При изматывающей неподвижности и оцепенении самое трудное — ждать. Особенно глядя, как лопата за лопатой земля выбрасывается из открытой ямы и каждый копок углубляет сырую, сочащуюся почву. Когда же достанут тело? Лежит ли оно там вообще? Быть может, им хватит того, что распростерлось, укрытое брезентом, возле края могилы? Они так обливаются потом, эти полицейские черепахи, что им не позавидуешь!
Как не позавидуешь мне. Или Джорджу. Он стоит рядом, прикованный наручниками к моему левому запястью, и настолько возбужден, что, кажется, готов сделать кой-чего в собственные штаны. Его глаза с выкаченными белками сверкают, могучие плечи сведены; вздувшиеся, похожие на веревки мускулы выдают крайнее напряжение. Руки, в каждой из которых может легко уместиться моя и еще одна треть такой же (а я далеко не карлик!), конвульсивно вздымаются и опадают, как будто он хочет помочь землекопам в их тяжелой работе. Борода блестит каплями дождя; как давно он не брился, наверное, с тех пор, как начал слышать несуществующие голоса? Борода, гигантское тело и интеллект ребенка. Что, кроме глупости, связывает с ним меня — когда-то преподавателя гимнастики в монтрейской школе, а ныне просто дурака по имени Тони Нельсон.
Пожалуй, только осел мог позволить втянуть себя в подобную историю! Нельзя было так долго оставаться с Анитой, тем более после того, как стало ясно, что с головой у нее только внешне порядок. А теперь не остается ничего другого, как стоять среди своры топчущихся полицейских, поеживаясь в клубах утреннего тумана, который движется с Тихоокеанского побережья, и глядеть, не выкопают ли второй труп в дополнение к тому, что уже лежит на сыром песке.
Анита кому угодно могла вскружить голову, и нет ничего удивительного в том, что она вскружила ее мне. Непростительно то, что я остался с ней, уже зная о ее странностях.
Теперь трудно поверить, что мы познакомились всего пару месяцев назад, на Серебряном пляже, что в сотне миль к югу от Сан-Франциско. Знакомство произошло, как ни странно, вблизи другой могилы, только-только отмеченной дыханием смерти. Лохматый бродяга выкопал в песчаном грунте временное пристанище от заморозков. К несчастью, он решил забраться в него, когда рядом никого не было, и убежище стало ему усыпальницей: он задохнулся под осыпавшимися стенами.
В тот раз я был среди тех, кто пытался извлечь тело из песка; Анита же находилась в группе зрителей. Я сразу обратил внимание на нее: на тело и выражение лица этой женщины. Высокого роста, стройная, дышащая здоровьем, она не могла никого оставить равнодушным. В ее взгляде сквозило нечто, что заставляло меня оборачиваться снова и снова: среди сочувствующих зрителей она одна позволяла себе тонкую усмешку.
Тогда я не поверил своим глазам. Улыбаться в такой момент? Как мало я знал о ней!
Тело бродяги унесли с пляжа, и зрители начали расходиться, перешептываясь, как будто боясь, что Смерть может застать их за не приличными случаю разговорами. Анита осталась.
— Глупая смерть, — беспечно бросила она с легким скандинавским акцентом. Закончить жизнь в грязи и песке, забившемся в глаза, в уши… Вы обратили внимание на его руки?
Тогда-то я и наткнулся глазами на спицу… Хотя нет, скорее, огромную иглу. Поблескивая в солнечных лучах, она выступала из лямки купальника, как раз над нежным полукружьем груди. Рука Аниты, как я заметил, беспрестанно возвращалась к этому притаенному жалу, как будто она хотела смочить палец в яде прячущейся там змеи или же дотрагивалась до сокровеннейших глубин своего собственного существа.
Мы отправились с Анитой домой тем же вечером. Несколько дней пролетели, как одно мгновение. Какой философ объяснит, что побуждает женщину желать того или иного мужчину? Почему именно между ними возникает близость? Какая здесь комбинация причин и следствий?
Неважно. Это случилось, и мы стали любовниками. Она была шведка, белокожая, с потрясающей фигурой и глазами, затмевающими голубизной океан. Рядом с ней я тонул в этих глазах Она приехала из Швеции четыре года тому назад; среди ее знакомых были блондины, но я, черноволосый и темноглазый, с загорелой кожей, напоминал ей бывшего мужа — Крафта. Наверно, поэтому она и выбрала меня. Была ли это единственная причина? «Нет, конечно же нет», твердил я себе неоднократно впоследствии, но с Анитой я ни в чем не был уверен до конца!
С ее мужем нас сближало еще одно: большие руки. Двадцать лет усердных занятий баскетболом, сперва в университетской команде, потом в должности штатного тренера, сформировали мои конечности, превратив их в должного размера лапищи. «Хорошо, когда сильные руки ласкают меня, — сказала Анита в первый же вечер, гладя их ароматными ладошками. — Крафт бил меня такими руками».
А потом оставил… Уехал в Сан-Франциско. И с тех пор больше не появлялся. Их весьма относительное семейное счастье тянулось немногим более года. Больше о нем не было даже слухов. По-видимому, он умер. И это ее не очень печалило. Он был подонок, бесчеловечный негодяй с роскошным домом на Пеббл-Бич. Своими руками-кувалдами он избивал ее, если верить признаниям Аниты.
Каким бы странным ни казалось подобное сходство, я уверен, что Крафт обладал огромными руками. На свадеб ной фотографии он выглядел маленьким рядом с крупной Анитой, но его руки были подлинные булавы! Диспропорциональные по отношению ко всему телу, они поражали своей величиной. В одном из этих чудищ он держал крохотную ручку своей смущенной жены.
Рассматривая свадебные фотографии, я много позже заметил скрытую в глубине кадра спицу, к тому времени я уже начал догадываться о зловещем смысле последней.
Спица! Та же спица, что в ее купальном костюме в день нашего знакомства на Серебряном пляже.
— Зачем тебе она? — шутливо возмутился я, целуя Аниту и уколовшись слегка об острие.
Она пожала своими восхитительными плечами и одарила меня одной из ослепительнейших улыбок: «Почему бы и нет!» — и этого было бы достаточно, клянусь, для любого мужчины в окрестностях Пеббл-Бич!
Однако, задав этот вопрос, я впервые в жизни заметил в ее глазах поднимающееся отчуждение, словно тихоокеанский туман, выползающий на берег темным вечером. И по мере того как я узнавал ее ближе (если это возможно с такой женщиной, как Анита), я все чаще замечал это новое для меня чувство: отчуждение от всего, от всех предметов, кроме своих неизведанных мыслей. Ей ничего не стоило внезапно замолкнуть, оборвав на полуслове начатую беседу, воспарив среди собственных грез и оставив в недоумении собеседника. Даже в постели, после любовного безумия, она порой отключалась от всего окружающего и оставляла меня наедине с моими мыслями. Однажды она буквально умерла в моих объятиях… Сжимая ее внезапно похолодевшее тело, я едва не лишился рассудка…
Ненависть… Ее я почувствовал в глазах Джорджа с самого начала наших отношений с Анитой. Потом мы стали приятелями, но в тот день, когда мы приехали в ее роскошной машине, я заметил откровенную неприязнь и даже недобрый огонек в глазах садовника. Может быть, бывший любовник? Нет, едва ли. Однако какой жгучей ненавистью он обдал меня, распахивая ворота для сверкающего хромом «кадиллака», когда мы въезжали во двор виллы на Пеббл-Бич! Детское возмущение звучало в его голосе даже во время церемонии знакомства, и Анита это заметила.
Косматый бородач довольствовался маленькой хижиной позади дома отдаленным подобием гостевого домика. Трудно разобрать, было ли ему двадцать или же сорок лет, внешне он сильно напоминал дрессированную гориллу, сбежавшую из цирка. Его речь состояла из невнятных восклицаний и всхлипываний, изредка перемежаемых смехом. Анита наняла его за несколько месяцев до исчезновения мужа. По ее словам, муж и Джордж всегда недолюбливали друг друга. Крафт обращался с ним, как с чумазым мальчишкой, чистильщиком обуви; одно время хотел выгнать, но вступилась Анита, и мужу ничего не оставалось, как уступить. «Я подобрала его на рыбных промыслах в Монтрё, — вспоминала Анита, — вытащила из грязи, и пусть он останется со мной. Ведь у него такие фантастические руки!» Глаза ее светились при этих словах, и мне становилось не по себе от этого света. «С такими большими руками он справится с любой работой по дому».
Руки. Мои, Джорджа, Крафта. Анита, казалось, черпала из них какую-то чудесную энергию. До последних дней я и не подозревал, насколько это было важно для нее. Впрочем, тут нечему удивляться. Главная причина, почему мы стали любовниками, заключалась именно в моих руках!
Ее дом был под стать им — большой и вместительный. Выстроенный из камня, отгороженный высокой оградой от мира, он напоминал замок, внутренность которого окаменела в роскоши старого убранства. Эксцентричные треугольные башенки по краям крыши; подобие рва; окованные железом ворота — все это выглядело странно среди многоэтажных громад двадцатого века. Ветер стонал в кронах гигантских сосен и кипарисов, обступивших каменные стены, однако шум их стихал на стороне, обращенной к пляжу. Внутри здание украшали темные потолки, каменные стены и камины почти в каждой комнате. По ночам в просторной зале на мерцающей стали древних доспехов отражался каминный огонь и витали призраки ушедших эпох.
После нежных объятий Анита брала мои руки и прижимала к груди. «Твои руки сильны, как волны, — шептала она. — Отдай мне их силу!»
Но однажды, выпустив из своих мои руки, она пробор- мотала: «Даже волны умирают» — и потянулась за иглой, лежащей на туалетном столике.
Она и ночью не расставалась с ней. Это злило меня. Сидя в лунном блеске, обнаженная Анита вдруг напоминала мне своей кожей блеск иглы. Все увещевания убрать иглу куда-нибудь подальше были безрезультатны: «Нет, я не могу без нее». Тогда это казалось странным. Теперь уже ничего нельзя изменить.
Анита. Игла. Джордж. Руки. Заколдованный круг. Если б я сумел раньше выбраться из него! Стоя рядом с Джорджем, я наблюдаю за работой взмыленных полицейских. И не чувствую ничего, кроме горечи утраты: сначала Крафт и Анита, теперь Джордж и я. Не знаю, найдут ли они кого на дне этой ямы, но разве это меняет дело? Один мертвец уже лежит у моих ног…
Однажды ночью я почувствовал страх. Постепенный, подавляемый моей страстью к Аните, он подкрался ко мне во время одной из вечерних прогулок. Я направлялся к машине, оставленной во дворе, когда стоны Джорджа прорезали темноту за домом. Услышав мои шаги, он затих, сгорбившись на земле неподалеку от недавно разбитого цветника. На коленях у него лежал Сакс, борзая Аниты. На мое приближение Джордж не реагировал. Его голова, похожая на кочан капусты, покоилась на тяжело вздымавшейся груди, и над всем этим царило полное молчание.
— Плохо, старина? — спросил я растерянно. — Может быть, позвать Аниту?
— Нет! — захрипел он с натугой. — Я не люблю ее. Она нехорошая.
Дрожа от возбуждения, он суетливо погладил голову Сакса своей громадной ручищей, на добрую треть больше, чем моя рука. Собака ответила взмахом хвоста.
— Она велела сделать плохое…
Тогда эти слова проскользнули мимо моих ушей. Они были типичны — детские жалобы, беспричинные обиды. Однажды, по словам Джорджа, Анита бегала за ним со спицей по дому. Тогда я не поверил ему. Мало ли что мог рассказать Джордж.
— Отправляйся-ка спать, дружище. Простудишься.
— Я слушаю, — его голос помрачнел. Из глупого любопытства я поинтересовался, что именно он слушает, и это было началом моего страха.
— Голос мистера Крафта. Он разговаривает со мной каждую ночь, — нехотя отвечал Джордж, по-детски отводя глаза и продолжая поглаживать собаку.
— Крафта нет, — напомнил я ему. Бедняга затряс головой:
— Это он, он… Я слышу его. Как вас… Он разговаривает со мной… Да, мистер Крафт…
Всю последующую неделю я не видел во дворе Сакса. На мой вопрос, что с ним случилось, Анита ответила, что собака подохла. Только три недели спустя, в порыве откровенности, Джордж признался, что в тот вечер убил собаку по приказу хозяйки и похоронил в маленьком цветнике возле ограды. Это и было то «плохое», о чем он так сокрушался в ту ночь.
В тот момент меня уколола маленькая иголочка страха, в дальнейшем переросшая в более глубокое чувство.
— Чем тебе помешал Сакс? — спросил я у Аниты, рассерженный.
Она пожала плечами:
— Собака состарилась. Что толку держать ее в доме? Вдобавок она напоминала мне о Крафте.
Ее рука метнулась к иголке в платье; голос зазвенел на высокой ноте:
— Я не могу вынести никаких воспоминаний о Крафте, не мучь меня!
А между тем страх в образе Джорджа уже поджидал меня за домом. В один из таких вечеров мне пришлось испытать настоящий ужас. Анита и я вернулись с театрального представления. Выход был неудачным, и мы едва не поссорились; не разговаривали до самого, дома… Уже в спальне я примирительно тронул ее за плечо — и отшатнулся, потрясенный неожиданным воплем.
— Крафт! Не надо! — кричала, извиваясь, Анита. Через миг она ослабела.
— Крафт… Мне показалось, что он снова вернулся, — извиняющимся тоном сказала она потом.