Ветер выносил из логова странный, незнакомый запах. Он смущал, тревожил Боцмана, и хотя его разбирало любопытство, что-то подсказало о таящейся в этом запахе угрозе. Постояв немного. Боцман оставил странное становище людей и стал подниматься по лесистому проему между известковых столбов. Он разделял их как бы на две группы. Откуда-то сверху, петляя меж камней, вызванивал ручеек. На деревьях виднелись заплывшие задиры. Кот принял их за медвежьи метки, но это были старые затесы, сделанные топором.
Белые столбы, изъеденные ветрами и дождями, имели многочисленные уступы, карнизы, тесные проходы, которые рыси обожают и всегда лазают по ним с особым удовольствием. И сейчас, запрыгнув на огромный угловатый обломок, Боцман перебрался на узкий карниз, змеей опоясывающий самый внушительный столб-башню. Поднимаясь по нему, он достиг небольшой площадки, покрытой белыми валунами и скудными пучками жесткой травы. Тут же, за скальным выступом, похожим на загнутое крыло, чернел лаз. Войдя, кот оказался в сухой пещере. Ее дно устилали невесть как попавшие сюда листья, мох. Справа возвышался настил из грубо обтесанных стволов с грудой шкур поверх. Слева в нишестояли какие-то черные доски, тускло мерцавшие в полумраке золотистыми и красными мазками. В глубине, за настилом, ощущался запах железа.
Удовлетворив любопытство. Боцман вернулся на свет и, прыгая с уступа на уступ, взобрался на вершину горной цитадели, чтобы оглядеться.
Он находился посреди обширной впадины. Кругом во все стороны простирались поля топких марей, непролазные буреломные крепи, разделенные зеркалами озер. Все это окантовывала цепь синих гор. Далеко на юго-западе осталось поселение ненавистных ему охотников. Битый жизнью Боцман вздохнул свободно, всей грудью - необозримая глушь вселяла покой.
Новое пристанище, надежно защищенное самой природой от людей, было тем самым, к чему так упорно шел он как бы по подсказке из глубины поколений. Кот удовлетворенно почесал себя когтистой лапой и задремал. Упрямая складка на лбу расправилась, на морде блуждало подобие улыбки.
Несколько дней ушли на обследование новых владений и скоро Боцман убедился, что здесь он не пропадет - дичь была в изобилии.
Кот перестал бродяжничать и все время держался Белых скал. Утолив за время ночной охоты голод, он забирался на неприступные столбы и часами лежал, сладко жмурясь на ласковом солнце.
Неумолимое время незаметно отсчитывало: день-ночь, день-ночь... Вот ударили первые заморозки. Трава покрылась осенней желтизной. Полетели, закружились листья-парашютики. Нежно-зеленые облака, окутывавшие немногочисленные здесь лиственницы, порыжели и быстро гасли на ветру.
Осень породила у Боцмана беспокойство: опять приближалась та снежная пора, когда тайга заполняется охотниками, и с утра до вечера гремят выстрелы, надрываются собаки.
Кот опасался, что и бревенчатое логово под скалой недолго будет пустовать. Он не знал, да и не мог знать о том, что покой Белых скал охраняют не столько топкие и непролазные дебри - они зимой не преграда, сколько дурная слава, прочно закрепившаяся за этим местом с незапамятных времен.
Людская молва гласила, что в этих скалах обитают злые духи, охраняемые кровожадной стаей волков-оборотней. В награду за верную службу духи заманивают в скалы путников и отдают их на растерзание оборотням. Поэтому даже бывалые охотники остерегались сюда забредать.
Как-то, уже после первого снега, Боцмана, отдыхавшего на скале, разбудил громовой рев. Встревоженный кот подполз к краю площадки. Внизу, у ручейка, выбегавшего из родниковой чаши, он увидел дерущихся медведей, не поделивших, по всей видимости, место под берлогу.
На арену боя, черным пятном выделявшуюся на сияющей белизне снежного покрова, даже сейчас, в самом начале баталии, страшно было взглянуть: земля изрыта, камни выворочены, деревца переломаны и втоптаны в грязное месиво.
Битва была упорной. Исполины сошлись в непримиримой схватке: грозно рявкали, не размыкая могучих объятий, рвали друг друга клыками и когтищами, но оба стояли, ни один не желал уступить. Наконец, более крупный оттолкнул от себя соперника, и тот распростерся на снегу с разорванным горлом.
Взъерошенный победитель устало сел и, озабоченно склонив окровавленную голову, стал прижимать передними лапами что-то переливчато-блестящее к животу. Боцман не сразу понял смысл этих движений, но, наконец, разглядел, что медведь заправляет в разорванное брюхо вывалившиеся кишки.
Огромный зверь жалобно охал и, пересиливая боль, мужественно повторял страшную процедуру. Потом завалился на бок и весь день так в ожидании смерти. Берлога осталась пустая...
Девятнадцатая для Боцмана зима пересекла границу самой длинной ночи, и настала пора сильных морозов.
За месяцы, проведенные в Белых скалах, кот стал забывать свои прежние страхи и беды и медленно выходил из постоянно напряженного состояния. Ограниченные пределы гряды теперь уже не устраивали его, и кот стал спускаться на впадину, забираясь с каждой вылазкой все дальше и дальше. Благо, топи промерзли, а буреломы давно занесло плотным снегом.
Наконец настал день, когда след ночного бродяги пересек впадину и достиг складчатых отрогов, за которыми дыбились изрезанные ущельями горы, такие громадные после Белых скал, что у Боцмана даже дух захватило. Легко поднявшись на первый предгорный увал, он остановился пораженный: перед ним протянулась бесконечная двойная колея - след зимних ног охотника.
Настороженно прислушиваясь, кот окинул взглядом тайгу: спокойно кормится на березе стайка рябчиков; весело шныряет по ветвям рябины сойка; ничто не говорит о близости человека.
Боцман помнил, как легко и приятно ходить по плотно накатанной колее: снег на ней не проминается и не рассыпается, но он не забыл, какую смертельную опасность может таить эта дорога и, несмотря на усталость, благоразумно перепрыгнул через лыжню и пошел дальше в избранном направлении по целине.
Не обнаружив в горах ничего примечательного, он повернул обратно, но когда приблизился к парному следу уже в новом месте, то чуть не наступил на белого "червя" с вонючей черной головкой. Так же пахло от "червяка" возле ободранной охотниками Кисточки! От этого воспоминания приглушенная и, казалось, забытая ненависть к людям вновь ожила и зашевелилась в сердце Боцмана.
Он пошел вдоль следа на достаточном расстоянии и вскоре увидел большую снежную кочку с куском мяса в углублении. Кот знал, что это привлекательное сооружение - западня, поэтому, все более удаляясь от колеи, поднялся на гребень увала.
Здесь его внимание привлекли резкие удары. Они неслись со стороны ключа. Подойдя поближе, кот увидел на высоком берегу логово охотника. Боцман затаился и стал наблюдать. Вот дверь распахнулась, и показался человек с ведром. Спускаясь к ключу, он быстро скрылся из виду. Когда же вновь появился из-под берегового обрыва, то изумлению Боцмана не было предела - он узнал в охотнике своего заклятого врага - Рыжебородого. Того самого, что убил Кисточку, жестоко истязал его самого. Волна ярости, нарастая с каждой минутой, обуяла Боцмана.
Рыжебородый еще несколько раз выходил и заходил обратно в логово. Потом из трубы повалили клубы дыма. Боцман тем временем углядел свернувшегося под большим навесом черного, с белыми пятнами, пса и вознамерился прикончить его, но опыт подсказывал, что сейчас не лучшее время для этой затеи: что месть лучше вершить в метель, скрывающую все следы.
Кот вернулся путанно-петляющим следом в Белые скалы и, дожидаясь снегопада, не покидал их пять дней. Наконец, внутренний барометр дал сигнал, что время исполнения задуманного пришло.
Когда Боцман подобрался к охотничьему стану, уже стемнело, а на тайгу обрушились первые снежные заряды. Над логовом метались в дыму недолговечные "красные мухи". Промысловик укрылся от непогоды в убежище.
Собака лежала на своем месте и, казалось, спала. Но, как только кот подкрался на расстояние прыжка, она приподняла морду, и их взгляды скрестились. Пес оглушительно залаял и тут же стих, хлопнула дверь, громыхнул выстрел.
Перепуганный Боцман поспешил раствориться в белой кутерьме. Происшедшее не обескуражило его, а лишь напомнило, что успех сопутствует терпеливым, но отнюдь не торопливым.
В следующий визит кот был осмотрительней и выжидал подходящего момента до глубокой ночи. Неслышно ступая лапами, опушенными густой, жесткой шерстью, он как тень приблизился к собаке вплотную и на этот раз, она едва успела испустить короткий вопль.
Утром хозяин долго звал, искал пса, пока не обнаружил его застывшего под толщей обильно выпавшего снега. Тридцать лет охотился Жила, но вот так прямо у зимовья лайка погибла у него впервые. "В жизни всякое случается,рассудил он.- Но почему пса-то не съели?" - шевельнулась в голове беспокойная мысль.
Прошло дней десять, и у Боцмана опять появилось желание досадить Рыжебородому. Теперь он положил глаз на строение, возвышавшееся поодаль от стоянки на четырех гладких столбах. Оно напоминало логово охотника, только было раза в три меньше.
Боцман попытался взобраться на лабаз по столбу, но сделать это мешала жестяная "юбка" в его верхней части. Остальные три столба тоже были увенчаны такими же "юбками". Тогда кот залез на стоящее поблизости дерево, прошел по ветке и спрыгнул прямо на крышу лабаза. Затем, через прогал между крышей и стенкой, протиснулся на склад охотника.
Все это время его дразнил и будоражил запах, заставлявший забыть всякую осмотрительность: из лабаза нестерпимо пахло лисами. Найдя их, Боцман с остервенением набросился и разодрал в клочья рыжие шубы с пышными хвостами. Затем та же участь постигла стянутые в пачки шкурки зайцев и белок. Вонючих норок, колонков и соболей брезгливый кот не тронул. Зато распотрашил коробки с тонкими длинными палочками и мелкими камешками. Потом разодрал куль со сладкими кристаллами, похожими на зернистый снег и переключился на мешки с белым, похожим на пыль, порошком. Куски мороженой лосятины не тронул - был сыт.
Завершив погром, удовлетворенный Боцман соскочил вниз и умчался в свою цитадель под прикрытием пурги, разгулявшейся на голом пространстве мари.
Жила проснулся поздно. Уже светало. Пурга утихла, но снега надуло до середины окошка, и он решил сделать передых: прежние следы замело, а новых еще все равно нет - зверьки отлеживаются, ждут, пока снег осядет, уплотнится.
Растянувшись на шкурах под двумя ватными одеялами, охотник курил махорку и в который раз радовался столь доброму участку. Уже одиннадцать лет он промышляет здесь, и всегда у него хватало пушнины и для плана, и для скупщиков еще столько же, а иной сезон и поболее припасено.
Прежде этот участок пустовал. Все отказывались от него. Говорили, что рядом с рекой куда удобней: продукты и снаряжение до ледостава прямона лодке завозить, по горам на себе не надо таскать. На самом же деле мужики страшились близости поганого места. Как-то, еще до войны, пытался промышлять здесь один отчаянный, да так и сгинул бесследно. Сойдясь с одним ловким скупщиком, Потап быстро сообразил, что сулит левая сверхплановая пушнина, но на прежнем участке взять ее было трудно и к тому же опасно - то и дело заходят соседи, да и охотовед за сезон раза два нагрянет с проверкой. Пораскинув мозгами, он сказал сам себе: "Или пан, или пропал",- и добавил: "Бог не выдаст - свинья не съест".
Новые охотничьи угодья в первый же сезон превзошли все ожидания. Через пять лет пройдоха-скупщик устроил ему в городе кооперативную квартиру. Правда, и ободрал он Жилу тогда до последнего хвостика, но квартира того стоила. Потом организовал самую дорогую модель "Жигулей". А вот с подземным гаражом сперва осечка вышла, но и это дело недавно поправилось. И теперь Жила, вот уже второй год, собирался рассчитаться с госпромхозом и пожить, наконец, в свое удовольствие, но каждый раз надвигались все новые и новые расходы, и надо было оставаться и опять тащиться в тайгу на промысел. Да и жалко было бросать хорошо обустроенные путики. К главной охотничьей магистрали - реке - Жила давно прорубил, расчистил тропу и по ней с осени завозил все необходимое для промысла.
В деревне про его городские дела кое-что прослышали и догадывались, откуда такие деньги. Некоторые, такие же деляги, стали метить на доходное место, убеждая начальство, что участки между охотниками надо чередовать мол, план всем одинаковый, а угодья разные. Но начальство не хотело нарываться на скандал с Жилой...
Время близилось к обеду. Охотник, поеживаясь, встал. Настрогал щепы от смоляка. Затопил печь, продавил в ведре корочку льда, налил в кастрюлю воды и поставил ее на плиту рядом с чайником. Потом расчистил площадку у двери зимовья, прокопал тропинку к лабазу.
Приставив лестницу, и забравшись наверх, он окаменел: пушнина - труды многих дней, была превращена в лохмотья, пересыпанные мукой, сухим молоком и сахаром.
Как же так? Что за напасть на мою голову? - убито прошептал он.
Разбирая остатки пушнины. Жила немного успокоился. Самое ценное соболя, норки, а главное, личный заказ скупщика - три выдры, были целы.
Кто мог так напакостить? - ломал голову промысловик.- Ни од
ному зверю по столбам сюда не влезть. Разве что медведь, но тот спит, да и лабаз не разрушен. Неужели?..- вспотев от этой мысли, он посмотрел в сторону Белых скал.
С этого дня в Жилу вселился суеверный, почти панический страх. Из зимовья не то что на охоту, даже за дровами или водой он выходил неохотно, с трудом преодолевая гнет кошмарных сцен, разыгрываемых воспаленным воображением. Ходил по лыжне, постоянно озираясь. Всюду: и в древесных наростах, и в причудливых изгибах стволов, и в разросшихся кустах, ему чудились затаившиеся оборотни. Он изводил патроны на любое подозрительное очертание, любое едва заметное движение, любой сомнительный звук.
Задерганные нервы были на грани срыва. Охотник давно подумывал о том, что надо бы сматываться, но упрямое желание возместить убытки пересиливало страх. Скрепя сердце, он все откладывал выход и не напрасно - пушная копилка быстро пополнялась.
Страх же все усиливался, не отпуская ни на минуту. В конце концов доведенный до отчаяния Жила наметил завершающие обходы, чтобы снять ловушки, рассторожить пасти. Начал он с Нижнего путика.