"...не затевать никакого копания, если только оное изначально не служит цели дополнения к Меморабилии" - эти слова в указе аббата означали, что брату Френсису следует искать в подземелье только книги и бумаги, а не возиться со всякими диковинными предметами. Продолжая надрываться с ящиками стола, Френсис краешком глаза видел, что золотой зуб все мерцает и как бы даже подмигивает. Ящики никак не поддавались. Он в последний раз пнул ногой стол и, обернувшись, со злобным нетерпением посмотрел на череп.
- Ну? Почему бы тебе не посмеяться над чем-нибудь еще для разнообразия?
Череп продолжал золотозубо скалиться. Он лежал, зажатый между камнем и ржавым металлическим ящиком. Оставив в покое стол, послушник пробрался через обломки, чтобы получше рассмотреть останки. Очевидно, человек скончался на месте, сбитый с ног потоком камней и почти целиком заваленный обломками. На поверхности остались только черепа да кость одной ноги. Она была сломана, затылок черепа раздроблен.
Брат Френсис, вздохнув, помолился за упокой души усопшего, потом очень аккуратно поднял череп и повернул его зубом к стене. Тут его взгляд упал на ржавый ящик. Ящик по форме напоминал сумку и, скорее всего, служил для тех же целей. Ему можно было бы найти много разных применений, но каменный обвал покорежил ящик довольно сильно. Юноша осторожно высвободил его из-под камней и перенес поближе к огню. Замок, наверное, сломался, но крышка проржавела и не открывалась. Когда Френсис встряхнул ящик, внутри что-то загремело. Было ясно: ящик - не совсем подходящее место, чтобы искать там книги или документы; но и это было также ясно - вещь имела свойство открываться и закрываться и вполне могла содержать что-нибудь полезное для "Меморабялии". Тем не менее, памятуя о судьбе брата Бодуллуса и других, послушник окропил ящик святой водой, прежде чем попытаться его взломать. И вообще обращался с древней реликвией как только мог почтительно, сбивая камнем ржавые скобы.
Наконец, они поддались, и крышка упала. Маленькие железки выскочили из своих гнезд, просыпались, и некоторые из них безвозвратно провалились в щели между камнями. Но зато внутри ящика, под гнездами, юноша увидел бумаги! Вознеся краткую благодарственную молитву, он подобрал рассыпавшуюся железную мелочь, какую мог найти, неплотно захлопнул крышку и начал карабкаться по обломкам вверх, к видневшемуся клочку неба, крепко зажав ящик под мышкой.
Минуту спустя, усевшись на большую потрескавшуюся плитку, Френсис стал вынимать вещицы из стекла и металла, лежавшие в гнездах. По большей части это были маленькие трубочки с проволочными хвостиками на обоих концах. Такие он раньше уже видел. В небольшом монастырском музее хранилось несколько подобных штучек разного размера, цвета и формы. А однажды Френсис видел шамана язычников с гор, и у него на шее висело ритуальное ожерелье из таких вот трубочек. Язычники полагали, что это - "частицы тела богини", легендарной Аналитической Машины, которую они почитали как наимудрейшее из божеств. Они верили, что если шаман проглотит одну из этих штук, то обретет "непогрешимость". Шаман и в самом деле мог достичь таким образом непререкаемого авторитета у своего племени, если, конечно, трубочка не оказывалась ядовитой. В музее такие трубочки тоже были соединены вместе, но не в форме ожерелья, а представляли собой сложный и довольно беспорядочный лабиринт внутри маленькой металлической коробки. Табличка гласила: "Радиосхема. Назначение неизвестно".
На крышке ящика изнутри была приклеена записка. Клей давно превратился в порошок, чернила выцвели, бумага до такой степени покрылась пятнами ржавчины, что и хороший-то почерк читался бы с трудом, не говоря уж об этих торопливых каракулях. Освобождая гнезда от трубочек, Френсис старательно изучал записку. Язык напоминал английский, но прошло целых полчаса, прежде чем он разобрал большую часть написанного.
"Карл, через двадцать минут улетает самолет в (неразборчиво), я должен успеть. Ради Бога, оставь Эмми у себя, пока не выяснится, война это или нет. Умоляю! Постарайся, чтобы она попала в дополнительный список тех, кто подлежит эвакуации в убежище. На мой самолет устроить ее не смог. Не говори ей, зачем я отправил ее к тебе с сундучком этого барахла. Пусть она побудет с тобой, пока мы (неразборчиво). Может быть, ей повезет - кто-то не явится, и ей найдется место в убежище. И. Э. Л.
Это первое, что попалось мне под руку, - сундучок с деталями. Я опечатал замок и прилепил "Совершенно секретно", чтобы Эмми не заглядывала внутрь. Сунь его в мой ящик или еще куда".
Записка показалась брату Френсису ужасной бессмыслицей. В тот момент он был слишком возбужден, чтобы сосредоточиться на чем-то одном. Еще раз подосадовав на торопливые каракули, юноша начал сдвигать каркас, на котором крепились гнезда, чтобы достать бумаги со дна ящика. Каркас был подвижным похоже, он раскладывался лесенкой; но болты намертво заржавели, и Френсис счел необходимым извлечь их с помощью, короткого стального инструмента, лежавшего тут же, рядом.
Вынув каркас, послушник благоговейно прикоснулся к бумагам. Вот эта горстка сложенных листков - настоящее сокровище. Ведь они избежали гневных костров Опрощения, в которых даже священные рукописи скручивались и чернели, превращаясь в дым; а невежественные толпы выли от восторга, приветствуя это. Он обращался с бумагами, как с драгоценными реликвиями, прикрывая их от ветра своей рясой, ибо от времени все они стали ломкими и ветхими. Пачка небрежных набросков и чертежей. И еще странички, написанные от руки, два больших сложенных листа и маленькая книжка, озаглавленная "Memo" (записная книжка).
Сначала он рассмотрел исписанные странички. Они были нацарапаны той же рукой, что приклеенная к крышке записка; почерк выглядел не менее отвратительным. "Фунт салями, - гласила одна страничка, - консервированная капуста, шесть пепси принести домой Эмми". Другая напоминала: "Не забыть взять форму 1040 для дядиной декларации". На следующей была лишь колонка цифр и их сумма, обведенная кружочком, из нее вычиталось другое число, и, наконец, какие-то проценты, а следом за ними - слово "черт!". Брат Френсис проверил вычисления. Цифры были уродливо написаны, но ошибки не было. Однако он не смог определить, что здесь подсчитывали.
С "Memo" послушник обращался с особым почтением, потому что это название наводило на мысль о "Меморабилии". Прежде чем открыть книжку, юноша перекрестился и пробормотал "Благословение книжное". Но книжица не оправдала надежд. Он ожидал увидеть типографский шрифт, а обнаружил только написанные от руки имена, адреса, цифры и даты. Даты относились к концу пятидесятых - началу шестидесятых годов двадцатого века. Снова неоспоримое доказательство! содержимое подвала осталось от смутного периода Эпохи Просвещения. Безусловно, важное открытие.
Один из больших сложенных листов оказался так туго скручен, что стал рассыпаться, когда Френсис попытался его развернуть. Можно было только разобрать слова "Беговой тотализатор" и все. Отложив лист в ящик, чтобы потом отреставрировать, Френсис обратился ко второму. Этот лист так истончился на сгибах, что послушник осмелился лишь отогнуть уголок и заглянуть внутрь.
Опять чертеж, но какой - белые линии на темной бумаге!
Он вновь почувствовал восторг первооткрывателя. Это, конечно же, была синька! А ведь в монастыре не имелось ни одной настоящей, только несколько чернильных копий. Оригиналы давно выгорели на свету. Френсис никогда раньше оригиналов не видел, однако он пересмотрел достаточно нарисованных копий, чтобы сразу узнать - это синька. Она запачкалась и полиняла, но все же осталась достаточно разборчивой после стольких столетий, потому что пролежала в сыром подвале среди кромешной темноты. Френсис перевернул документ и аж задохнулся от злости. Какой идиот осквернил бесценную бумагу? Оборотную сторону покрывали сплошь небрежные геометрические фигуры и дурацкие рожицы. Какая варварская беспечность...
Гнев прошел после минутного размышления. Возможно, в те времена синьки были самой обычной вещью, а кроме того, сделать это мог и сам владелец ящика. Послушник прикрывал бумагу от солнца собственной тенью и все пытался отогнуть побольше. В нижнем правом углу виднелся прямоугольник и в нем обычными печатными буквами - разные названия, даты, "номера патентов", какие-то цифры и имена. Он пробежал по ним взглядом и вдруг наткнулся на слова: "Разработка схемы выполнена Лейбовицем И. Э.".
Врат Френсис зажмурил глаза и потряс головой, пока не зазвенело в ушах. Потом взглянул опять. Там по-прежнему отчетливо значилось: "Разработка схемы выполнена Лейбовицем И. Э.". Он снова перевернул бумагу. Между фигурами и рожицами явственно проступал фиолетовый штамп: "Переслать копию проектировщику Лейбовицу И. Э.". Имя было вписано явно женским почерком, не похожим на те каракули. Юноша еще раз посмотрел на подпись под запиской, потом на "Разработка схемы выполнена...". Те же самые инициалы встречались и на других бумагах.
Уже давно шла дискуссия, как будут называть Блаженного основателя Ордена, если он наконец будет канонизирован, - Святой Исаак или Святой Эдуард. Некоторые даже полагали, что Святой Лейбовиц будет вернее, так как до сего времени Блаженного тоже звали по фамилии.
"Блаженный Лейбовиц, заступись за меня!" - прошептал брат Френсис. Его руки так сильно дрожали, что могли повредить хрупкие документы.
Итак, он обнаружил реликвии Святого.
Правда, Новый Рим еще не провозгласил Лейбовица святым; но брат Френсис был настолько убежден в неоспоримости этого факта, что осмелился добавить: "Святой Лейбовиц, заступись за меня!"
Послушник без колебаний пришел к заключению: самими Небесами ему дарован знак о его призвании. Брат Френсис понимал это так: он нашел то, ради чего и был послан в пустыню. Его призвание - стать членом Братства святого Ордена.
Сидя у огня, Френсис мечтательно вглядывался в темноту, туда, где находилось "Радиационное убежище", и старался представить величественную базилику, возведенную на этом месте. Видение было приятным, но трудно вообразить, что кто-то выберет этот отдаленный уголок пустыни для центра будущей епархии. Ну пусть не базилика, пусть маленькая церковь с часовней Храм Святого Лейбовица в пустыне, окруженный садом и стеной; и к храму потянется с севера множество паломников с опоясанными чреслами. Отец Френсис из Юты предложит странникам осмотреть руины, даже проведет через "люк No 2" в великолепие "Герметичной среды", в подземелье Огненного Потопа, где... где... ладно, а потом он отслужит для паломников мессу у алтаря, в котором будет храниться реликвия того, чьим именем названа церковь. Что это будет - кусок мешковины? волокна из петли палача? обрезки ногтей со дна ржавого ящика? А может быть, "Беговой тотализатор"? Но воображение что-то слишком разыгралось. Шансы брата Френсиса стать священником практически равнялись нулю - не будучи миссионерским Орденом, лейбовицианцы довольствовались только священниками для самого монастыря, да еще для нескольких монашеских общин в других местах. Более того, сам Святой официально все еще звался Блаженным; и не было еще случая, чтобы святым объявили не совершившего каких-нибудь основательных и бесспорных чудес. Чудесами следовало подкрепить свою блаженность, которая не давала столь высокого статуса, как канонизация, хотя монахам Ордена Лейбовица разрешалось почитать своего основателя и покровителя, правда, вне месс и других церковных служб. Воображаемая церковь уменьшилась до размеров придорожной часовни, а поток паломников превратился в тонкий ручеек. Новый Рим занят другими делами, такими, как ходатайство об официальном решении вопроса о Чудодейственной Благодати Святой Девы.
Удовлетворившись маленькой часовенкой и редкими паломниками, брат Френсис задремал. Когда он проснулся, вместо костра остались только тлеющие угольки. Что-то было не так. Один ли он здесь? Юноша, сощурившись, вгляделся в кромешную тьму. Рядом с красноватыми углями стоял волк. Послушник завизжал и нырнул в угол. Трясясь от страха в своем укрытии из камней и веток, он решил, что визг хоть и был нарушением обета молчания, но непреднамеренным. Юноша лежал, обняв металлический ящик, и молился, чтобы поскорее прошли дни великопостного бдения, а мягкие лапы все скреблись о стенки его убежища.
3
Отец Чероки, облаченный в епитрахиль, пристально посмотрел на кающегося послушника, стоявшего перед ним на коленях под палящим солнцем. Священник был поражен, как удалось этому юноше (не особенно умному, насколько можно заметить) согрешить или почти согрешить, будучи совершенно одиноким в бесплодной пустыне, вдали от суеты и всех источников искушения. Здесь не много поводов согрешить для послушника, вооруженного всего лишь четками, огнивом, складным ножичком и молитвенником. Так казалось отцу Чероки. Но исповедь что-то затягивалась, священнику хотелось, чтобы юноша закруглялся. Снова заныли суставы, но в присутствии Святого Причастия, лежавшего на переносном столике, который он брал с собой в объезды, священник предпочитал стоять или преклонять колено вместе с кающимся. Отец Чероки зажег свечку перед маленьким золотым ларцом, где лежали Дары, но пламя не было видно из-за яркого солнечного света, и ветерок все норовил погасить свечу.
- В чем ты исповедуешься - в грехе гневливости?
- Итак; в помыслах и деяниях имел намерение есть мясо во время поста. Пожалуйста, будь впредь осторожнее. Думаю, ты надлежащим образом облегчил свою совесть. Что-нибудь еще?
- Довольно много.
Священник поморщился. Ему предстояло посетить еще несколько отшельников нужно было долго трястись под палящим солнцем, а колени сильно болели.
- Продолжай, но прошу тебя, поскорее, - вздохнул Чероки.
Точно такие же признания отец Чероки обычно слышал от любого кающегося, любого послушника, и ему казалось, что брат Френсис уж мог хотя бы проговорить все самообвинения аккуратно и по порядку, без всяких этих подсказываний и выспрашиваний. Френсису, видимо, с трудом удавалось выражать свои мысли в словах, священник ждал.
- Мне кажется, ко мне снизошло призвание, отче, но... - Юноша облизнул потрескавшиеся губы и посмотрел на жука, ползущего по камню.
- О, вот как, - голос Чероки не выражал ничего.
- Да, я думаю, да. Но, отче, было ли это грехом, что, когда я впервые увидел почерк, я подумал о нем насмешливо? Я имею в виду...
Чероки заморгал. Почерк? Призвание? О чем он говорит? Несколько секунд священник изучал серьезное лицо послушника, потом нахмурился.
- Вы с братом Альфредом обменивались письмами? - с угрозой спросил он.
- О нет, отче!
- Тогда о чьем почерке ты говоришь?
- Блаженного Лейбовица.
Чероки задумался. Хранился ли в монастырском собрании древних документов какой-либо манускрипт, собственноручно написанный основателем Ордена? Немного поразмыслив, священник ответил на вопрос утвердительно: да, оставалось несколько клочков, запертых и тщательно охраняемых.
- Ты говоришь о чем-то, что произошло еще в монастыре? До того, как ты вышел оттуда?
- Нет, отче. Это случилось вон там, - Френсис повел головой влево, - за тремя холмиками, возле высокого кактуса.
- Ты говоришь, это касалось твоего призвания?
- Д-да, но...
- Ты, конечно, не хочешь сказать, - отрезал Чероки, - что ты получил от Блаженного Лейбовица - покойного, слышишь, покойного вот уже шесть столетий письменное приглашение произнести твои торжественные обеты? А ты насмехался над его почерком? Прости, нет из твоих слов получается именно так.
- Ну да, отче, примерно так.
Чероки сплюнул. Начиная беспокоиться, брат Френсис вынул из рукава клочок бумаги и протянул священнику. Бумага была ломкой и запачканной, чернила выцвели.