- Но ты ведь мне не отказываешь?
- Не отказываю. А если бы отказала?
Ломоносов встал и осторожно обнял ее.
- Вы надо мной смеетесь? - спросила Нина. - Сначала над мужем моим, теперь надо мной?
- Наверное, мне просто везет, - сказал Ломоносов.
- И запах необычный, - сказала Нина. - Очень определенный запах, тут в Америке все больше ничем не пахнет, ненавижу мужчин без запаха.
- Нина, - сказал Ломоносов.
- Миша - хороший, - сказала Нина. - Только откуда он взялся?
- Не произноси этого имени, он и нужен был для того только, чтобы тебя ко мне привезти, как бы я тебя в Петрограде нашел, времени не было, а здесь - прорва, ах, какая ты...
- Я очень красивая, - сказала Нина, - а вы, Ломоносов, очень привлекательная личность. Ты положи руку вот сюда, кожа у меня атласная стала в Америке, чувствуешь?
- Гладкая, - сказал Ломоносов. И засмеялся: - Вот счастье-то, что я его поблагодарить пришел!
- Молчи, молчи.
- А если дети вернутся?
- Не вернутся, - сказала Нина. - Мы успеем, они еще долго у дома гулять будут, а мы пока здесь, не бегать же к тебе в гостиницу, я - замужем.
24
- Здравствуйте, - сказал Гудович. - Здравствуйте, Николай Николаевич!
Тот, кто был, вероятно, Николаем Николаевичем, стоял на пороге парижской квартиры в кальсонной рубахе с костяными пуговицами, в очках, небритый и смотрел на него недоуменно.
- Не припоминаю, - сказал он. - Так, что-то в общих чертах...
- Я Гудович, - растерялся Миша. - Я имел честь знать вас еще по университету...
- Посидите пока, - сказал поэт. - Я здесь работал немного, мне надо переодеться, не люблю с незнакомыми в таком виде...
И нырнул куда-то под полог. А Мишенька остался.
"И обязательно я что-то нарушу, - подумал он. - Пришел, не предупредив."
За всю свою скитальческую жизнь в Америке Гудович таких крошечных комнат не встречал. И тем не менее в нее был втиснут небольшой письменный стол, плоский книжный шкаф, стеклянный, с приоткрытой дверцей, откуда на полпути к Гудовичу уже высовывалась книга, панцирная, с арабской вязью на корешке, одна из тех, что уместились. И стул. Больше ничего. Стерильная чистота. Не доставало пинцета, чтобы поддеть и извлечь плод вдохновения из этого пространства.
Случайно сложившиеся буквой "п" листки на столе особенно заинтересовали Гудовича, он понимал, что нельзя придавать каждой глупости особого значения, но глаз от этой комбинации листков отвести не мог. "Неловко, - подумал Гудович. - Надо извиниться и тотчас уйти. Договориться как-нибудь в другой раз."
- У меня больше ничего нет, - сказал поэт. - Кроме постели в той комнате. - Он кивнул на полог. - Там еще кое какие вещи и журналы. Как выяснилось, мне больше ничего и не нужно. Я слушаю вас, господин... Гудович, кажется?
- Да, да! - обрадовался Миша.
- Ужасная память на лица, всегда этим страдал, а после известных событий я вообще постарался многое забыть, я голоса помню, если бы вы вышли и что-нибудь произнесли за дверью, я бы по голосу сказал, как вас зовут.
- Я могу...
- Зачем же, когда вы уже здесь? О, что вам угодно?
- Не знаю, - сказал Гудович. - Я приехал из Америки, мне хотелось спросить вас кое о чем.
- Надеюсь, вы не специально ко мне приехали?
- Конечно, конечно, - заторопился Гудович, - зачем же специально, я по делам в Париже.
- Вы могли бы конкретней? Что вы хотите? Я к двенадцати часам должен статью сдать в номер.
- Может быть, поздней? - растерялся Гудович.
- Какой вы странный! Если уж отвлекли, говорите.
- Мне бы хотелось узнать... - виновато начал Гудович. - Я о своих хотел вас спросить - о моей сестре и ее муже. Видите, как глупо! Нет, я пойду.
- Да говорите же! - крикнул поэт. - Что вы все мямлите?
- Я не мямлю, - обиделся Гудович. - Я с дороги, расслабился немного, увидев вас, мы были неплохо знакомы когда-то, меня он с вами и познакомил, мой деверь, Игорь.
- Ах, Игорь! - сказал поэт, немного подумав, - футурклассик! - Он сделал ударение на конечном слоге.
- Что это значит? - опешил Миша.
- Сам не знаю! - засмеялся поэт. - Вас, как я понимаю, интересует отношение к вашему брату советской власти, не о его же здоровье же вы хотели меня спросить?
- Ну, конечно, - сказал Гудович. - Я именно об этом, о чем вы...
- Он на хорошем положении, - сказал поэт. - Я, правда, года за три до отъезда им совсем перестал интересоваться. Кажется, он еще и театром балуется?
- Да, он режиссер, - сказал Миша. - Очень способный.
- Ну это совсем меня не интересует. А стихи его плохи, да, да, безнадежно плохи.
- Вы его рекомендовали когда-то в журнал, помните? - спросил Гудович.
- Я много глупостей успел совершить. Ну-с?
Гудович понял, что о Наташе расспрашивать бесполезно.
- Как там вообще? - спросил он.