Продрогший Боцман лежал у дочиста обглоданных остатков сохатого и, по-стариковски вздыхая, выискивал, откуда бы выковырнуть еще хоть ниточку мяса, как вдруг километрах в двух послышался короткий охотничий клич волчьей братии.
Переждав несколько часов, кот поковылял туда, уверенный, что охота стаи увенчалась успехом. Так оно и было, но кот ошибся в выборе маршрута и столкнулся нос к носу с самой стаей.
Волки давно обратили внимание на то, что за ними ходит рысь, и если при неудачной охоте возвращались к недоеденной добыче, то вокруг всегда находили круглые отпечатки рысьих лап.
Серых, испытывавших к кошачьему племени особую неприязнь, раздражала еще и назойливость побирушки. И вот представился удобный момент проучить воришку.
Пригнув головы, они молча взяли Боцмана в кольцо. Вожак остановил стаю и впился немигающим взглядом в зрачки рыси. Боцман не отвернулся, выдержал чугунный взгляд-натиск, чем еще сильнее озлобил матерого, и тот ринулся в атаку.
Боцман попытался прорвать кольцо, но вожак достал его и резанул клыками прямо по ранам. У кота от адской боли потемнело в глазах. Он опрокинулся на спину и приготовился потрошить острыми, как бритвы, когтями тугие животы объевшихся волков, но те, благоразумно отпрянули.
Страх смерти вернул коту силы. Неожиданно для стаи он перемахнул через разящие смрадным запахом пасти и пустился наутек. Но слабость тут же дала о себе знать: серые быстро настигли его и сбили с ног. Переплетясь в разлапистый ком, они скатились в ложбину.
Высоко набившийся свежий снег лежал там пухлой, воздушной периной. Волки погрузились в ее толщу по самое брюхо и стали совершенно беспомощными. Боцман же на своих широких, мохнатых лапах-снегоступах не проваливался и по колено. Воспользовавшись этим преимуществом, он поспешно выбрался из ложбины и покинул территорию стаи.
Рано начавшаяся, но затянувшаяся весна наконец-то вступила в свои права. Снег второй раз за эту весну сползал с южных склонов прямо на глазах. Вновь вспенились, загремели, притихшие было речки. В каждом, даже самом крохотном распадке, залопотали ручейки, проклюнулась и резко пошла в рост трава.
Больной кот безошибочно находил на склонах сопок и берегах ручьев те растения, изгоняющие хворь. Поедая их, он стал поправляться и набираться сил. Зарубцевавшиеся раны, правда, еще беспокоили, но уже не пульсирующей острой болью, а непродолжительными ноющими приступами.
Боцман опять охотился, не зная промаха. Точность прыжков и сила челюстей не оставляли намеченной жертве надежд на спасение. Озлобленность угасала. Совсем недавно каждая его клетка требовала мщения за перенесенные страдания и несчастья. Теперь это чувство вытеснялось наслаждением от возвращающихся сил, от сопричастности ко всеобщему ликованию расцветавшего в лугах щедрого солнца таежного мира. Тем более, что настала та благодатная пора, когда людской запах надолго выветривается из леса. Кот без опаски спустился с гор и поселился в долине Главной реки, где еще водились косули, да и зайцев здесь было заметно больше.
Конец весны и лето выдались засушливые. За две полные луны с раскаленных добела небес не упало ни единой капли. Опаленные листья безжизненно сворачивались и, сухо шелестя, облетали. Хлябистые болотины превратились в крошащиеся пустоши. Илистые речные заводи обнажились до дна и покрылись обжигающей коркой, изрезанной сеткой глубоких трещин. Горные ручьи иссякли. Их русла теперь напоминали неровно вымощенные желто- коричневыми валунами дороги с вялой струйкой, сиротливо соединяющей блюдца теплой воды.
От зноя Боцман находил спасение в узком каменном развале, на дно которого солнце не заглядывало даже в полдень. Однажды он отдыхал на полюбившейся шершавой плите, в отдалении возник шум. Кто-то, грузно перепрыгивая через преграды, бежал от реки в его сторону. Кот насторожился.
Вот мелькнул смутный силуэт, и в струях ветра кот явственно учуял дурманящий запах крови.
Это был лось, раненный на берегу залива геологами, добравшимися и до этой глуши. Пуля "турбинка" разорвала ему легкие. Кровь хлестала из раны на мокрые от пота пока, клокотала в пробитой трахее.
Возбужденный Боцман затрусил по буро-красному следу в предвкушении поживы. Однако сохатый и не думал испускать дух. Он зашел в обмелевшую старицу и, жадно напившись, выбрался на другой берег. Здесь лег было в тени деревьев, но увидев рысь, переплывавшую старицу, встал и тяжело ступая, скрылся в хвойной чаще.
Боцман с досады отрывисто вякнул вдогонку и настырно продолжил преследование. След вывел к скату высокой гряды. Лось попытался с ходу перевалить ее, но, поднявшись до середины, выдохся. Голова, увенчанная еще неокостеневшими лопатами рогов, опускалась все ниже и ниже. Дышал лось с натугой и прерывистым свистом. Быстро густеющая в сухом воздухе кровь забивала легкие. Розовая пена клочьями срывалась с губы. Бык с усилием поднял голову, поглядел мутнеющим взором на Боцмана, словно приглашая скорее прекратить жестокие мучения, и теряя последние силы, уронил ее на грудь и так замер неподвижно в ожидании смерти. Наконец, ноги подломились, таежный исполин рухнул и покатился по круче...
От обильной еды утроба поджарого Боцмана туго растянулась. Обжора медленно заполз под навес из мохнатых еловых лап и, изнемогая от сытости, лежал там до тех пор, пока жажда не погнала его к старице.
Здесь, у самого берега, между подводных валунов чуть шевелилась еще одна обжора - щука. Из ее пасти торчал хвост крупного налима: налим был так велик, что щука сумела заглотить его лишь наполовину.
Боцман приблизился к щуке на расстояние вытянутой лапы, но она, скованная непомерной добычей, так и не смогла даже сдвинуться с места. Кот есть кот и, несмотря на сытость, он не устоял перед соблазном отведать двойного рыбного деликатеса. Потом, утолив жажду, лениво побултыхался в старице. Вода, благодаря родниковой подпитке, была достаточно холодной и хорошо освежила.
В сытом блаженстве он не придал значения тому, что запах дыма, витавший в тайге уже несколько дней, к вечеру заметно погустел. Из-за гор медленно вылезала сизая пелена; она зловеще ширилась и приближалась.
Но не один Боцман был так беспечен. Ведь для многих зверей сушь принесла облегчение уже тем, что избавила от кровососов. Теперь можно было в любое время суток спокойно пастись, либо принимать водные ванны. Благо река широкая, глубокая, и ей не страшен даже такой длительный зной. А то, что высохли до трещин илистые заводи и болотины, только на пользу -- они-то и были главными рассадниками комаров и мошкары.
Беда пришла ночью, когда объевшийся Боцман, изменив кошачьей повадке бродяжничать под луной, крепко спал.
Отблески пока еще скрытого за гребнями гор пожарища заполыхали на черно-багровом небосводе. Дым расползался по долине и быстро заполнял ее пределы ограниченные справа и слева горными отрогами. В зловещих отсветах зарева летели птицы, неслись к реке потоком разномастные, но одинаково перепуганные взъерошенные звери. Сквозь топот множества копыт слышался отдаленный рокот пламени.
Наконец стена слепящего огня одолела последний увал и, как туго наполненный парус, понеслась по долине наискосок от пристанища Боцмана.
Кот, спавший под плотным навесом ветвей ели, почувствовал неладное и открыл глаза. Мимо пронесся черной молнией подпаленный заяц. Высунувшись из-под зеленой кровли, Боцман вмиг сообразил, что и ему надо бежать со всех ног, но только куда? Где спасение?
Огонь, освещая дорогу полыхающими факелами смолистых крон, с треском катился по левому берегу старицы, оставив еловый массив на правой стороне, где находилась рысь, нетронутым.
Горячий ветер обжигающей волной спешил впереди огня, прокаливая для верности деревья и покусывая хвосты замешкавшихся зверей. Те, достигнув реки, без промедления бросались в воду и плыли, сносимые сильным течением, на другой берег. Часть животных, не умеющих плавать, металась по гальке или стояла в мелководье.
Хищники не обращали внимания на свою обычную добычу - общая беда уровняла, примирила всех.
Ветер тем временем сменил направление. Колеблющийся фронт огненного вала, взметая на устрашающую высоту горящие головешки, куски коры, завернул и покатился через суженье старицы на правую половину елового массива и покатился вдоль подножья гряды прямо на Боцмана. Нашпигованный раскаленными угольками огненный вихрь запустил в ельник жадные щупальца и догнав рысь всепожирающим языком, бесследно слизнул кисточки на ушах и подпалил спину. Обезумевший Боцман забрался под обрыв, где наткнулся на барсучью нору и в ужасе забился в самую дальнюю камеру.
Пожар, охватив всю правую сторону долины, рвался теперь через теперь уже реку. Но, на счастье, ни одна раскаленная искра не пережила полета через водяную преграду и не достигла зеленой стены левобережного леса.
Пламя, споткнувшись о широкую ленту воды, злобно затрещало в худосочном ивняке. Быстро таяла, пожирая саму себя, языкастая стена. Вот уже синие сполохи забегали по россыпям углей. Жар, медленно уходя вглубь, накидывал на землю серое покрывало. Река, усыпаяная пеплом, подхватила удушливый запах гари и понесла вниз к пенистым шиверам*.
Не скоро Боцман высунул морду из горячей норы. Вместо непролазной, спелой тайги перед ним простиралась безжизненная дымящаяся пустошь, утыканная уродливыми скелетами деревьев. Ни на земле, ни в небе не было ни единого живого создания. Ветер тоскливо завывал в выеденных огнем стволах. От угольных громад суставчато потрескавшихся осин все еще дышало жаром.
Прокопченный прибрежный ивняк, словно ажурный забор, делил округу на две части: выгоревший до черноты пустынный погост с одной стороны и изумрудную чащу за рекой с другой. Кот медленно направился к берегу, но, несмотря на осторожность, иногда все же наступал на тлеющие изнутри головешки и обжигал подушки лап. Путь к реке стал настоящей пыткой.
Зато переплыв на не тронутый пожаром берег, Боцман забрался в скалы, где наконец смог остудится от жара "взбесившегося солнца".
Дождавшись темноты, кот спустился в распадок и побрел по нему в поисках пропитания. Пройдя вниз шагов двести, он уперся в едва заметную даже вблизи преграду - туго натянутую капроновую сетку. Перегораживая весь распадок, она оставляла узкий проход лишь возле склона.
Боцман надолго замер прислушиваясь и принюхиваясь, а когда решил, что опасности нет, осторожно шмыгнул в открытый проход. Но не успел он сделать и двух шагов, как сбоку громыхнуло, и его оглушил удар по голове. Упав кот не сразу пришел в себя. В воздухе витал запах пороховой гари. Опять эти люди! И летом не стало спасения от них. Боцман вскочил и словно ошпаренный сиганул обратно.
Рысь угодила под самострел, поставленный теми же геологами, что смертельно ранили лося. Ее спасло то, что самострел настораживался в расчете на часто проходивших здесь оленей. Поэтому пуля лишь скользнула по затылку, срезав полоску шкуры.
Медленно накапливающаяся усталость от постоянного, назойливого преследования человеком должна была в конце концов вылиться либо в отчаянное сопротивление, либо в поиск недоступной для людей глухомани. Покладистый, уравновешенный Боцман выбрал второй путь и двинулся на северо-восток, в лесные дебри, не тронутые опустошившим пожаром.
Пройдя морщинистое нагорье и перевалив через безжизненную громаду Главного хребта, Боцман начал спускаться по серым сланцевым уступам горной гряды в неведомый доселе край. Кота давно мучила жажда. Наконец он услышал шум падающей воды.
Мощный ключ бугристым фонтаном бил прямо из щели между двумя скальными плитами. Пробежав совсем немного, он растекался по уступу и, срываясь вниз плавленым серебром, летел к основанию следующего уступа в сиянии радужной пыли, медленно разделяясь в воздухе на сверкающие гроздьи.
Налакавшись прозрачной, как слеза, воды, Боцман спустился в обширную впадину, обрамленную зубцами далеких гор, и сразу попал в буйных зарослях травы, такие густые и высокие, что они скрыли длинноногого кота целиком. Выбравшись из них, Боцман углубился в тесную, перестойную чащу. Процеженные густыми ветвями узкие пучки солнечных лучей едва освещали проходы между сучкастых стволов елей и пихт, обвешанных седыми, косматыми бородами лишайника.
В этом непроницаемом, насыщенном влагой, несмотря на двухмесячную сушь, лесу царила мертвая тишина. Застоявшийся воздух был насквозь пропитан гнилостными испарениями. На земле повсюду валялись трухлявые стволы, обомшелые сучья. Между ними поблескивали черные оконца затхлой воды.
Чащоба, то и дело расступаясь, открывала непролазные болотины с густой сетью озерков, разделенных мшистыми перемычками. По ним-то Боцман и добирался до очередной лесистой гривы. Подсушенный сверху мох хрупко проминался, и лапы утопали в нем, будто в молодом промороженном снегу.
Кот много часов все шел и шел к неведомой цели, обходя вязкие трясины. Редкий зверь ходил здесь - неверно сделанный шаг сулил стать последним: топь цепко хватала и засасывала неосторожных в свою бездонную вязкую утробу. Если кто и забредал в эти гиблые, бесприютные места, то старался побыстрее выбраться на лесистые гривки и уйти по ним прочь в горы.
Боцман, же, упорно придерживаясь выбранного курса, пересекал очередную, несчетную гриву, как вдруг сумрак расступился и за широкой марью с тонкоствольным редколесьем предстал массив высоких и непривычно белых скалистых останцев. Под их усеченными вершинами, цепляясь за террасы, зеленели вкрапления леса.
В центре торжественно возвышалась главная и когда-то, должно быть, весьма массивная гора, распавшаяся со временем на несколько близко стоящих столбов причудливой формы.
Боцман пересек марь и обследовал иссеченные временем останцы.
На покатом приступке одного из них он обнаружил покосившееся бревенчатое логово людей, укрытое от посторонних взоров тихо дремавшими на солнцепеке кудрявыми соснами. Плоская земляная крыша уже топорщилась опрятными елочками, запустившими корни в толстые, полуистлевшие плахи перекрытия. В углу над тем местом, где когда-то была печь или очаг, крыша вообще провалилась. Стены обросли мшистым ковром, особенно густым - внизу. Из оконного проема настороженно выглядывала чахлая березка.