Во всех их работах, как в домах, так и снаружи, применяются уже упомянутые автоматические фигуры, которые до того подчинены действию вриля, что кажутся живыми существами. Я едва мог отличить их от людей, в то время как они направляли движение разных громадных механизмов.
По мере того, как мы удалялись, я, наконец, стал прислушиваться к живым замечаниям моего спутника. Меня поражало необычайно раннее умственное развитие у детей этой расы, может быть происходящее от того, что они несут на себе все труды и ответственность, которые между нами падают на долю старших. Разговаривая с Таэ, мне казалось, что я беседую не с ребенком, а с развитым, наблюдательным человеком моих лет. Я спросил его, не может ли он сказать, на сколько отдельных общин распадалась раса Вриль-я.
– Точно не знаю, – отвечал он, – потому что число их увеличивается с каждым годом, по мере того, как выделяется избыток населения. Но, по словам отца, за последнее время число отдельных общин, говорящих нашим языком и усвоивших наши обычаи и учреждения, достигало полутора миллионов; о подробностях лучше расспроси Зи. Она знает больше многих Ана, которые вообще мало занимаются тем, что их близко не касается, а Джай-и такие любопытные существа.
– Ограничивается ли каждая отдельная община тем же числом семейств, как у вас?
– Нет; некоторые значительно меньше нашей, другие – больше, смотря по размеру их владений и совершенству их машин. Каждая община держится известного предела, смотря по обстоятельствам, и заботится, прежде всего, чтобы у них не развилось класса бедных, вследствие избытка населения, причем земля не могла бы прокормить всех; кроме того, они строго следят за тем, чтобы община не переросла известного размера, при котором только возможно такое же управление, как в благоустроенной семье. Кажется, ни одна из общин Вриль-я не превосходит тридцати тысяч семей. Но вообще, чем меньше община, если только народу в ней достаточно для хорошей обработки всей ее земли, – тем богаче ее члены, тем больше они вносят в общую казну и, что выше всего, тем счастливее и спокойнее они, как политическое целое, и тем большого совершенства достигают продукты их труда. Община, которую все племена Вриль-я считают за высшую по развитию и которая достигла наибольшего искусства в пользовании силами вриля, пожалуй, самая маленькая. Она не превышает четырех тысяч семей; но каждый клок их земли обработан, как сад; их машины не имеют себе равных и все их продукты берутся нарасхват. Все наши племена считают ее своим образцом; потому что достижение высшего идеала, доступного человеку, заключается в соединении наибольшей доли счастья с высшим развитием ума; и понятно, чем меньше общество, тем легче этого достигнуть. Наша община слишком велика.
Эти слова заставили меня задуматься. Я вспомнил о маленьких Афинах, с их двадцатью тысячами свободных граждан и о том умственном влиянии, которое до сих пор оказывает эта маленькая республика на самые могущественные нации мира. Но в Афинах допускалось соревнование и постоянные перемены, и к тому же, граждане их далеко не были счастливы. Оторвавшись от моих мыслей, я возвратился к нашему разговору и стал расспрашивать его об эмиграции.
– Но если каждый год, – сказал я, – определенное число между вами соглашается покинуть родину и основывают новые общины, то ведь их все же очень мало и, даже при самых совершенных машинах, они вряд ли в состоянии расчистить дикие места, устроить новые города и водворить всю ту цивилизацию, с ее удобствами жизни, к которым они привыкли с детства.
– Ты ошибаешься. Все племена Вриль-я находятся в постоянном общении между собою и ежегодно определяют число эмигрантов из их числа, которые должны сообща основать новую общину; место нового поселения намечается ранее, и каждый год посылаются пионеры от каждой общины для его расчистки, уничтожения скал и постройки домов; так что, когда эмигранты являются на место, они уже находят готовые дома, и подготовленную почву. Привыкая с детства к трудовой жизни, мы не боимся путешествий и опасностей. Я сам хочу эмигрировать, когда выросту.
– Всегда ли эмигранты выбирают ненаселенные места?
– Да, большею частью; потому что мы никогда ничего не истребляем, разве вынужденные к тому необходимостью самосохранения. Конечно, мы не можем поселиться на землях, уже ранее того занятых Вриль-я; если бы мы заняли обработанные земли, населенные другими племенами Ана, то нам пришлось бы уничтожить их. Но иногда случается, что, даже при поселении на свободных землях, какое-нибудь соседнее племя Ана, если у него господствует система Кум-Пош или особенно Глек-Наз, [7] недовольное нашим соседством, начинает беспричинную войну, тогда, конечно, мы истребим его. Разве можно придти к какому-нибудь соглашению с подобным народом. Еще Кум-Пош, – продолжал с оживлением ребенок, – как ни плох он, все-таки не лишает их мозга и сердца; но Глек-Наз отнимает у них все человеческое, и у них остаются только пасть, когти и желудок.
– Ты выражаешься сильно. Знай же, что я сам с гордостью называю себя гражданином Кум-Поша.
– После этого я не удивляюсь, – отвечал Таэ, – что ты покинул свою родину. Какое было общественное устройство в твоей стране до перехода в Кум-Пош?
– Поселение эмигрантов, подобное вашим, но с тою разницею, что они были в зависимости от той страны, из которой вышли. Они свергли это иго и учредили Кум-Пош.
– Сколько времени действует у вас эта система?
– Около ста лет.
– Срок жизни Ана – очень молодое общество. Не пройдет и ста лет, как у вас будет уже Глек-Наз.
– Таэ, мне не идет спорить с ребенком твоего возраста. Конечно, я принимаю в соображение, что ты не воспитан среди Кум-Поша.
– И в свою очередь, – отвечал Таэ, с прирожденною мягкою и величавою манерою, отличавшею его расу, – не только принимаю к сведению, что ты не вырос между Вриль-я, но приношу искренние извинения, если я чем-нибудь оскорбил чувства такого любезного Тиша.
Я забыл упомянуть ранее, что в семье моего хозяина я обыкновенно носил прозвище Тиш; это было ласкательное имя, обозначавшее, в переносном смысле, маленького варвара, а в буквальном – лягушонка. Дети Вриль-я обыкновенно называют так ручных маленьких зверьков вроде лягушек, живущих в их садах.
Этим временем, мы приблизились к берегу озера, и Таэ обратил мое внимание на следы опустошения, произведенного в ближайших полях.
– Враг наш, без сомнения, скрывается на дне озера, – сказал Таэ. – Заметь, сколько рыбы собралось у берегов; даже большие рыбы перемешались с маленькими в общем страхе. Это пресмыкающееся, наверное, принадлежит к классу Крек, самому кровожадному из всех, и, как говорят, одному из немногих уцелевших видов тех первобытных чудовищ, которые населяли мир до появления Ана. Крек отличается ненасытной прожорливостью: он безразлично пожирает как растения, так и животных. Его любимое блюдо Ан, когда он может захватить его врасплох; вот почему мы беспощадно истребляем его в наших пределах. Я слышал, что, когда наши предки впервые поселились в этой, еще тогда невозделанной стране, эти чудовища, и также другие подобные им, водились здесь во множестве; и так как употребление вриля было еще неизвестно, то многие из нашей расы были пожраны ими. После того как мы познакомились с употреблением вриля, все эти враждебные нам животные были истреблены. Но по временам, какая-нибудь из этих гигантских ящериц заползает сюда из своих логовищ за пределами страны, и я помню случай, когда жертвою ее сделалась молодая Гай, купавшаяся в этом самом озере. Если бы она была на берегу, вооруженная своим жезлом, Крек не осмелился бы показаться ей на глаза; подобно нашим другим диким животным, это пресмыкающееся обладает инстинктом, внушающим ему страх к тем, кто держит в руках жезл вриля. Пока я стою здесь, чудовище ни за что не выйдет из своего логовища; но мы должны приманить его.
– Это будет довольно трудно.
– Нисколько. Садись вот на этот камень (он находился около трехсот фут от берега озера), а я отойду подальше. Животное скоро увидит тебя, или почует твое присутствие и, видя, что ты безоружен, двинется к тебе, что бы тебя пожрать. Как только он вылезет из воды, Крек будет моею жертвою.
– Ты хочешь сделать меня приманкою для этого чудовища, которое в одно мгновенье проглотит меня в своей пасти! Прошу извинить.
Ребенок засмеялся.
– Ничего не бойся, – сказал он, – только сиди смирно.
Вместо ответа я отскочил от него и хотел уже бежать со всех ног, когда Таэ слегка прикоснулся к моему плечу и устремил на меня неподвижный взгляд. Я сразу почувствовал себя, как бы прикованным к месту; всякая воля покинула меня, и я покорно последовал за ним и сел на камень. Многие из читателей вероятно знакомы с явлениями, приписываемыми животному магнетизму [8]; ни один из адептов этого сомнительного искусства никогда не мог произвести на меня малейшего впечатления, но я оказался бездушным автоматом в руках этого ребенка. Между тем он распустил свои крылья, поднялся на воздух и скрылся в кустах на вершине холма, в некотором расстоянии от меня.
Я был один; в неописанном ужасе я повернул голову по направлению к озеру и неподвижно, как очарованный, уставился глазами на его поверхность. Прошло минут десять или пятнадцать, показавшихся мне веками, когда в центре его гладкой поверхности, освещенной отблеском фонарей, стало заметно легкое движение. В то же время рыбы, собравшиеся у берега, почуяв приближение врага, стали метаться во все стороны; послышались всплески, и я заметил, что некоторые даже выбросились на песок. Длинная, волнующаяся борозда показалась на воде и стала приближаться к берегу, все ближе и ближе, пока, наконец, не вылезла громадная голова чудовища: страшные клыки, как щетина, торчали в его пасти, и оно уставило свои голодные, безжизненные глаза на то место, где я сидел, как пригвожденный. Вот уже его передние ноги показались на берегу, потом – грудь, покрытая до сторонам чешуей, точно бронею, с тускло желтою кожею посредине; наконец вся эта масса, около ста футов длиною, была уже на земле. Еще один шаг этих гигантских ног, и оно было бы около меня. Казалось, одно мгновенье отделяло меня от этой ужасной смерти, когда в воздухе блеснула точно молния, поразила чудовище и в течение неуловимого момента охватила его огнем. Свет исчез, и предо мною лежала какая-то обугленная, бесформенная масса, еще дымившаяся, но уже быстро рассыпавшаяся в прах. Я сидел, как пригвожденный, охваченный смертельным холодом; ужас мой теперь перешел в оцепенение.
Я почувствовал прикосновение ребенка к своему плечу: очарование кончилось, я поднялся с места.
– Теперь ты видишь, как легко Вриль-я уничтожают своих врагов, – сказал Таэ. Потом он подошел к дымившимся останкам чудовища и, взглянув на эту массу, продолжал спокойным голосом:
– Мне случалось уничтожать гадов еще крупнее этого, но никогда это не доставляло мне такого удовольствия. Да, это был Крек; сколько страданий он причинил, пока существовал!
Затем он поднял с земли выбросившихся из воды рыбок и возвратил их родному элементу.
XIX
После рассказанного приключения, в котором мы участвовали вместе с Таэ, этот ребенок стал часто навещать меня в доме Аф-Лина; он видимо привязался ко мне, и я платил ему тем же. Ему еще не было двенадцати лет, а серьезные научные занятия, которыми у них завершается период детства, начинаются только после этого возраста; так что, по умственному развитию, я ближе подходил к нему, чем к взрослым представителям его расы и особенно к Джай-и, из которых выдавалась высокоученая Зи. Дети Вриль-я, облеченные такими многотрудными и ответственными обязанностями, не отличаются особенною веселостью; но Таэ, при всей его даровитости, обладал тем добродушным юмором, который мы часто встречаем между гениальными стариками. Он находил такое же удовольствие в моем обществе, какое наш мальчик, одного с ним возраста, испытывает в товариществе любимой собаки, или обезьяны. Ему доставляло такое же удовольствие обучать меня разным обыденным приемам в жизни своего народа, какое испытывал мой племянник, заставляя своего пуделя ходить на задних лапках или скакать через кольцо. Я охотно соглашался на все такие опыты; но никогда не мог сравняться по успехам с пуделем. Вначале, меня очень заинтересовало применение крыльев, которыми пользуются у них с такою же легкостью самые маленькие дети, как мы руками или ногами; но все мои попытки в этом направлении привели только к серьезным ушибам, и я поневоле должен был оставить их.
Эти крылья, как я уже говорил, очень большого размера и достигают до колен; сложенные на спине они образуют род плаща или эпанчи, очень красивой формы. Они делаются из перьев гигантской птицы, которая водится в окрестных горах; цвет их большею частью белый, но иногда с красными полосами. Крылья эти укрепляются к плечам, с помощью весьма легких, но сильных пружин; и когда они распускаются, то руки сами собой входят в петли, приспособленные с их нижней стороны и представляющие как бы части срединной перепонки. Верхняя часть их туники снабжена подкладкою из мелких трубок, которые, посредством особого механического приспособления, надуваются при подъеме рук и служат как бы пузырями, чтобы поддерживать их на воздухе. Как самые крылья, так и этот поддерживающий прибор, сильно заряжены врилем и, при подъеме на воздух, тело как бы теряет свою тяжесть. Я не встречал затруднения в подъеме; раз были подняты крылья, это уже достигалось само собою; но тут начиналась опасная часть моих попыток. Мне никак не удавалось регулировать дальнейшее действие крыльев, хотя между своими я считался ловким в разных атлетических упражнениях и искусным пловцом. Все мои попытки ограничивались безуспешными, неуклюжими усилиями. Я был во власти крыльев, а не они – в моей; и когда, с помощью отчаянных усилий, мне, наконец, удавалось остановить их движение и приблизить их к моему телу, то исчезала поддерживающая меня сила, и я низвергался на землю, точно воздушный шар, из которого был выпущен газ; и только благодаря спазматическим усилиям, вызванным ужасом, я отделался при этом изрядным, ошеломившим меня ушибом и не разбился в куски. Несмотря на эти неудачи, я готов был продолжать мои попытки; но в этом меня удержала милосердная Зи, сопровождавшая меня во время этих жалких опытов летания; и, только благодаря своевременной поддержке ее крыльев, я не размозжил себе голову о вершину пирамиды во время последней из таких попыток.
– Я вижу, – сказала она при этом, – что все твои попытки безнадежны; причина этому не в каком либо недостатке крыльев, или в несовершенстве твоего сложения; но в органически присущем тебе и непоправимом недостатке сосредоточения воли. Ты должен знать, что таинственная связь, существующая между таким сосредоточением воли и силою вриля, не сразу сделалась достоянием нашего племени; потребовалось много поколений, передававших своим детям зачатки этой способности, которая постепенно изощрялась и наконец, сделалась у нас, как бы прирожденным инстинктом; так что маленькое дитя нашей расы также бессознательно стремится летать, как и ходить. Неудивительно, что оно при этом с такою же уверенностью пользуется своими искусственными крыльями, как птица – данными ей природой. Я не подумала об этом, когда допустила тебя до таких опасных опытов; но мне хотелось, что бы ты был моим товарищем в полетах. Конечно, они должны быть оставлены теперь. Твоя жизнь делается слишком дорога для меня.
При этом голос и выражение лица Гай особенно смягчились, и я почему-то почувствовал еще больший страх, чем во время моих неудачных опытов летания.
Говоря о крыльях, я должен упомянуть об одном существующем между Джай-и обычае, под которым скрывается довольно трогательная мысль. Во время своего девства, Гай постоянно носит крылья; она принимает участие вместе с Ана в тех грациозных воздушных играх, о которых я говорил, и пускается с необычайною смелостью в дальние воздушные путешествия, в самые дикие страны этого подземного царства; и в этом отношении она превосходит более грубый пол. Но со дня брака, она оставляет свои крылья и сама вешает их над супружеским ложем, где они и остаются без употребления до тех пор, пока смерть, или развод не разрушают брачного союза.
Когда в глазах и голосе Зи обнаружилась та нежность, которой я так испугался в каком-то предчувствии грозящей мне опасности, Таэ, сопутствовавший мне во время полетов и в своей игривости забавлявшийся моими неудачами, засмеялся, услышав ее последние слова, и сказал с детским простодушием: «Если Тиш и не выучится летать, Зи, ты все-таки можешь быть его товарищем, повесив на стену свои крылья».
XX
Я уже несколько времени заметил, что ученая и величественная дочь моего хозяина выказывала ко мне то нежное участие, которое, по бесконечному милосердию Провидения, свойственно всем женщинам, как на земле, так и под землею. До последнего времени, я смешивал его с тем чувством любви к домашним животным, которым всегда отличается женщина, наравне с ребенком. Теперь же, к моему большому огорчению, я убедился, что то чувство, которым удостаивала меня, ничего не имело общего – с питаемым ко мне Таэ. Но это убеждение нисколько не льстило моему тщеславию, как обыкновенно бывает у мужчин, обративших на себя благосклонное внимание прекрасного пола; напротив, оно пробуждало во мне чувство страха. Если из всех женщин этого общества Зи выдавалась своею ученостью и силою, то, по всем отзывам, она, кроме того, отличалась своею кротостью и пользовалась всеобщею любовью. Все ее существо, казалось, было проникнуто одним желанием – оказать помощь, защиту, утешение... Хотя те многосложные горести, начало которых скрыто в бедности и пороке, неизвестны в социальном строе Вриль-я, но еще ни одному ученому между ними не удалось найти во вриле такую силу, которая бы окончательно изгнала из их жизни все те печали, которым бывает подвержен человек; и во всех таких случаях Зи была первою утешительницею. Если какая-нибудь из Джай-и являлась жертвою отверженной любви, Зи употребляла все силы своего ума и сердца, чтобы смягчить ее горесть и доставить ей утешение. В тех редких случаях, когда кто-нибудь из детей или юношества подвергался опасной болезни или (что еще бывало реже) кто-нибудь из них был поранен во время их довольно опасной службы, она забывала свои научные занятия и развлечения и превращалась в самого внимательного врача и неутомимую сиделку. Она часто совершала полеты к самым отдаленным пределам их владений, где дети занимали сторожевые пункты в виду каких-нибудь неожиданных подземных переворотов или вторжения кровожадных животных, чтобы предупредить их вовремя о грозившей опасности и оказать нужную помощь. Даже в ее научных занятиях преобладало это стремление к благодеянию. Если ей случалось узнать о каком-нибудь новом открытии, могущем быть полезным человеку, специально занимавшемуся известным искусством, или ремеслом, она спешила передать ему все новые сведения. Если какой-нибудь престарелый член коллегии ученых изнемогал от чрезмерного труда в разрешении какой-нибудь сложной научной задачи, она приходила к нему на помощь, брала на себя самую кропотливую часть работы, ободряла, помогала ему своими советами, светлыми мыслями, одним словом, делалась как бы его добрым гением и вдохновительницею. То же самое чувство неиссякаемой доброты она проявляла и по отношению к низшим животным. Я часто видел, как она приносила домой какое-нибудь раненое животное и ухаживала за ним с такою же нежностью, как мать за больным ребенком. Случалось также, что сидя на балконе или в висячем саду, в который выходило окно моей комнаты, я видел ее парящею в воздухе, и вскоре после того целые толпы детей устремлялись к ней с радостными криками, летая и резвясь вокруг нее, как около своего центра, в самых причудливых и грациозных группах. Когда мне случалось гулять с нею по окрестностям города, местные олени, издали почуяв ее приближение, подбегали к ней в ожидании ласки и следовали за ней по пятам, пока она не отгоняла их понятным им знаком руки. Между незамужними Джай-и, в обычае носить на голове небольшой венчик или диадему, украшенную камнями, похожими на опал, которые расположены в виде звезды. Обыкновенно они не издают блеска; но если к ним прикоснется жезл вриля, они загораются ясным, ровным светом. Они служат им украшением во время их празднеств и заменяют лампу, если во время их частых полетов им случается занестись в такое место, куда не досягает свет их фонарей. Мне случалось видеть Зи, когда ее величественное, задумчивое лицо освещалось этою лучезарною короной, тогда мне казалось, что предо мною неземное существо, и я готов был преклониться, в обожании этого чудного видения. Но ни разу еще в моем сердце не пробуждалось чувство земной любви к этому возвышенному идеалу женщины. Может быть, тут сказывалось и влияние гордости, свойственное мужчине моей расы, которое не допускает в нем проявления чувства любви к женщине, настолько превосходящей его во всех отношениях. Но какие чары могли заставить это удивительное создание, эту дочь высокой расы, достигшей такого недосягаемого величия и смотревшей с таким презрением на все остальные человеческие племена, что могло побудить ее почтить меня своею склонностью? Хотя я считался довольно красивым между моими соотечественниками, но и красивейший из них показался бы ничтожным и пошлым рядом с мужчинами племени Вриль-я.
Новизна, самые особенности расы, выделявшие меня из среды других, как читатель увидит далее, могли подействовать на юную фантазию другой молодой Гай, едва вышедшей из своего детства и во всех отношениях стоявшей ниже Зи. Но всякий, следивший за моим слабым описанием необыкновенных качеств дочери Аф-лина, легко поймет, что главная причина ее склонности ко мне заключалась в прирожденном ей стремлении к помощи, защите, к поддержке и, наконец, к возвышению до себя существа слабейшего. Оглядываясь назад, я могу объяснить только подобного рода побуждением эту единственную слабость, которую проявила одна из дочерей Вриль-я в своей привязанности к гостю ее отца. Но какова бы ни была причина этой привязанности, уже одно сознание, что я мог внушить ее такому недосягаемому для меня во всех отношениях существу, наполняло меня нравственным ужасом; и к этому ужасу, я должен сознаться к своему стыду, примешивалось и недостойное чувство страха перед теми опасностями, которым она меня подвергала.
Разве на одно мгновение можно было допустить мысль, чтобы ее родители и родственники могли посмотреть без негодования и омерзения на возможность союза между таким возвышенным существом и презренным Тишем? Конечно, но в их власти было наказать ее, или удержать. Насилие одинаково немыслимо, как в их семейной, так и общественной жизни; но они могли прекратить ее увлечение одним взмахом направленного на меня жезла вриля.
Обуреваемый этими печальными мыслями, я все-таки сознавал, что совесть и честь моя не могли с этой стороны подвергнуться какому либо нареканию. Моя прямая обязанность, если бы Зи продолжала обнаруживать свою склонность, была – сообщить обо всем моему хозяину, конечно, соблюдая при этом всю деликатность воспитанного человека. При этом я буду, по крайней мере, избавлен от всяких подозрений, что я разделяю чувства Зи; и мудрый ум моего хозяина, вероятно, укажет ему, как мне выпутаться из такого опасного положения. Приняв такое решение, я действовал под влиянием обыкновенных побуждений образованного и нравственного человека нашего общества, который, как ни заблуждается он, всегда, однако, поступает по совести, если только его склонности, личные выгоды и безопасность указывают ему именно такой образ действия.
XXI
Как уже, вероятно, заметил читатель, Аф-Лин не одобрял моих непосредственных сношений с его соотечественниками. Хотя он и полагался на мое обещание не сообщать никаких сведений о том мире, из которого я появился, а еще более на обещание других не задавать мне подобных вопросов (как было с Таэ), но он все же не был вполне уверен, что при свободном сношении с посторонними лицами, любопытство которых будет возбуждено моею наружностью, я не буду достаточно осторожен в своих ответах. Поэтому я никогда не выходил один; меня всегда сопровождали кто-нибудь из семейства хозяина, или Таэ.
Жена Аф-Лина, Бра, редко выходила за пределы сада, окружающего его дом; она очень любила старинную литературу; ей нравился тот романтический элемент и большая доля фантазии, которым были проникнуты эти сочинения и которые отсутствовали в новейших книгах; ее привлекали говорившие ее воображению картины совершенно чуждой ей жизни, более похожей на нашу и, пожалуй, производившие на нее такое же впечатление, как арабские сказки на нас. Но любовь к чтению не отвлекала Бра от ее прямых обязанностей как хозяйки самого большого дома в городе. Каждый день она обходила весь дом и следила за тем, чтобы автоматы и другие домашние механические устройства были в полном порядке; немало забот она прилагала и к детям, занятым в доме Аф-Лина; она также просматривала все счета по его фермам и с особенным увлечением помогала Аф-Лину в его занятиях как заведующему освещением страны. Все эти занятия не позволяли ей почти выходить из дому. Два их сына оканчивали свое образование в коллегии ученых, старший, питавший склонность к механике, особенно же к устройству часовых механизмов и автоматов, решил посвятить себя этому делу и теперь был занят устройством лавки или склада, где бы он мог выставить и продавать свои изобретения. Младший предпочитал всему земледелие, и все свободное время от занятий в коллегии, где он изучал теорию сельского хозяйства, посвящал практическим работам на ферме своего отца. Из этого видно, насколько равенство установилось в этой стране. Аф-Лин считался самым богатым членом общины, и в то же время его старший сын, вместо какого другого, более видного занятия, предпочитал быть простым часовщиком, не возбуждая таким выбором ничье удивление.
Этот молодой человек очень заинтересовался моими часами, устройство которых было совершенно ново для него; и он был в восторге, когда я подарил их ему. Через несколько времени он ответил мне более ценным подарком в виде часов своей конструкции, которые одновременно показывали наше время и принятое у Вриль-я. Эти часы до сих пор у меня, и они вызывали удивление между лучшими часовщиками Лондона и Парижа. Они золотые, с алмазными стрелками и цифрами, и по прошествии каждого часа играют мелодию, весьма распространенную между Вриль-я, они заводятся только раз в десять месяцев и отличаются верностью. Так как оба молодых человека были заняты, то обычными спутниками в моих прогулках были мой хозяин или его дочь. Во исполнение раз принятого мною благородного решения, я теперь всячески старался уклониться от приглашений Зи на такие прогулки и, воспользовавшись удобным случаем, когда эта ученая Гай читала лекцию в коллегии ученых, обратился к моему хозяину с просьбою показать мне его ферму. Она находилась в некотором расстоянии от города, и так как Аф-Лин не любил ходить пешком, а я благоразумно отказался от всяких дальнейших попыток летания, то мы отправились к месту нашего назначения в одном из воздушных экипажей, принадлежавших моему хозяину. Он был сделан из какого-то чрезвычайно легкого материала и наружным видом походил на нашу лодку с румпелем и рулем, но снабженную большими крыльями, приводившимися в движение особым механизмом, действовавшим врилем. Восьмилетний мальчик сидел на руле; раскинувшись на мягких подушках внутри нашего воздушного экипажа; я находил этот способ передвижения весьма легким и приятным.
– Аф-Лин, – сказал я, – могу ли я просить твоего разрешения посетить некоторые из других общин вашего знаменитого племени? Мне хотелось бы также познакомиться и с другими народностями, которые не признают ваших учреждений, и которых вы считаете дикими. Для меня представляет особый интерес уяснить себе разницу, существующую между ними и теми племенами на поверхности земли, которые мы признаем цивилизованными.