— А вон — сына не дает Ванькой назвать.
— И не дам, — стояла на своем Настя.
— А как ты хочешь? — спросил ее Иван.
— Валериком.
— Иваны, говорит, одни дураки остались, в сказках. Много ты понимаешь! Спроси вот у него, как в городе…
— Мне ваш город не указ.
Иван заглянул в кроватку к младенцу.
— Лежит… А тут из-за него целая война идет. А чего ты, Настя, Иванов-то списала со счета? — спросил он Настю. — Не рано?
— Не рано.
— Зря. Иваны еще сгодятся.
— Вот кому сгодятся, тот пускай с ними и живет, а мы будем жить с Валериком. Правда, сынок? — Мать подошла тоже к кроватке, склонилась над сыном. — Уй ти, мой маленький, мой холесенький… Иваном. Еще чего!
— Ну, Валерик — это тоже не подарок, — заметил Иван, отходя от кроватки.
— Да плохо просто! — загорячился опять Василий. — Чем нехорошо — Иван Васильевич?.. Царь был Иван Васильевич…
— У нас счас, скажи, царей нету, — тютюшкалась мать с младенцем. — Нету, скажи, царей, нечего на них и оглядываться.
— Ну что ты будешь делать? — с отчаянием сказал Василий. — Ну, е-мое, Валериком он тоже не будет, это я тебе тоже не дам. Как недоносок какой — Валерик… Он должен быть мужиком, а не…
— Будет Валериком.
— Нет, не будет!
— Нет, будет!
— Назовите в честь деда какого-нибудь, — посоветовал Иван. — В честь твоего отца или твоего.
— Да они обои — Иваны! — воскликнул Василий. — В том-то и дело!
Домой Микола пришел мрачный и решительный.
— Ты чего такой? — спросил отец.
Микола сел к столу, положил подбородок на кулаки, задумался.
— А?
— Так.
Отец готовился спать. Сидел на кровати в нижней рубахе, в галифе, босиком. Шевелил пальцами ног.
На печке лежал хворый дед Северьян.
До прихода Миколы они разговаривали и теперь вернулись к разговору.
— Он, старик-то, говорит: мы, говорит, пахали их, те поля. Приехали, обрадовались — землищи-то! И давай. Ну, год, два, три — пашем. Глядим, а песок-то с той стороны все ближе да ближе к нам. Нам, говорит, тогда старики и советуют: «Пусть эта земля лучше залежью будет, лучше поурежьте свои пашни, которые к северу, а эти не трожьте. Бросьте эти поля пахать, не трогайте». Собрались, говорит, мы миром и порешили: не пахать к югу от Сагырлака. И верно: остановился песок. Трава-то его держать стала. А счас опять все распахали… И уж заметно, как сохнет к северу. Еще вот лет пять попашем — и сгубим пашню. Тогда и удобрениями ничего не сделаешь — сожгем только землю…
— Сказали бы начальству.
— А то не говорили! Доказывали: никакая это не целина, это залежь, специально которую не трогали, чтобы пески держать с юга. Ну, рази ж послушают!..
— Тять, я жениться надумал, — сказал Микола.
— Эка!.. — удивился отец. — Кого же брать хочешь?
— Вальку Ковалеву, — негромко ответил Микола.
Отец кивнул головой: слышал кое-что.
— Ты говорил с ней насчет этого?
— Та-а… — Микола мучительно сморщился. — Нет.
— Я сватать не пойду, — твердо заявил отец.
— Почему?
— Не хочу позора на старости лет. Знаю я такое сватовство: придешь, а девка ни сном ни духом не ведает. Сперва договорись с ней, как все люди делают, тогда пойду. А то… ты вечно, Микола… — все за тебя отец. Прогонют, потом житья в деревне не будет, бежать от стыда придется.
— Ну, ты тоже прынц выискался: сватать он не пойдет, — сердито сказал дед Северьян. — Ты забыл, Тимоха, как я за тебя невесту ходил провожать? Забыл?
Тимофей недовольно нахмурился.
— Ведь не пойдет она за него. Слышал я — бабенки трепались — не глянется он ей.
— Пойдет! — сказал дед. — За такого парня!.. Чего ей еще надо?
— Почему ты думаешь, что не пойдет? — спросил Микола.
— Это уж тебе лучше знать. Хоть бы поговорил с девкой!..
— Пойдем, тять. Я один не сумею.
— Счас, что ли? — испугался отец.
— Счас.