Не заподозривший подвоха Джон согласился, тем более Седрик заплатил за эль. Спустя много дней изматывающей езды, натерпевшись по дороге немало страха и успев пожалеть о взятом на себя обещании, он оказался в Норинском замке. Однако, даже несмотря на два кувшина забористого эля, откровенничать с мнимым Метью он не хотел. Тогда Седрик поспешил рассказать обо всём господину, справедливо предположив, что он умеет развязывать языки лучше эля. Только существовала одна маленькая загвоздка: гонец должен был вернуться живым и здоровым, в полной уверенности, что он до конца выполнил своё поручение.
— Есть в этом графстве хоть один человек, кто мог бы разговорить этого осла?! — в ярости кричал граф.
— Думаю, есть, — робко подал голос кто-то из слуг. — Священник.
— Веди его сюда, живо!
Старому капеллану велели отвести Джона в часовню и исповедовать его, разумеется, упирая на суть его поручения. Подвыпивший посланник Жанны с радостью согласился на исповедь и на одном дыхании выложил всё, что должен был передать баннерету Леменору.
После исповеди священник, повинуясь настойчивым требованиям графа, зашёл к нему.
— Ну, что он сказал тебе? — Норинстан сгорал от нетерпения. — Язык проглотил? Или ты его не исповедовал?
— Тайна исповеди священна, — укоризненно заметил капеллан, — и Вы, Ваша милость, это знаете. Разглашение тайн верующих — смертный грех!
— Говори же! Я беру на себя твои грехи. Я приказываю тебе!
Старик тяжело вздохнул и в полголоса пересказал суть исповеди Джона. Граф заставил его подробнее остановиться на сути поручения, данного баронессой. При упоминании имени баннерета Леменора глаза Роланда недобро блеснули. Когда священник замолчал, граф улыбнулся и велел дать ему за труды три марки.
— Этого слугу послали мне небеса! И уж я-то этим сполна воспользуюсь, — подумал он.
Между тем, Седрик окончательно споил бедного Джона, а потом убедил в том, что он в точности выполнил поручение госпожи.
В Уорш слуга вернулся уже в следующем месяце и подробно поведал обеспокоенной его долгим отсутствием Джуди о том, как встретил оруженосца баннерета и переговорил с его господином (в это он свято верил, хотя и не помнил, где и как это произошло), за что получил свои законные пинты эля.
ГлаваXII
Джоан Форрестер сидела вполоборота к матери; её пальчики ловко заставляли иглу летать вверх-вниз, оставляя после себя ряд ровных стежков. Она шила себе приданое, хотя вовсе не была уверена, что выйдет замуж. Деда интересовала не она, а её старший брат Гордон, а она была обузой: у старых Форрестеров оставалась незамужняя дочь, Мэрилин, года на два старше Джоан, и всё внимание было направлено на обустройство её судьбы, а не внучки-бесприданницы. Краем уха девочка слышала, как дед советовал бабке отправить мать к брату — ещё одно свидетельство того, что они не вписывались в обыденную жизнь старого баронства, где доходы едва покрывали расходы. Честно говоря, девочка была не прочь съездить к дяде, кто знает, может быть в его доме мама была бы счастливее, а ей, Джоан не приходилось бы донашивать вещи Мэрилин и помогать служанкам на кухне. Но мама по-прежнему жила в Форрестере, так что о другой жизни не могло быть и речи.
Склонив голову над вышиванием, Эмма время от времени посматривала на дочь. Она на год младше Гордона, значит, ей уже семь, даже немного больше. Стоит задуматься над её будущим. Будущим… Она тяжело вздохнула. Для будущего нужны деньги, а у неё их нет. Не отдать ли Джоан в монастырь? Это лучше, чем оставаться незамужней (глупо надеяться, что её девочка сможет найти себе мужа с теми крохами, которые оставил ей отец), но ведь для этого тоже нужны деньги! Деньги, деньги, деньги, почему всё на свете упирается в эти проклятые деньги!? Эмма провела рукой по вспотевшему лбу и ещё раз взглянула на Джоан. Может, муж всё же найдётся? Джоан хорошенькая, у неё такие славные пухлые губки, только уж больно она бледная! Ах, красота, ты коварна! Не ты ли ведёшь в Ад, обещая Рай? Упаси Господь её девочку, уж лучше монастырь!
Эмма много раз задумывалась над тем, не стоит ли ей ради блага детей снова выйти замуж. Она была ещё молода, ещё могла привлекать взоры — но подошла бы она на роль жены? Мать троих детей — и без денег, могла ли она рассчитывать на мужа? И разум снова и снова твердил ей о том, что её участь была определена смертью мужа, что она должна безропотно принять её и посвятить себя детям.
Когда в комнату вошёл отец Бертран, Эмма сидела в той же задумчивой позе. Погружённая в свои невесёлые думы, она не сразу заметила его, и юный священник мог несколько минут беспрепятственно любоваться изгибом её шеи и наклоном головы. Честно говоря, он ещё ни разу толком не видел её: придерживаясь строгого правила в разговорах с прихожанками не давать волю взглядам, Фарден предпочитал смотреть своим собеседницам в глаза или на какой-нибудь предмет за их спиной. Самой простотой, чистотой и невинностью казалась ему эта женщина, на которую хотелось смотреть часами. А её глаза, её печальные серые глаза, которые слегка поблёскивали из-под полуопущенных ресниц… Отогнав от себя дьявольское наваждение, вызванное созерцанием её тонких, точёных черт, Бертран направил свои мысли по другому руслу. Она прекрасная мать, добрая христианка, нужно будет как-нибудь похвалить её за всё то, что она делает для местных крестьян. А делала она действительно много, в любой час дня и ночи готовая придти к постели больного. Только Эмма Форрестер умела делать настои, отвары и припарки, которые по словам её невежественных подопечных способны были творить чудеса. Собственно за рецептом одного такого снадобья Бертран и зашёл сюда. Он был подвержен простудам, а, как известно, простуда — один из бичей проповедников. К травам Бертран Фарден, как и всякий священник, относился с опаской, но всё же полагал, что в руках добропорядочной женщины они не могут стать колдовским зельем.
— Я, кажется, нарушил Ваше уединение, сеньора… — Он предпочёл заговорить первым, чтобы она, не дай Бог, не подумала, что он тайком наблюдает за ней. Подобное предположение было бы кощунственным по отношению к его сану.
— Нет, Вы нисколько меня не потревожили. — Эмма отложила в сторону рукоделие и с готовностью встала, сделав знак дочери поприветствовать священника. — Вы приходили заниматься с моим сыном, не так ли? Сколько же хлопот мы Вам причиняем! Право, стоило поручить его заботам капеллана. Но, боюсь, он не так силён в латыни, как Вы.
— Я ещё раз повторяю, что эти прогулки мне не в тягость, — улыбнулся священник.
— Не хотите ли чего-нибудь? На этой недели мы сварили чудесный эль.
— Разве что кружечку, — согласился Бертран. Безусловно, человек — венец божественного творения, но и у него бывают маленькие слабости, с которыми не мог бороться даже отец Бертран.
Послав Джоан за элем, Эмма принялась расспрашивать об успехах сына. Тут священнику нечем было её порадовать: Уитни был усердным, но абсолютно неспособным к наукам мальчиком, для которого Катехизис стал серьёзным камнем преткновения.
Баронесса слушала его молча, время от времени кивая головой. В её мозгу вертелась одна и та же мысль: "Если не в священники, то он пропал". Но она верила в сына, в его способность справиться с непредвиденными трудностями в учёбе. Он просто обязан был это сделать, ведь свекор не двусмысленно намекнул, что не намерен содержать его. Да, он согласен со временем подыскать ему место, но не более того.
Вернулась Джоан, принесла эль. Эмма сама налила и подала кружку священнику. Отпив немного, Бертран наконец собрался с духом и заговорил о том, зачем зашёл к ней. Узнав о его проблемах со здоровьем, баронесса засыпала его советами и обещала на днях занести травы, отвар которых избавит его от всех напастей. Заранее поблагодарив её, Бертран собрался уходить, но потом передумал и попросил отвести его к барону.
— Боюсь, сейчас Вам не удастся увидеться с бароном, — покачала головой Эмма. — Он уехал осматривать какое-то поле возле холмов. Вам действительно нужно его видеть?
— Да, боюсь, что так.
— В таком случае разумнее будет позвать Мэрилин и спросить у неё, куда поехал барон.
— Мэрилин? — нахмурил лоб Бертран, пытаясь что-то припомнить. Но это имя решительно ни о чём ему не говорило. Плохо же он знает свою паству!
— Мэрилин Форрестер, младшую дочь барона, — пояснила Эмма. — Он говорил с ней перед тем, как уехать. Она любопытная девочка, и я готова поручиться, что в этом замке не происходит ничего, о чём бы она ни знала.
— Подобное любопытство не доводит до добра, — покачал головой священник.
— О, её любопытство совершенно безобидного свойства! — возразила молодая вдова. — Так спросить у неё?
— Что ж, спросите, — пожал плечами Бертран.
Эмма столкнулась с Мэрилин на лестнице. Раскрасневшаяся, румяная, она поднималась наверх. В волосах пестрели маргаритки, ещё один букетик был заткнут за лиф платья. Поравнявшись с Эммой, она невольно посторонилась.
Оказалось, что барон отправился осматривать не поле, а новую мельницу выше по течению, где именно, Мэрилин точно не могла сказать. Всё это Эмма с готовностью передала священнику.
Садясь на своего видавшего виды мула, верой и правдой служившего его брату, отец Бертран заметил на крыльце девочку, с интересом наблюдавшую за каждым его движением. Заметив, что он смотрит на неё, она улыбнулась и, бросив ему маргаритку, прощебетала:
— Отец сейчас на мельнице старого Хэлла. Она возле Уэксборо. Вы знаете, где это?
— Да, спасибо.
— Если что, меня зовут Мэрилин, святой отец! — Она рассмеялась и скрылась за массивной дверью.
Священник долго думал, поднимать или не поднимать оброненный ею цветок, но всё же нагнулся и поднял. Его держали невинные девичьи пальцы, он был брошен ему с невинными помыслами — значит, тоже сам по себе был невинен.
* * *
Несмотря на осеннюю пору, погода стояла чудесная. Дождей не было; листва всё ещё зеленела, а ягоды темнели на солнечных пригорках.
Жанна сидела на покрытой дёрном скамье посреди розалий, примул, чабреца и кое-чего, о чём не охотно распространяются вслух, зато часто применяют на практике, радуясь солнечному теплу и тому, что скоро увидит баннерета. Ей чудилось, что воздух наполнился благоуханием цветов, свежим ароматом неба, неповторим запахом земли, согретой солнцем — словом, тем единственным и неповторимым ароматом счастья, который, наверное, чувствуют только юные влюблённые и неисправимые романтики.
Девушка нежилась на солнышке и в полудрёме мечтала о том, что когда-нибудь станет женой Леменора. Замужество представлялось ей бесконечным райским блаженством, в котором не было и просто не могло бы быть места горю. Погружённая в сладкие мечты о неземном счастье, она не заметила, как к ней подошла Джуди; солнце пятнами играло на её лице.
— Опять размечталась! — Служанка бесцеремонно потрясла одно из плодовых деревьев. С него упало несколько яблок. Она подняла то, что показалось ей наиболее спелым и надкусила — сладкое. Оглядевшись по сторонам, Джуди быстро доела яблоко. Набрав полный передник (всё, что съедобно, лишними не бывают), служанка сообщила:
— Госпожа, всё готово, Вам пора одеваться. Повозку уже заложили.
Жанна кивнула и укоризненно посмотрела на её передник. Джуди виновато улыбнулась, но не выложила ни одного яблока.
— Отнесла бы немного вниз. Знаешь, там мальчишка сидит. — Сегодня баронесса была расположена к добрым делам.