— Надо… А то поздно будет. Прошу тебя, один раз в жизни сделай…
— Тимоха, помоги парню.
— Да почему счас-то? Кто так делает?..
— А то поздно будет. Фактор один появился… поздно будет.
— Какой фактор?
— Ну… поздно будет. Ее спровоцируют.
— Тимоха…
— Да ну вас к черту, вы что, на самом деле! Ночь-полночь — сваты заявились. Завтра хохотать все будут.
— Вот как раз счас самое время идти, — рассуждал дед с печки. — Никто не увидит. Откажут, никто знать не будет.
Тимофей вздохнул, задумался.
— Какой фактор-то? — спросил он сына. — Сенька, что ли?
— Нет.
— Собирайтесь и идите, а то спать лягут люди. Ничего с тобой, Тимоха, не случится — сходишь, не похудеешь. Сделай одолжение парню. А девка правда хорошая — на ней пахать можно.
— Пойдем, тять.
— Язви вас в душу!.. Может, с матерью сходишь? Она счас придет…
— Та-а…
— Чего она, мать?.. Баба есть баба. Иди, Тимоха. Вишь, загорелось парню: значит, надо. Раз какой-то хвактор появился, не надо тянуть. Они нонче такие: не успеешь глазом моргнуть — поздно будет. Опередить надо.
Отец снял грязные галифе, нашел в сундуке новые брюки, надел и, болезненно сморщившись, долго ловил негнущимися темными пальцами маленькую скользкую пуговицу на ширинке.
— Тц… сердце мое чует — на радость зубоскалам идем. Ни хрена из этого сватовства не выйдет. Подождем хоть дня-то?
— Днем хуже.
— Какая тебе разница, Тимофей?
— Вот сошьют, оглоеды!.. Не лезет, хоть матушку-репку пой.
— Чего там?
— Пуговица не лезет, мать ее…
— Подрежь ножницами петельку-то, — посоветовал дед.
Микола пригладил жесткие волосы. Долго стоял перед зеркалом.
— Чего бы сделать над собой? — спросил он деда.
Дед подумал.
— Ничего, иди так. И так хорошо. Главное, смейся там побольше. Смешно, не смешно — ты: «Ха-ха-ха-ха…» Девкам это тянется. Был бы я не хворый, пошел бы с вами.
— Пол-литра-то брать, что ли? — спросил Тимофей отца.
— Возьмите в карман, — сказал дед. — Понадобится — она при себе. Не робейте, главное. Ты, Тимоха, тоже посмеивайся там поболе. А то ведь придете счас два земледава… слова сказать не сумеете.
Сеня был уже дома, когда пришел Иван.
— Что так скоро? — спросил Иван.
— Я один опыт провел: начал тоже молчать, как Микола. Он меня комиком зовет, а я ему счас доказал.
— Чего доказал?
— Что он без меня совсем пропадет.
— Чем доказал-то?
— Молчал.
— Ну?
— Ну, она нас обоих выгнала.
— Обои вы комики… Как дети, честное слово.
— Нет, пусть он теперь не вякает.
— Что, девок, что ли, не хватает в деревне?
— Они не такие…
— Зря ты, Сенька… Ты же видишь, не любит она тебя.
Сеня — в майке и в длинных трусах — задумался около сундука.
— Видать-то я вижу, братка, — серьезно и грустно сказал он. — А отстать не могу. Умом все понимаю, а вот тут… болит. И ничего не могу сделать. Девки есть… полно. Но все не такие.
— Чем она тебе так уж?..
— Она какая-то надежная. Я бы с ней не пропал. Мне с ней легко как-то. Увижу ее, радуюсь, как дурак. Прямо, как праздник сделается. И вот ты же заметил: я сразу остроумный какой-то становлюсь, жизнерадостный… Счас уж — какое горе, и то… вспомнишь про нее, легче становится. Я бы с ней хорошо прожил.