85148.fb2
Снимки были отличные. На одном - подбитый немецкий танк, на другом сгоревший, на третьем - шестеро бойцов третьей роты и отдельно - портрет Кузьмичева.
- Все в цинкографию, - распорядился Меркулов. - Вместо корреспонденции дадим длинную подпись под снимками...
- Граждане, воздушная тревога, - сказал голос диктора из черной тарелки радиоприемника.
- Двое на крышу, - скомандовал Меркулов. - Остальные работают.
Я захожу в пустую комнату и, не зажигая ламп, приоткрываю штору и гляжу на небо, перечеркнутое прожекторами. Два вражеских бомбардировщика уже над городом. Один летит в луче прожектора прямо над нами, скрываясь за облаком.
И вдруг я слышу свистящий звук, неожиданный и очень знакомый. Потом удар по крыше, будто сбросили на нее огромный камень, и тут же - треск и грохот ломающегося бетона и дерева где-то очень близко от меня в нашем здании. Сколько это продолжалось? Секунду? Две? Три?.. Я уже понял, что это значит: сейчас, именно сейчас последует взрыв... Но опять секунда бежит за секундой, а взрыва нет. С ослабевшими ногами я выхожу в коридор, где уже застыли все наши ребята, как восковые фигуры в музее.
- Где? - спрашивает, ни к кому не обращаясь, действительно восковой по цвету Меркулов.
- Должно быть, в холле или в лифтовой шахте.
- Так бежать же надо, бежать, - срывается с крика на шепот его заместитель Гольдман.
- Цыц! - останавливает его Меркулов. - Если взорвется, все равно не успеешь.
В холле пусто и никаких разрушений нет. Почему мне пришла в голову лифтовая шахта, не знаю, но именно ее и пробила насквозь немецкая бомба. И как аккуратно пробила - срезав часть лестницы так, что по ней все еще можно было спуститься вниз... Я заглянул в отверстие, как в колодец, на дне которого в подвале покоилась невзорвавшаяся бомба, похожая сверху на рыбий хвост.
- Вызывай саперов, Глотов, - сказал мне ответственный секретарь. - Мы спустимся узнать, есть ли жертвы.
Но жертв не оказалось, и даже ни одна из типографских машин не была разрушена. Прибывшие тотчас же саперы прежде всего потребовали очистить здание, и я, возблагодарив Саваофа за дарованную мне жизнь, вышел вместе с толпою на улицу. Саперы довольно быстро извлекли фугаску и - несколько медленнее - ее обезвредили.
- Почему она не взорвалась? - спросил я у одного из них.
- Всяко бывает, - ответил он. - Может, и друзья наши постарались... Я говорю о настоящих друзьях. Ведь есть и такие в Германии. Не все Гитлеру молятся.
Через Телеграфный переулок я выхожу на Чистопрудный бульвар и сворачиваю налево на Кировскую. Воздушная тревога еще продолжается. Темнота и тишина. На улице - ни одного прохожего, ни одной автомашины. Только впереди в конце бульвара и поближе к метро то и дело мелькает огонек обращенного к небу электрофонарика. Вспыхнет и погаснет, погаснет и снова вспыхнет. Еще один сигнальщик... И снова все повторяется. Голос патрульного останавливает меня.
- Гражданин, ваши документы!
Молча предъявляю свой ночной пропуск.
- Кто-то здесь сигналит карманным фонариком. Выворачивайте карманы, гражданин.
Впереди снова вспыхивает огонь фонаря. Свет его - довольно мощный для карманной электролампы - вполне может быть замечен с самолета.
- Не теряйте времени, ребята, - говорю я патрульным. Их двое. Разделимся. Один - сзади, а мы вдвоем атакуем в лоб. Возьмем гада в клещи...
Сигналила врагу женщина в черном пальто и черном берете. Ее я не разглядел: не успел, потому что "атака в лоб" не удалась. В лицо нам ударил пучок света, а вслед за ним прогремел пистолетный выстрел. Мой напарник упал, но второго выстрела не последовало: подкравшийся сзади солдат успел выбить оружие из рук стрелявшей.
Пока он связывал ей за спиной руки, я подобрал брошенный фонарь и пистолет - "вальтер".
- Хочу посмотреть на нее, - сказал я, включая фонарь.
Женщина зажмурилась, но я сразу узнал ее. Холеное, без единой морщинки лицо, узкие губы, высокий лоб, наполовину прикрытый челкой. Жена Сысоева!
- Какая приятная встреча, Ирина Владимировна, - усмехнулся я. - Не вызванная ли вами бомбочка пробила здание нашей редакции? Так заплачьте: ни единой жертвы. Взрыва не состоялось.
Сысоева не реагировала - ни удивлением, ни яростью.
- Ты ее знаешь, что ли? - спросил солдат.
- В одной квартире живем.
- Отведите ее на улицу Дзержинского. Здесь близко, - послышался позади меня голос второго патрульного.
- Ты живой, старшина? - обрадовался его напарник.
- Еще повоюем, малец. А ты пока "скорую" вызовешь. Метро рядом, а там автоматы есть... Скажешь, что ранен...
Пока солдат вызывал "скорую", мы постояли малость с Ириной Владимировной. Молчали. Допрашивать ее я не имел права: допрашивать будет Югов.
Но она спросила сама:
- Меня, наверное, расстреляют?
- Вполне возможно.
- Возможно, но необязательно?
- Это зависит от вас.
- Как это понимать?
- Говорить правду.
- Но вы взяли меня, как говорится, с поличным.
- У вас есть сообщники.
- Все равно войну вы проиграли.
- Мы так не думаем...
Появился запыхавшийся патрульный. Винтовку он снял с плеча, держал в пятерне. Вероятно, она помешала ему втиснуться в автоматную будку.
- Дозвонился? - спросил я.
- Порядок. Сейчас скажу старшине, чтобы ждал...
- Если выживет, - сказала Сысоева, - у меня одним преступлением будет меньше. - И засмеялась: - Черт с вами! Хотите правду, ешьте правду.
- Это вы скажете на допросе. И не мне. - Я обернулся к солдату: Отведем ее на Дзержинку...