Я обязуюсь никогда не раскаиваться, кроме
тех случаев, когда раскаяние может настроить
меня на дальнейшие подвиги.
Панарин с натугой открыл глаза. Комната была насквозь незнакомая, он валялся на диване, одетый, только без ботинок, рядом с диваном стояло кресло, а в кресле сидела облаченная в пушистый халатик Клементина и задумчиво разглядывала Панарина. За окном стояло утро.
— Это как я сюда? — тоскливо спросил он.
Клементина грустно покачала головой.
— Я тебя не обижал? — на всякий случай поинтересовался Панарин. — Нет, правда, как я сюда?
— Когда приехали, вы снова пошли в кабак, — прилежно доложила Клементина. — Поминки устроили…
Панарин прикрыл глаза. В памяти всплывало нечто непрезентабельное, обрывки какие-то — грустные лица, грустные песни, и кто-то рвал на груди рубаху, кто-то порывался чиркнуть ножом по собственной руке и написать кровью эпитафию на стене, и что-то вроде бы горело поблизости — то ли забор, то ли стог сена… «Хороши», — с привычным, приевшимся уже и потускневшим раскаянием подумал он.
— Вот — Потом ты рвался к самолетам, в ангар, и я тебя уволокла к себе, потому что до твоего коттеджа не дотащила бы. Ты долго доказывал, что только я могу тебя спасти, потом отключился.
— Понятно, — сказал Панарин. — Что ж, будни, они же веселые и грустные праздники…
Она была прекрасна, и Панарин почувствовал, что сию минуту сойдет с ума, если останется лежать, если ничего не сделает. Он поднялся, содрогаясь от головной боли, за руку выдернул Клементину из кресла и притянул к себе. Клементина слабо барахталась, шептала что-то и вдруг обмякла в его руках.
Двумя часами позже по главной улице Поселка, Проспекту Мучеников Науки, четко печатая шаг, к зданию дирекций шагал подтянутый, чисто выбритый и абсолютно трезвый зам. директора по летным вопросам полковник аэрологии Т.Панарин — в парадной форме с белейшей рубашкой, при наградном кортике. Блестели серебряные альбатросы на петлицах, и золотые альбатросы на погонах, и золотые астролябии — знаки различия, — и золотой Икар на левом рукаве, и золотой Колумб на правом. Посверкивали ордена Галилея всех трех степеней, Большой Крест Познания и Звезда Поиска.
Поселок был само благолепие. Разбитое давеча окно бара заслонили огромным плакатом «Добьемся стопроцентной возвращаемости самолетов!», а вывеска бара гласила: «Кафе-мороженое «Снежинка» (это на другой стороне было изображено, так что оставалось лишь перевернуть). Выцветшие плакаты исчезли все до одного. Из динамиков лилась музыка Вивальди. Через площадь шествовал казенный кот Магомет с бантом на шее. Абсолютно трезвый завхоз Балабашкин руководил тащившими какой-то мудреный агрегат грузчиками. И Балабашкин, и грузчики были в смокингах, друг к другу они обращались на «вы», употребляя слова «позвольте», «заносите влево, сударь», «вы мне сейчас наступите на ногу, милейший Иван Петрович». Перед зданием дирекции стояли длинные черные лимузины с зеркальными стеклами, охраняемые, старшиной-безопасником. Количество лимузинов не сулило ничего хорошего.
Панарин прошел по длинному тихому коридору и остановился перед дубовой двустворчатой дверью. Возле нее маялся на банкетке очкарик в белом халате с нашивками лейтенанта барометрической химии, и сидели двое бледных научников — судя по серебряным Платонам в петлицах халатов, начальники секторов, новые какие-то. Дверь приоткрылась, в щелочку высунулся ученый секретарь Нахманович и позвал шепотом:
— Панарин!
Панарин вошел. За длинным столом сидели человек десять в строгих черных тройках. Сбоку примостился Тарантул, шеф, Господь Бог, самодержец и директор Поселка — старый армянин Гамлет Адамян, светило прикладной аэрологии, громадный, пузатый и всегда грустный. В его кличке не крылось ничего обидного прозвища здесь давали по своим законам, и, не придись Адамян ко двору, будь он нелюбим, его окрестили бы Грандом или Лордом.
— Полковник аэрологии Панарин, заместитель директора по летным вопросам, — доложил Нахманович и на цыпочках смылся в угол.
— Ага, — сказал краснолицый седой мужик с золотой звездочкой Героя Науки на лацкане, грохнул кулачищем по столу и заорал: — Вы это что тут творите? Молчать! Зажрались? Погоны надоели? Наука надоела? Вам бы показать, на чем мы трюхали над Вундерландом и возвращались — вы б в штаны наделали, щенки! А вы? Вам дают суперсовременную технику и аппаратуру, а вы ее гробите, салаги! И людей гробите! Молчать, ефрейтор! В дерьмовозы загоню! Распустились! Водку жрете? Шлюх развели? Молчать, говорю! Да как вы смеете, паршивцы, гробиться на такой технике? Нам бы ее в свое время мы бы черта с рогами добыли! А вы? Молчать! Лиха не хлебали!
— Так точно! — рявкнул Панарин.
— Унять своих паразитов! Привести в Божеский вид!
— Так точно! — рявкнул Панарин, поедая его глазами. — Будет унято и изжито!
— Тихон, ты не помнишь, кого и за что в тридцать пятом на год турнули из Поселка? — спросил другой седовласый, сухопарый и вальяжный, с золотой звездочкой же. Громадный краснолицый Тихон фыркнул и отвернулся.
— Молодой человек, — сказал сухопарый Панарину. — У каждого из нас найдется в прошлом немало э-э… эскапад разного рода. Скрывать это бесполезно, потому что вы все равно докопаетесь — знаю я, что такое фольклор Поселка… Не о том разговор. Бог с ней, с водкой, Бог с ними, со шлюхами — не мы это выдумывали, не нами заведено, не нам и запрещать… Вы только постарайтесь работать без смертей. Это не так легко, но вы постарайтесь.
— Так точно! — рявкнул Панарин. — Есть постараться!
— И больше думайте о моральном облике, — встрял третий, седой, но без звездочки. — До нас доходят слухи, анонимки и докладные… Чего вам не хватает? Кафе-мороженое вам построили, аттракционы купили за валюту в Токио, кино показывают, произведениями Президента Всей Науки полна библиотека. Природа вокруг такая… А вы?
— Так точно! — рявкнул Панарин. — Будет изжито!
— Мы все понимаем, полковник, — повернулся к Панарину тот, сухопарый. И помним все — что до сих пор не нашли тех троих в гондоле «Италии» и самолет Леваневского, что Марс пока не досягаем. Какой-то процент потерь неизбежен — Рихман, Роберт Скотт, Богданов… Но все равно постарайтесь работать без смертей.
— Так точно! — рявкнул Панарин. — Есть постараться без смертей!
— Можете идти.
— Служу Науке! — рявкнул Панарин, повернулся через левое плечо и промаршировал к выходу.
Потом вызывали барометрического лейтенанта, потом обоих сразу научников, потом всех вытурили, и комиссия стала заседать. Научник сбегал за сверхчутким микрофоном, и все четверо сгрудились у двери, но доносились лишь отдельные реплики.
— …Так вы за то, чтобы заранее выводить процент потерь? Что за похабная мысль, милостивый государь! Дерьмовая концепция!
— …за идеализм давно уже не сажают, к вашему сведению. И идеализма самого нету. Может, сохранился кое-где на Западе, там разлагаются…
— Тихон, ну, а кто у меня в тридцать шестом увел ту практикантку чуть не с подушки? И в рейд не вышел?
— Так время другое было. Суровое время. Сложное.
— Ишь ты, оглоед…
— …и не трогайте моих пилотов!
— …риск…
— …цели…
— …средства…
— Истребители! Сам Президент…
— Ага, и авианосцы…
— Коллеги, мы поучаем молодых, потому что завидуем — сами-то уже истаскались, и печень болит, и агрегат полшестого показывает. Тебе б сбросить лет тридцать, ты бы сам прижимал этих кисочек в мини, генерал, ваше степенство. Нет, Тиша?
— …познание всегда требовало жертв, и брало их, между прочим, независимо от наших благих желаний и наших возможностей…
— …но как сворачивали у ангаров, та рыженькая — ох и ах, где мои сорок лет…
— …хоть не возите им вермут, на базе — море болгарского сухача…
— …слишком легко объявить Шалыгана вышедшим в тираж шизофреником. А помнишь, в тридцать девятом, рейд «Омега»? Ты же исключительно благодаря ему звезду таска ешь, диабетик красномордый…
— …где я вам найду сюда путных баб? Все равно со временем научатся…
— …и не стоит с таким оптимизмом, прямо-таки щенячьим восторгом, простите, твердить о работах Мейсена и Кардовского. Последний рейд доказал лишь несколько частностей. Теорема в целом остается…
— …не трогайте моих пилотов, святые не идут в кочегары!
— …насчет восемнадцатой трассы — нужно срочно что-то делать…
— …и если ты еще одну анонимку шкрябнешь — выкину из Поселка и из науки!
— …к вопросу о диссертации Попова — она написана человеком, понятия не имеющим о базисной топологии.
Панарин любил и уважал их. Они были легенда, история науки во плоти и крови, свершениях и грешках. Все они понимали, все неписаные законы они знали получше писаных. А потому не было нужды в лишней болтовне. Вундерланд существует, и точка…
Панарин без особой охоты пообедал в кафетерии на втором этаже, стараясь не вспоминать о Клементине. Он наблюдал в окно, как рассаживаются по лимузинам старики из легенды, мамонты славных и жестоких лет. Вереница длинных черных машин проплыла по Площади имени Покорения Антимира, исчезла за углом. Панарин посидел еще немного и спустился вниз. Жизнь Поселка понемногу входила в нормальный ритм. Динамики ревели:
Завхоз Балабашкин, облапив фонарный столб, декламировал ему Хафиза. Двое его молодцов сноровисто переворачивали вывеску более привычной стороной, где было написано «Бар у Трех Углов». Третий вытирал о смокинг замасленные ладони и орал, попинывая тот самый сложный агрегат:
— Ванька! Так куды эту гниду? В четвертый?
Панарин пересек площадь и остановился перед доской объявлений, где красовались три свежеотпечатанных приказа.
В первом заместителю по летным вопросам полковнику Панарину за гибель одного из пилотов объявлялся строгий выговор с занесением, и ровно на месяц запрещалось ношение Большого Креста Познания.
Во втором приказе сообщалось, что результаты рейда «Гамма», проведенного три недели назад при личном участии и под командованием полковника аэрологии Панарина, превзошли всякие ожидания и дали весьма ценные для нуклеарной биологии и краниологической гидрологии данные. В связи с чем полковник Панарин, капитаны С.Босый и К.Крымов, старшие лейтенанты Л.Шамбор, К.Бонер (посмертно) и Р.Славичек указом Президента Всей Науки награждены орденами Бертольда Шварца первой степени.
Третьим приказом всему летному, научно-техническому и инженерному составу Поселка в целях морального оздоровления предписывалось трижды в неделю посещать кинотеатр, четырежды в неделю — новооткрытый магазин «Молоко», а также прочитать брошюры профессора В.Б.Пастраго «О вреде пьянства» и «О вреде безалаберных половых отношений». Каковые брошюры каждый обязан получить у Балабашкина под расписку. Кроме того, сообщалось, что вечером в Поселок прибудет для прочтения лекции сам профессор В.Б.Пастраго. И в заключение строго запрещалось после употребления алкогольных напитков обижать поселковых животных, красть из лабораторий и террариумов подопытных животных, летать на самолетах за пивом на «материк» и пугать пистолетом предместкома Тютюнина. Нарушителям вышеизложенных запретов грозил широкий ассортимент кар — лишение месячной премии, временное лишение орденов, неделя с метелкой и назначение на полгода грузчиком в магазин «Молоко».
Повсюду толпились кучки аборигенов, обсуждавших за бутылкой третий приказ. Балабашкин уже выписывал по площади синусоиды и щедро раздавал брошюры профессора В.Б.Пастраго, которые возил за ним на тележке грузчик в драном и мятом смокинге. Прошел слух, что в новооткрытом магазине «Молоко» стоят за прилавком пятеро молоденьких продавщиц, только что прибывших с «материка», и все ринулись покупать простоквашу.
— Ну и как настроение?
Панарин обернулся — рядом возвышался Адамян Гамлет Багратионович, больше, чем когда-либо напоминавший сейчас унылого слона.
— Настроение — как всегда.
— Мальчик, и тем не менее у меня впечатление, будто ты в последнее время сдал…
— Это трудно объяснить, — сказал Панарин. — И началось это не вчера. Правда, вчера я говорил с Шалыганом…
— Понятно. И ты думаешь, что ты первый, кого он смутил рассуждениями о лодках и верблюдах? А ты способен бросить штурвал и пересесть на верблюда? Ну-ка, представь, ярко, объемно, в цвете!
Панарин отрицательно мотнул головой.
— То-то, — сказал Адамян, генерал-полковник аэрологии, славный альбатрос в прошлом. — Где-то сейчас сидят за партами те, кто, быть может, проплывет по Реке. Только к нам это не имеет никакого отношения. Узкая специализация — девиз наших гербов, бремя наших горбов… Мы навсегда прикованы к штурвалу, для нас всегда будут только самолеты.
Они помолчали. Динамики Главной Диспетчерской выплескивали рев пьяного дуэта:
— Менестрели… — поморщился Тарантул. — Тим, все полеты на сегодня отменены. Пойдешь только ты. Звеном. По маршруту бонеровской «семерки». Нужно посмотреть, что там…
— Людей подбираю сам?
— А когда это я вмешивался в твои дела?
Адамян ткнул его кулаком в плечо, неуклюже повернулся и пошел к зданию дирекции, оплывший старый фанатик аэрологии, сумевший одиннадцать лет назад дотянуть до полосы то, что осталось от самолета да еще ухитрившийся эти лохмотья посадить. С тех пор — в воздух даже пассажиром нельзя…
К Панарину валила толпа пилотов. Они мимоходом распихивали по урнам бутылки со сметаной, галдели и чертили ладонями в воздухе нечто напоминающее то ли фигуры высшего пилотажа, то ли женские формы.
— Адмирал! — заорал Леня, истово салютуя Панарину молочной бутылкой. Честь имею доложить: новоприбывшее женское пополнение путем визуально-дистанционного осмотра и психологического экспресс-анализа признано ласковым и сговорчивым. Несомненно слабы на передок-с!
— Вольно, — сказал Панарин. — Господа Альбатросы, диспозиция следующая: идем в Вундерланд по тропе «семерки». Веду я. Со мной Сенечка на своем драндулете и Леня со Стрижом на «Сапсане». Шагом марш!
Кто-то громко присвистнул, но ему тут же нахлобучили фуражку на нос.