?!
— Так будет, — тихо сказал Он. — Ты напишешь… И ещё… Не суди ты их только по закону. Закон изменился, наполнившись любовью… Отец может наказать ребенка во вразумление, но делает он это по любви, а не по закону… Так и с людьми… Это тяжело, я знаю… Все уходят к Отцу, а ты остаешься… Годы, столетия, века… Но ты — князь этого мира… Не дай ему погибнуть… Убереги его от последнего, рокового шага самоуничтожения… А Я принесу им любовь… Через войны и мор, через голод и распри, через жестоких правителей и лживых проповедников будет светить им и Вера, и Надежда, и Любовь… Их не уничтожить. Нет такой силы. Нет и не будет. Любовь сильнее всего.
— Ты — безумец, — с каким-то странным страхом прошептал Петроний. — Ты — безумец… Безумец…
— Ты знаешь, что это не так, — струйка крови стекла из уголка Его разбитого рта и запеклась в бороде. — Не будь жесток… Будь справедлив…
— Я всегда справедлив, — с горечью и достоинством ответил Петроний. — Я лишь меч… Меч, наделенный волей и разумом. А они — яд, лишенный и воли, и разума. Они проливают его на себя самих, живут в этом и злословят о тех, о ком не знают ничего, но считают виновными в своих бедах… И всё же я не верю тебе, проповедник. Мне даже жаль тебя… Жаль как человека… Ты лучший из них. Может быть, таких никогда ещё не рождалось, и никогда больше не родится. По мужеству своему, доброте своей и мудрости своей ты стоишь целого мира… Мир не стоит тебя… Но то, что ты хочешь — невозможно! Ты не можешь быть Сыном Бога! Я-то это знаю… Знаю…
— Петроний, — окликнул его выходящий из дворца Пилат. — Прикажи солдатам поднять проповедника и вести его в башню Антионии, на Каменный помост. Я ещё раз попытаюсь убедить этих глупцов… Проповедник, ты должен помочь в этом мне и себе… Ответь им! Не молчи, когда тебя будут спрашивать. Ты понимаешь, что своим молчанием ты заставляешь меня отдать тебя на распятие? Только я имею власть спасти тебя, и я имею власть предать тебя смерти. Только я — твоё спасение. Помоги мне, сейчас должно решиться многое… Поверь: я искренне хочу спасти тебя и ищу возможность отпустить тебя… Я хочу этого, слышишь, странный человек?!
— Ты не имел бы надо Мной такой власти, если б это не было предопределено свыше… Не мучайся. Куда больше вины на тех, кто передал Меня тебе… Не защищай Меня, этим ты поднимаешь против себя имеющих власть в этом городе… Так должно случиться, и так случится.
— Никто не имеет власти больше меня! — повысил голос Пилат. — Я… О чем ты говоришь?! Мы жизнь твою решаем! Мы судим тебя, и вопрос стоит о жизни и смерти твоей, а ты заботишься о моей совести… Кто же ты, странный человек, который поселяет в душах смятение и сомнения? Кто ты, тревожащий совесть, когда делаешь то, что кажется привычным и правильным, но под обличением голоса твоего, отзывающегося в сердцах, оказывается ложно? Кто ты, который…
…Царь ваш!
— Распни его!
— Я слышу это от тебя? Гамалиил?! Ты, наиболее богобоязненный и уважаемый в своём народе человек, хочешь, чтоб я отдал на распятие Царя вашего? Ты просишь меня об этом?! К чему вы стремитесь и чего хотите?! Загляните через вашу совесть в будущее и ужаснитесь!..
— Нет у нас царя, кроме кесаря, — хрипло ответил Гамалиил. — И не тебе взывать к нашей совести, как не тебе рассуждать и о нашем Боге. Мне в душу начинает вкрадываться сомнение, что ты не друг нашему кесарю. Всякий, кто хочет сделать себя царем, противник кесарю, а ты оправдываешь его в этом безумном желании… Так что же нам думать, прокуратор?
— И это говоришь ты?! — впился в него яростным взглядом Пилат. — Ты, сын столь гордого народа, который не признает ничьей власти, кроме власти вашего Бога?! В своей же религии святотатствуешь! На вас будет смерть его… Одумайтесь! Царя ли вашего хотите распять?!
— Распни его! Распни!
Пилат сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев, и невольно сделал шаг вперёд. Под его безумным от беспомощной ярости взглядом стоящие впереди попятились, но напиравшие сзади стеной стояли перед судилищем, и крики волнами катились по рядам людей:
— Распни его! Распни! Мы требуем распять!
— Нет у меня больше сил бороться с вами, — сквозь зубы сказал Пилат. — Не нахожу я ни совести в вас, ни поддержки в нём… Один я пытаюсь вас образумить. Но не под силу это, когда и палач и жертва идут к одному… Неужели я один среди вас?! Безумцы, вы сами решили свою судьбу… Петроний! Принеси таз с водой!.. Быстро!
Когда сотник принес требуемое и поднес наполненный водой таз прокуратору, Пилат медленно, словно совершая какой-то обряд, окунул в него руки и, с ненавистью глядя на толпу, сказал:
— Невиновен я в крови этого человека. Этой водой, в которой крестился он и которой пытался крестить вас, я омываю свои руки. Нет на них его крови… На вас она. На ваших сердцах и языках. Моё же сердце чисто, а руки, которыми вы пытаетесь убить его, я сумею отмыть… Руки отмыть можно, а вот как вы собираетесь отмыть ваши сердца?!
— Пусть его кровь будет на нас, — согласился Гамалиил. — Я согласен принять на себя кровь этого лжеца… Ты утверди наш приговор, а кровь мы примем на себя. Кровь этого человека не страшна ни нам, ни детям нашим, ни делам нашим, ни вере нашей. Никогда наш народ не примет его и его веру! Распни его!
— Мы принимаем его кровь на себя! Распни его!..
— Пусть его кровь будет на нас и детях наших! Мы не боимся! Распни!
— Мы согласны! Распни его! Распни!
Лицо Пилата застыло, словно вырезанное из мрамора. Неловко обернувшись к сотнику и избегая смотреть на поддерживаемого с двух сторон солдатами Проповедника, прокуратор приказал: