Я сжала письмо в руках с такой силой, что оно превратилось в маленький комочек бумаги. Мне не о чем говорить с тобой, Терн. Ты женишься на моей подруге, а я дала слово матери.
Но я уже знала, что буду там в назначенное время. Просто потому что я тоже имею право встретиться со своими чувствами лицом к лицу… Даже если придется сразу же после встречи оттолкнуть их.
ГЛАВА 26
Круг пятый
Я буквально заставила себя преодолеть последние несколько шагов до сторожки и остановилась, переводя дыхание. Вот он, этот домик. Отец Терна построил его еще во времена своей молодости, после того, как однажды, возвращаясь с охоты, едва не замерз в лесу на подходе к деревне. В деревянном домике было все: печка, старая кровать с железной сеткой, консервы в шкафу, посуда. Можно было приготовить еду, вскипятить воду и передохнуть, слушая, как за окнами завывает морозный ночной ветер.
Ар-ка редко бывала здесь, а мне это место нравилось. Отсюда было рукой подать что до озера, что до реки, и иногда мы с матерью останавливались здесь в ночь, когда приходила минога. Набив животы едой и подбросив в печку дров, мы усаживались за столом и болтали о том о сем, чувствуя себя вдалеке от всех забот и хлопот.
Мне оставалась всего пара шагов до двери, когда я остановилась, скованная внезапной робостью.
Зачем он позвал меня сюда? Что это за разговор? Зачем я пришла сюда? Разве я не дала матери слово?
При мысли о маме сердце защемило. Вчера я добралась до дома как в полусне. Мама попыталась вовлечь меня в разговор, но я пробормотала что-то сквозь зубы и ушла в комнату. Включив музыкальный ящик, я снова и снова слушала песню о невозвращении, заставляя себя отвлечься от мыслей. Мне хотелось все ей высказать. Хотелось подскочить к ней и дать пощечину.
Как она может? Еще и десятка больших лунокругов не прошло после смерти отца. Я вспомнила его доброе лицо и улыбку и заскрипела зубами. Я не могла сейчас расспросить ее. Обязательно сорвалась бы и наговорила бы лишнего. Но молчание жгло меня раскаленным железом, и сегодня все стало только хуже.
Я услышала шаги позади и обернулась. Это был Терн. Он не улыбнулся, увидев меня, хотя глаза его смотрели прямо в мои. Я словно приросла к месту под его взглядом. Руки задрожали так сильно, что пришлось сжать их в кулаки, чтобы скрыть эту дрожь.
— Привет, Одн-на.
Облачка пара вырвались из его рта при этих словах.
— Привет, — сказала я.
— Войдем? — мотнул он головой в сторону сторожки.
Я кивнула. Мы подошли к двери, и Терн, неожиданно заступив мне дорогу, открыл дверь и вошел внутрь первым. В полутемном помещении отчетливо раздался его голос:
— Стой у порога, я не хочу, чтобы ты споткнулась.
Он зажег стоящий на столе походный фонарь, покрутил фитиль, регулируя мощность. Переступив порог, я закрыла за собой дверь и послушно замерла на месте. Терн взял фонарь со стола и опустил к полу, чтобы я увидела, что стало причиной его предостережения.
Я не сдержала вздоха.
На полу ровными рядами лежали те самые шашки, о которых говорил на деревенском собрании Ли-бела. К некоторым из них уже были привязаны длинные фитили, некоторые еще лежали неподготовленными, но выглядели они внушительно. Настолько внушительно, что меня передернуло, когда я представила себе, как побежит по фитилю огонь, как ударит он в этот начиненный огненным порошком шар, и как взлетит к небу, чтобы затем рухнуть на землю, вся армия джорнаков.
— Мы решили переносить их сюда по мере готовности, — сказал Терн, заметив мой пристальный взгляд. — Это все же правильнее, чем тащить всю кучу разом.
— Да, — сказала я и замолчала, все так же стоя у порога. Что еще сказать, я не знала.
— Я хотел поцеловать тебя с той минуты, как увидел, — сказал он, не отводя от меня взгляда.
Я почувствовала, как загораются жарким румянцем мои щеки. В моих мыслях Терн извинялся и называл происходящее ошибкой, а потом мы забывали об этом навсегда. Я услышала свой фальшивый смех и тут же заставила себя замолчать.
— Прости. Я… я не понимаю.
— Ты все понимаешь, — сказал он, медленно приблизившись. Свет фонаря падал на мое лицо, лицо же Терна оставалось в тени, и я не могла видеть его выражения. Но я слышала голос. И в голосе было все, о чем я не могла заставить себя подумать. Все то, чего я так боялась. — Я все это время был с тобой, Одн-на. Мне нужна ты, а не она.
Я вытянула вперед руку, упершись ею в его грудь. Мысли замутились.
— Погоди. Нет. Хватит. Если тебе так нужна я, то почему сейчас? Почему теперь, когда назначена дата свадьбы? Ты же никогда, ни разу ни словом, ни взглядом не сказал мне…
Я замолчала.
— Тогда я мог с этим справиться, — сказал он. — Теперь не могу.
Я не выдержала и топнула ногой.
— Глупости! Терн, ты женишься на ней! Ты все это время встречался с ней! Обнимал ее, держал за руку ее, говорил о свадьбе и детях с ней!
— Ты же понимаешь, что значит для меня слово, данное моим отцом, — сказал он холодно. — Я обнимал ее, я провожал ее до дома, и я женюсь на ней. Но ты должна знать, что все это время я думал только о тебе. Я ни к чему тебя не принуждаю. Но я хотел, чтобы ты знала.
Он помолчал, глядя на меня. Я то краснела, то бледнела от его слов, но не могла найти в себе силы прервать эту речь. Не могла… и не хотела. Я слышала его слова и думала о том, что такого не может быть, что это все глупая сказка, выдумка, которыми так часто потчевала меня в детстве Ли-ра, но упрямое сердце шептало: «Все так и есть, ты это знала, ты ведь тоже о нем думала, вспомни, дурочка, вспомни тот вечер, когда он чуть не умер, вспомни…»
— Ты ни в коей мере не обязана мне отвечать. Хоть чем-то, — сказал он, наконец. — Сколько, ты думаешь, здесь шашек, Одн-на?
Я удивилась такой резкой перемене темы, пробежала глазами по круглым поверхностям, сказала, пожав плечами:
— Дюжина, может, больше.
Он кивнул. Подойдя к одной из сфер, к которой же был примотан длинный шнур, Терн опустился перед ней на корточки и вытянул его во всю длину.
— Мы пробурим тридцать две скважины. Заложив туда взрывчатку, выведем из прорубей шнуры так, чтобы их концы вышли наружу. Концы будут прикреплены в связки по восемь штук и привязаны к длинным веревкам. Когда джорнаки доберутся до ловушек, кто-то должен будет дернуть за веревку и вызвать взрыв.
Я с сомнением посмотрела на металлический шар перед ним. Тридцать две таких штуки смогут остановить нападение тысячной армии?
— Мы заложим шашки по периметру, так, чтобы при взрыве сломался лед. Джорнаки тащат с собой дубины, железные пальцы, оружие, которое они украли в других деревнях. Их будет много, и они будут идти толпой. Тех, кто будет заманивать их на лед, будет мало, и они будут налегке. Вы сможете убежать, когда лед начнет трескаться.
Я вздернула бровь.
— Мы?
— Нам нужны будут добровольцы, чтобы дернуть за веревки. Один из них будет стоять как раз за спиной джорнаков, когда они пойдут к озеру. Его задача — остаться незамеченным, пока армия будет проходить мимо, и дернуть веревку в тот момент, когда они окажутся в нужном месте.
— Есть какие-то другие планы? — спросила я.
Он кивнул.
— Частично мы надеемся на капканы, мы заложили сотню, они выведут часть из строя. Мой отец и Ли-бела мастерят какую-то пушку, но она — наша последняя надежда, и я не уверен, что на нее стоит полагаться. Пушку хотят поставить у деревни, так, чтобы дать хотя бы залп, если джорнаки все-таки прорвутся.
Я вздрогнула, представив себе эту картину. Море оскаленных желтозубых ртов, всклокоченные бороды, палки, вилы и железные пальцы на длинных цепях, несущие смерть. Сто капканов. Тридцать две шашки. Двести человек, включая детей против тысячной орды дикарей, пожирающей все на своем пути.
— В деревне останутся только женщины. Мужчины пойдут в запретный лес, мы попробуем задержать их там и сбить с пути таким образом, чтобы они повернули к озеру именно в то месте, где это нам нужно.