- Счел нужным предупредить, - сказал Марьяж. - Раз такое дело, нужно действовать сообща, господа.
- Надо было проследить, куда они пойдут, - произнес Люпис и рыгнул. - Пардон, само вырвалось. Проследить, стало быть, и там, на месте, применить контрмеры. Как с тем же полковником Скоробогатовым.
Тут следует добавить, что выражение "применить контрмеры" в жаргоне троицы имело значение применить к объекту неактивное воздействие путем внушения дестабилизирующих установок. Таким способом можно было сбить сердечный ритм объекта, резко повысить кровяное давление, отчего сосудики лопались ко всем чертям, вызвать грудную жабу, удушье и прочие тридцать три удовольствия. В результате объект весьма быстро и эффективно расправлялся с собою сам. Марьяж на такие пакости был мастер. Люпис с Тяпусом тоже умели, но куда им было до Марьяжа.
Впрочем, Попов был не простой объект. Уж наверняка Марьяж старался применить контрмеры, а когда не получилось - треснул Попова по башке, максимально одеревенев при этом. У другого бы башка раскололась, а Попову хоть бы хны. Марьяж же ушибся, да тут еще этот фраер залетный саданул по нему из пистолета, отщепив часть плоти.
Всё это промелькнуло в затуманенной "Жигулевским" голове Люписа, и он понял, что несправедлив к Марьяжу. Поэтому, икнув, он сказал следующее:
- Беру свои слова обратно. Одному там, конечно, было не справиться. Ты, Марьяж, все делал правильно. Хвалю. Гран мерси.
Марьяж приободрился.
- Домой Попов не пойдет, - продолжал Люпис. - Дом его пуст, но мы знаем, что у него есть семейство. Все это время Попов отсиживался в нейтральной яме, дозревал, но, судя по всему, еще не дозрел. Иначе бы уже вышел на хронотракт. Куда он, являясь главой семейства, рванет? Ясное дело - к семье. Надо искать, куда уехала Светлана Попова, а может и не надо. Шурфейс нашел в компьютерной памяти один адресок, где у Поповых свой домишко. Это рядом - Лыково. Вот туда первым делом и двинем. Но поначалу посетим еще один склад - армейский. Нужно, чтобы от Попова молекулы не осталось...
Шел десятый час вечера, уже наползали сумерки, чудесно пахло скошенной травой - Антон заметил сохнувшие валки, но самым замечательным в этом ухоженном местечке с островами густых кустов, близкими лесом и речкой, конечно же были соловьи. Эти кудесники высвистывали свои волшебные напевы со всех сторон. Такого Антон еще не слышал.
А воздух? Им невозможно было надышаться. А лягушки? Эти тоже трудились вовсю. От речки слабо тянуло сыростью. Вот бы где жить-то.
Остро запахло коровьей лепешкой, и Антон понял, что вляпался.
- Иди штиблеты-то помой, - посоветовала ему глазастая Зинаида, которая наконец-то отлепилась от Игоря и шла рядом с богатеньким Толяном.
Антон, засвистев, пошел к низкому берегу, спустился к воде. Вода была ласковая, теплая и пахла тиной.
Все остановились, ожидая его.
- Дыра-с, - заметил Буханкин, которого трясло, ибо выходил хмель.
- Очень мило, - возразила Ремизова, которая, напротив, чувствовала себя великолепно, после чего жеманно сказала: - Толянчик, ты бы не хотел здесь пришвартоваться? Прикупить домишко, то-сё?
- Корней пускать не будем, - басом отозвался Толян. - Ибо собственность в любой момент могут конфисковать. А самому предложить койко-место в тюряге. Нафига мне эта романтика?
- Правильно, за границей всегда было лучше, - сказал Буханкин, которому, разумеется, выгодно было спровадить опасного соперника куда угодно, лишь бы подальше.
- Меня с собой возьмешь, Толянчик? - интимно спросила Зинаида, прижавшись тугой грудью к руке Толяна. - За границу-то.
- Что-то вы меня, братцы, тово - совсем уж с родины выпихнули, - пробормотал Толян, на которого Зинаида действовала резко возбуждающе.
Вернулся Шепталов в обнимку со своим дипломатом. Наверное, и в нужник будет с ним шастать. Зинаида хотела было прицепиться, но передумала, а вместо этого сказала:
- Родина - это там, где нам хорошо. Это еще моя бабушка говорила.
- Твоя бабушка тоже была фарцовщица? - хладнокровно осведомился Антон.
======
- Ах ты, Господи, - воскликнула бабка Евдокия, увидев на пороге Игоря, потом вгляделась в его лицо, освещенное ввинченной над притолокой жиденькой лампочкой, и сказала осторожно, боясь обидеть: - Ты не выпивши?
Действительно, вид у Игоря был странноватый. Эта щетина на физиономии, мутноватый взгляд, щепка в волосах, которую бабка Евдокия разглядела своими цепкими глазками, небрежность в одежде. Она привыкла видеть Игоря опрятным, подтянутым, веселым. Одним словом, лёгким, а тут стоит на пороге этакая глыба, сопит и даже не улыбнется. Впрочем, нет, улыбнулся.
- Что вы, баба Дуня, - ответил Игорь. - Ни граммулечки.
Спиртным от него не пахло.
- Нагнись-ка, - попросила она, и когда он нагнулся, вынула из шевелюры черную щепку.
- Марьяж, - непонятно сказал он и сунул щепку в карман со словами: - Авось пригодится.
- А это что за люди? - спросила бабка Евдокия, кивнув на стоящих у калитки Толяна с компанией.
- Это со мной...
Света сразу уловила перемену в Игоре, но ничего не сказала. И без того досталось бедняге.
Антон, увидев Машу Кибиткину, весь напрягся, одеревенел, Маша же, заметив это, мимолетно улыбнулась.
Что касается гостей, то Зинаида, например, бабке Евдокии не то, чтобы не понравилась, Ремизова не могла не понравиться, просто в веселости её она разглядела неискренность. Толян ей показался добродушным слоном, Антон настороженным и умным псом (собак баба Дуня побаивалась), а Буханкин вообще никем не показался. Человек - ноль.
Хата сразу наполнилась. Итак-то тут, в двух комнатах, пусть больших, но забитых барахлом, из которого один только оставшийся в наследство сундук занимал четверть комнаты, было тесновато, а тут еще пятеро прибавились, и все не лилипуты.
Машу Кибиткину Игорь узнал. Эта фээсбэшница была неопасна, больше того - на данном этапе она в какой-то мере была союзницей. Маша была битком набита вопросами, которые хотела бы задать Игорю.
В доме Поповых было три комнаты, поэтому решено было перебраться туда и не стеснять бабку Евдокию.
Прежде, чем уйти, Игорь вынул из кармана и сунул под подушку пачку сторублевок. Свидетелей не было, была лишь одна Евдокия Саввична, которая попыталась запротестовать, но Игорь успокоил её, сказав, что получил крупный выигрыш. Потом, оставшись одна, баба Дуня пересчитала купюры - там было, с ума сойти, 14 тысяч.
Оказавшись дома, Игорь нашел два чемодана, вытряхнул из них Колькины игрушки и, запершись в комнате, где они с Колькой и Светой должны были ночевать, манипулируя бумажником, набил один чемодан стодолларовыми, а другой сторублевыми купюрами. Потом он позвал Свету, которая в компании с Машей и Зинаидой хлопотала на кухне, готовя салаты из зелени и жаря блины (благо мука, яичный порошок, соль, сахар и растительное масло всегда имелись в запасе), и этак небрежно раскрыл перед нею чемоданы. Она так и села. Не сочиняла Маша Кибиткина, когда говорила про доллары.
- Откуда? - спросила Света.
- Вот, - Игорь вынул из кармана бумажник. - Своего рода печатный станок.
- Ничего не понимаю, - сказала Света.
- Этой ночью я должен исчезнуть, - проговорил Игорь, закрывая чемоданы и ногою заталкивая их под кровать. - Могу не вернуться. Вы с Колькой не должны нуждаться.
- Как, то есть, "могу не вернуться"? - сказала Света, глядя мимо него. - Ты уж давай не темни, дорогой. Истемнился уже так, что чекисты ищут. Рассказывай, во что вляпался.
- Карту помнишь? - произнес Игорь. - С нее-то все и началось.
И он, не вдаваясь в подробности, рассказал о том, во что впутался. Несмотря на фееричность рассказанного, получилось более-менее правдоподобно, и эта правда испугала Свету.
- Почему именно ты? - сказала она.
А черт его знает, подумал он, пожав плечами. Судьба, значит, у меня такая. Ты бы лучше другое спросила. Ты бы лучше спросила, а не превращусь ли я в какого-нибудь монстра, если вернусь? В какого-нибудь циклопа, в какого-нибудь минотавра, в змея трехголового, в кощея трухлявого? Может, мне среди людей и жить-то нельзя будет? Вон ведь как изнутри-то ломает, экий каркас строится.