«Кровь течет по горам и холмам,
Бурным льется потоком,
И солнце сквозь кровавый пар
Глядит багровым оком…»
— Радигош, Радигош! — вспоминал волхв.
Радигощем, как он доподлинно знал, прозывались великий град и храм на землях лютичей. В ученическую бытность словен гостил и там. Святилище воздвигли в незапамятные времена, во славу Сварожича. Радегаст! Вот как звучало в тех краях имя Сварогова сына.
Град был вельми многолюден, хотя стоял средь нетронутых лесов у самого озера. Из древа были и поставленные правильным треугольником крепостные стены.
В каждую сторону открывались врата, двое из которых оставались доступными всякому, а сквозь третьи, самые малые, восточные, можно было попасть на берег, а оттуда и в святилище, ведь Храм Радегаста — и вовсе обосновался на острове. Со всех сторон окружали его глубокие воды. На остров вел широкий деревянный мост. Будучи составленным из нескольких плотов, он зачастую держался на плаву.
Ругивлада и Лютогаста пропустили к храму не сразу. Лишь узнав, что они прибыли из самой Арконы, служители позволили гостям принести свою жертву и испросить предсказаний. Не последнюю роль сыграло и обаяние Учителя, а вернее — его магическая сила. Ругивлад всегда чувствовал, что Лютогаст — один из тех редких людей, с которыми не хочется расставаться. Людей, чье присутствие постоянно вдохновляет. Из тех, у кого спорится любое, даже самое заковыристое, дело…
Храм имел целых десять врат и был выстроен гигантским кругом. Ничего, кроме него, на острове не было. Стены храма извне украшали причудливые изображения божеств, а внутри стояли бронзовые кумиры высотой в человеческий рост. При каждом читалась та или иная надпись, обозначенная тут же рунами.[24] Верховный жрец пояснил ругам, что, когда жителям города угрожает опасность, из вод озера выходит громадный вепрь Сварожича. Но, к счастью, в те годы враг только помышлял о нападении, и Ругивладу не пришлось встретиться со зверем…
Дымило долго, пока, наконец, не пошел дождь… Огонь подобрался к самым стенами Домагощинским, оголил холмы с севера. Глянув сверху, воевода покачал головой: «Спасибо, Ока, подмогла Дождьбогу!»
Едва последняя капля небесной влаги упала на землю, словен отправился посмотреть, нельзя ли перенести на двор, что он теперь занимал с дозволения жупана, достаточное количество угля. На гари волхв обнаружил серебристые лужицы мягкого, но весьма тяжелого металла. Не вдаваясь в разъяснения, Ругивлад просил Владуха отправить к выжженым холмам побольше людей с повозками для сбора слитков. Тот так и сделал.
Подоспел День Волха-охотника. Собирая вкруг себя детишек, внушал им Станимир:
— Есть еще на свете ладны воины, постигшие премудрость Волхову, мудрость серого да волохатого. И недаром идут сказители по Свету Белому, и недаром поют славу Ему:
Били вятичи по осени резву дичь, а под середину Овсеня промышляли зверя пушного. Зимой же ловили они на покрытых толстым льдом Двине да Оке всякую рыбу, подкараулив у проруби. Летом в дело шла сеть, щедры были водяные.
Год выдался урожайным и на ячмень, и на лен. Радигош щедро одаривал поля дождями и светом.
«Скотий бог» не давал баловать медведю.
И овцы плодились на диво шелковистые, потому жены ткали разную пестрядь с затейливым клетчатым рисунком. Такие шерстяные одежды высоко ценились иноземцами.
Купцы, переплыв Готское море, поднимались к истокам батюшки-Дона, откуда волоком попадали в Упу. Потому и процветало Волово городище близ Дедославля.[25]
Залы в тереме Владуха были увешаны бронзовыми щитами, в которые можно было глядеться, как в воду. Ольга и рассказывала, что чудесные щиты эти были выменяны прошлым летом как раз на славном Воловом торжище, куда ежегодно наведывались богатые персы.
Сами заморские гости — жили-то они за Гирканским морем — землю вятичей называли Вантит К северу помещали они Славию, к западу — Киявию, а на самых пределах земель славянских, что на заходе, лежала мистическая Аркона. Арабы писали так:
«Русы состоят из трех племен, из коих одно, ближайшее к Булгару, а царь его живет в городе под названием Куяба, который больше Булгара. Другое племя, наиболее отдаленное от них, называется Славия. Еще племя называется Артания, а царь его живет в Арте. Люди отправляются торговать в Куябу, что же касается Арты, то мы не припоминаем, чтобы кто-нибудь из иностранцев странствовал там, ибо они убивают всякого иноземца, вступившего на их землю. Они отправляются вниз по воде и ведут торг, но ничего не рассказывают про свои дела и товары, и не допускают никого провожать их и вступать в их страну. Из Арты вывозят черных соболей и свинец».
Артанцы были добрыми ремесленниками. Изготовленные славянами бронзовые статуи не уступали изяществом форм ромейским скульптурам. С дальних островов бритов, чрез Варяжское море, на Аркону везли олово, которое во все века традиционно путали со свинцом. Олово же меняли на янтарь.
Мастерам кия и на земле вятичей почтение особое. Каждый род имел своего оружейника. Хоть и редко, но все же встречались даже мастера не менее умелые, чем знаменитый киянин Людота. Старшего из вятичей, уже известного Ругивладу, звали Творилой.
Особо любила сего искусника детвора, ибо не было такой диковины, такой чудной игрушки, что не сварганил бы добрый мастер, начиная от деревянного меча или детского лука и заканчивая вертушками да жужжалками.
— Вот так клинок у тебя, словен! — не скрывал восхищения Творило, любовно разглядывая металл.
Управляться с полуторником точно с простым мечом мог разве очень высокий воин. Ругивлад, к счастью, не мог пожаловаться ни на рост, ни на крепость длинных рук.
— Да, особенный! — подтвердил он. — Сколько уж крови выпил, сколько вражины порубил — а ни одной зазубрины. Что тут скажешь.
— Нет, Ругивлад, такого кузнеца, чтоб на творение рук своих не поставил бы клейма! Знатный меч особливо знаки любит. Клейма я тут не вижу. Выходит, не человек его справил, а могучий бог!
— Вот и я так думаю, — грустно вымолвил словен.
Издревле вятичи ведали тайны металла. Видно, достались им секреты от самого небесного Творца — Сварога. Чтили и Сварожича за неделю до конца Грудня, а еще пару дней в Большие Овсени, когда обновляли пламень в печах во славу Огнебога.
И рек древний Станимир, поучая малышей, да не худо бы и всем послушать:
— … Сварога — Деда богов, что ожидает нас, восхваляем. Сварог — старший бог Рода божьего и Роду всему — вечно бьющий родник. Как умрешь, ко Сварожьим лугам отойдешь, ибо он есть Творец, а прочие — суть сыны Его. Потому и молим Сварога со Сварожичем средь огней наших и хлябей наших и просим Его, ибо он — источник хлеба нашего и есть бог Света, Бог Прави и Яви, — вещал старец.
И рассказывал мудрец, как поймал раз сей Кузнец Черного Змия, да прищемил ему язык клещами огненными, да стал охаживать Гада кулаком, что кувалдою киевой. И делили они с Ящером[26] Землю Матушку. Справа Навь легла, слева Явь простерлась. Так прошла межа великая, а по ней бежит ныне река Смородина. Кто воды мертвые переплыл — назад не вернулся. Но и нечисти из-за той реки нет пути на Белый Свет. Так-то оно было!
Ругивладу удалось без особых хлопот собрать десятка два искусников. На помощь жупана он не уповал, но работу скоро наладил, как должно.
Волах дал всем строгий наказ слушаться чужеземца, точно его самого. Поведал словен воеводе про разные хитрости да придумки, вот и смекнул старый вояка — польза будет городу великая. Так двор Ругивлада превратился в настоящие мастерские.
Наследники Сварога знали свое дело к несказанной досаде Медведихи — красивой дородной бабы, которую воевода подвязал заведовать нехитрым хозяйством чужеземца. В минувший год она потеряла сына — увел проклятый кочевник, да муж ее сгинул где-то в Муромских лесах несколько весен назад. По дурости нанялся вятич охотником, да не простым, а за головами человечьими.
Пусть и за татями гонялся Медведихин муж, а пословицу древнюю забыл: не рой яму другому — сам в нее попадешь!
Словом, была баба ныне не у дел, и работа, с легкой руки Волаха, пришлась как раз по ее стати. Женщина мигом показала мастеровитым мужикам, кто здесь хозяйствует, и те слушались ее во всем, окромя своего кузнечного дела. Медведиха баловала умельцев квашеной капустой да кислой морошкой, а иной раз блинчиками с медком. Но чужестранец, хоть и был моложе самого юного кузнеца на десяток лет, как слыл нелюдимым, таким им и остался. Ругивлад строго-настрого запретил бабе прибираться в верхних покоях, где даже ночами, при лучине, что-то себе колдовал, но в хозяйские дела не лез и по вопросам «куда чего нести» да «где что разложить» всех отправлял к ней. Медведиха слушалась молодого волхва, особенно после того, как словен отдал ей «на обзаведение» половину серебра, некогда выигранного котом в таврели. Баба гордилась ученым пришельцем, хотя в волховании ничего не смыслила. Она же готовила еду и самому волхву, который оказался на редкость неприхотлив: житного чужеземец почти не ел, брезговал и мясом, хотя позволял себе рыбу и яйца. Чаще всего чужак вкушал сочиво — отварную пшеницу и ячмень с медом, но без масла. Поговаривали, то ли в шутку, а может и всерьез, оно уходило на свечи, кои жег пришелец в немеряных количествах. Но то были враки — для таких целей у словена имелся пчелиный воск, что раздобыл он у бортников на пасеке. К слову, и мед у них выдался в этот год знатный, вкусный да пряный, на радость детишкам.
Нередко бортни устанавливали на деревьях — чтоб грузному лесному хозяину не полакомиться дармовым медком. Бортник ловко поднимался по дереву и, прикрепив себя сыромятными ремешками к стволу, выдалбливал полость, называемую бортней. Ульи же обычно делались из деревянных колод, что нередко поднимали под самую крону, и не одну штуку, а сразу несколько.
Как-то за работой Кулиш, сынок Манилы, располосовал себе бок. Медведиха никак не могла остановить кровь — повязка тут же намокала снова. Хотели было нести отрока к Станимиру, но, на счастье Кулиша, словен как раз вернулся от воеводы и сумел заговорить рану не хуже иного знахаря, посыпав ее измельченными листьями мяты да подорожника:
«На море да на Окияне, на острове да на Буяне Седовлас стоит, рудой крови велит: „Ты, кровь-руда, стой — кладу запрет на тебя с листвой! Ты, руда-кровь, запекись — с раны не растекись!“»
С тех пор местные зауважали иноземца, благодарил и Манило. Станимир, осмотрев шрам Кулиша, похвалил словена. После памятного случая с Домовым это была вторая похвала старика за осень. Удостоиться такой чести доселе не мог никто.
Целебную траву, понятно, собирал не словен, ведь гостил в Домагоще недавно. Выручила Ольга, что знала и цветок, и корешок. Зато гость сам готовил отвары и пользовал ими себя как изнутри, так и снаружи. Черные одежды и нелюдимость прочно закрепили за молодым волхвом прозвище «Черниг». Так именовали темных кудесников, осевших в дремучих Черниговских лесах, где искали они покоя от сует обыденной жизни. Впрочем, естества своего волхвы не сторонились, и коль приходила к ним, бывало, женщина, пораженная бесплодием, но желавшая иметь дитя, никто не смел ей отказать в этом чуде, иначе гнев Черного бога непременно бы настиг такого служителя.
А с запада и юга слетались вести одна хуже другой. Разведчики сообщали о необычном оживлении в стане печенегов да о посольстве к ним киевского воеводы Бермяты. И вспоминали ратные мужи, как ярились пожарищами светлые летние ночи, как вспыхивали факелами деревни, сгорая дотла одна за другой. Но даже старики сходились во мнении: никогда еще Домагощу не угрожала столь серьезная опасность.
— Будет дело мечам! — поговаривали они. — Ждите кочевника летом! Непременно нападет!
Налетят степняки — пожгут слободы да поселки, повытопчут поля. По осени-то им уже не добраться, разве только, а зимою — верная смерть. И лишь только просохнут тропы да дороги после вешних гроз — вот тогда и явится незваный гость из степей задонских.
Несмотря на запрет отца, Ольга собралась за стены городища — сказала, что к бабке-ведунье.
— И не боишься, глупая, в такую пору по лесу бродить, — молвил Ругивлад, встретив ее на обратном пути.
— Вот еще! — возмутилась девушка. — Да я теперь и не одна! Разве не так?
Словен ощутил дрожь, опрометью пробежавшую по спине.
— Каррр! Карр! — раздалось с верхушек елей.
— Плохая примета! Ворон, хоть и живет триста лет, — это навья птица. Дурное накликает! Уйдем скорей отсюда!
— Ты иди, а я мигом догоню, — отозвался Ругивлад.
Дернув плечиками, Ольга двинулась по тропе, что вела к Домагощу. Стены уж обозначились средь паутины ветвей.
Волхв зашептал, проникая колдовским взором в лесную темень. Точно вняв его мольбе, стремительно набежавший ветерок предательски разворошил густую хвою. Но чернец и не думал улетать. Блеснул металлом клюв. Самоцветами сверкнули зоркие вороновы очи. Ругивладу почудилось, что это все те же чародейские глаза Седовласа.
— Будь ты проклят, вестник Чернобога!!! Не по мою ли душу? Никак, Хозяин должок требует? — судорожно заметались мысли.
— Каррр! Здррравствуй, паррень! Седовлас весть прррислал! Беррмята печенега ведет!
Заслышав имя тысяцкого, к которому у него был кровавый счет, Ругивлад оживился.
— Коль этот меня найдет — второго уж сам настигну! — подумал он.
— Берррегись ррруг! Берреги Ольгу! Пррроворрронишь! — каркнул и снялся чернец. Взмыл выше самых старых елей, и уж не докличешься, от чего ж ее беречь, родимую.
Напуганный этими последними словами, Ругивлад припустился за девушкой и нагнал почти у самых ворот Домагоща.
— Гляди, потеррряешь! — неслось ему вслед.
— Ну и ловок же ты ворон пугать! — рассмеялась она.
На следующий же день пророчество колдуна стало самым ужасным образом сбываться.
— Хороший у тебя клинок, Ругивлад! — похвалил Волах. — Я знаю, что говорю, ибо немало повидал на своем веку — лучшего не довелось встретить.
Не укрылось от воеводы еще и то, что владение полуторным мечом требует немалого ратного искусства, силы и выдержки. Им можно сечь — наступать, используя как секиру, и защищаться, удерживая врага на расстоянии, словно копьем. А значит, тот, кто носит такое страшное оружие многого стоит.
Мощь клинка и секиры растянута вдоль лезвия. Один верный удар — у врага нет либо руки, либо головы. Одно ловкое секущее движение — и широкая рана обескровит противника. Таким мечом можно еще и колоть, удобно перехватив длинную рукоять либо одной, либо обеими руками.
— А что, словен, не покажешь ли свое уменье? — подначивал воевода.
— Дел невпроворот! Но коль душа просит — изволь!
— Сам-то я стар на потеху, разве только всерьез! А вот молодые рвутся в бой…
— Это кто ж?
— Да радогощинские!
Ругивлад еще раз помянул Седовласа крепким словом.
Приближался срок вечевого сбора. Ольгин батюшка мог лишиться прежней власти, если б вдруг Совет родов переизбрал жупана. Хоть и правил он мудро, да на все были причины. Жупан тревожился из-за назойливых слухов о любви стольнокиевского кагана к его дочери. Местные также поговаривали промеж себя, что, кабы отдали Владимиру Ольгу, печенег прошел бы мимо. Этому слуху немало способствовал «глава всех глав» — Буревид. Раздосадованный явной неуступчивостью соседа, он и подначивал старых людей. Молодые горой стояли за правителя.
Вятичам грозил раскол, поскольку Дорох, Буревидов сын, из рода радогoщинских вятичей с юных лет засматривался на дочь Владуха, а та вроде бы не желала такого жениха. И неспроста Буревид отправил сына в Домагощ: за Владухом глаз да глаз был нужен. Теперь его отпрыск то и дело захаживал на двор жупана и строил глазки Ольге.
Владух выигрывал от этого мало. Выборы перенесли на год. Коль будущей осенью молодые сыграли бы свадебку — у него был бы случай остаться на новый срок.
Средь приближенных Дороха словен не знал никого. Вызов — показать свое воинское искусство — его не удивил. Он почуял подвох и был настороже.
— Ты зря согласился! — сказала Ольга, узнав о состязании. — Они опытные воины и сами, кого хочешь, научат!
Слушать о воинском искусстве из уст женщины — скверное занятие, но Ругивлад помнил, как ловко иная управляется и с луком, и с метательным топором, а потому ответил:
— Иногда стоит поразмять кости. Не волнуйся! Все, что ни делается на Белом Свете, — к лучшему. Они сами напросились!
Биться предстояло на ратном дворе, где всецело властвовал бывалый воевода. Иной раз здесь сходились грудь на грудь, стенка на стенку, молодые дружинники. Нередко, отрабатывая движения, то одному, то другому из них приходилось сталкиваться с истыми мастерами своего «ремесла». После этих состязаний Станимиру и Медведихе хватало работы. Хорошо, хоть старые вояки упражнялись палками!
Вдоль частокола стояли мишени — срезы толстой липы, размалеванные рудой. Волах подозвал туда соперников, чтобы обговорить условия боя. Выбор оставался всегда за тем, кого вызвали на круг.
— Как станем ратиться? — спросил Ругивлад, разглядывая противников.
Он запомнил предупреждение Ольги. Двое были и в самом деле едва ли моложе его, третий — громадный детина, пудов на десять — юнцом тоже не выглядел.
— До первой крови! — ответил рослый усатый воин, вооруженный тяжелой секирой.
Прозевай словен хоть один удар — второго бы не потребовалось.
— До первой крови! — огласил Волах договор и махнул рукой, чтобы вои оттеснили толпу зевак.
Здоровяк расправил широченные плечи и шагнул к чужаку. Сшиблись. Ольга закрыла глаза ладонями, но все-таки одним глазком, нет-нет, а посматривала между пальцев.
Заскрипели на брони кожи, заскрежетало железо. Уходя от могучего вятича, Ругивлад пригнулся. Над его головой пронеслась секира. Следом дернулся и противник.
Словен распрямился и влепил ему плашмя по боку. Секира двинулась в обратном направлении, и Ругивлад волчком уклонился от страшного удара. Противнику было нужно лишь мгновение, чтобы остановить боевой топор, но чужак оказался быстрее. С разворота он полоснул здоровяка по другому боку — от глубокой раны спасла броня — и возник за спиной радогощинца, готовый нанести смертельный удар.
Зеваки засвистели. Ольга отняла ладонь от красного личика, потом вторую, пытаясь углядеть победителя. Привычные к затяжным показательным поединкам, широкому маху и дружному звяканью мечей, зрители недоумевали.
Обрадовался разве сам здоровяк, отвечая на дружеское рукопожатие словена своим, не менее крепким и искренним.
— Вот это по-мужски! — заключил Волах.
— Как станешь ратиться? — спросил воевода следующего противника, все звали его Хортом.
Вятич оглянулся на Дороха и глухо ответил:
— До первой крови!
— До первой крови! — громко крикнул воевода и дал знак.
По слухам, этот воин редко разочаровывал публику. Меч у Хорта короче и легче, но сам он — левша. На правой руке — шит. Ругивлад не любил ближний бой. Ниже словена на пол-головы, Хорт казался более подвижным. Он устремился на чужака, обрушивая шквал коротких расчетливых ударов. Однако словен удачно защищался мечом.
Вот клинок вятича взлетел. Сверкнул молнией. С шипением рухнул вниз. Он почти уж достал словена, но тот ловко отскочил в сторону. Уклонившись от разящего железа, нанес ответный удар.
Зловещее острие метнулось к приоткрывшейся груди. Звякнуло. Хорт не менее ловко отразил выпад щитом и снова ринулся вперед.
Он успевал дважды взмахнуть коротким оружием. В первый раз рассекал воздух, во второй — натыкался на меч противника. Скоро рука его отяжелела. Все чаще и чаще вятич опускал щит, все сильнее и яростней были удары чужака.
Хорт сделал молниеносный выпад. Его клинок чиркнул по пластинам Ругивладовой куртки, не причинив, однако, словену никакого вреда. Наконец, вятич потерял терпение. Отшвырнув изрубленный до неузнаваемости щит, он попытался достать словена неуловимым финтом.
Но Ругивлад парировал, да так, что в руках у Хорта остался обломок. Чешуя на его груди расползлась. Воин яростно выругался.
— Есть! — крикнул воевода, прекращая схватку.
Вятича спасла ладная кольчуга. Но рассечена она была от плеча до самого живота. Второй удар, будь это настоящий бой, стоил бы Хорту жизни. Со слюнявых губ его срывалось клокотание. Словен, напротив, казался свеж, точно и не вступал в схватку.
— Как станем ратиться? — произнес уже он ставшую ритуальной фразу, поглядев на третьего — верзилу.
— Давай-ка на кулаках! — ответил тот, срывая войлочную рубаху.
— Пока стоят на ногах! — провозгласил воевода.
— Я из тебя дух вышибу! — пообещал вятич.
Толпа радостно загудела, предвкушая потеху.
Противник разоблачился по пояс. Плотное, масивное тело, которое и красивым-то не назовешь. Толстые, словно бревна, руки, и бедра не уже плеч. Он сутулился, но все равно казался повыше долговязого словена. Эдакая неуклюжесть при всем избытке веса была обманчива. По опыту кулачного боя, Ругивлад знал, что, хотя такой боец и не слишком полагается на удары ногами, он необычайно могуч и вынослив.
Ольга надула шеки. Да, чужак не бугрился мышцами. Сухощавый, если не тощий, он явно проигрывал вятичу в силе. Хотя девушке не нравились толстяки, но атлетические мускулы словена особого впечатления на нее не произвели.
Вдох. Противник медленно, но уверенно двинулся вперед.
Выдох. Два удара — в душу! По микиткам!
«Да это скала — не человек! — подумал словен. — Не дыши!»
Вятич постарался сгрести Ругивлада, полностью используя преимущество в весе.
Не тут-то было. Вдох! Словен уклонился, обтекая бойца, извиваясь, ускользая от смертельного захвата.
Выдох! Раскачным ударом, заваливая кулак, скручивая корпус, он достал великана в подвяз и снова выскользнул, точно водица. Не дыши!
Невозмутимый было противник начал изменять себе. Дождавшись, когда чужак ринется в атаку, он встретил его прямым, молниеносным выпадом в грудь. Ругивлад отлетел, едва удержавшись на ногах.
Зрители неистово и восторженно закричали, подбадривая своего.
Пропусти словен еще такой удар — растянулся бы на земле. Противник бил без предварительного замаха. Вдох! Выдох! Не дыши! Завалить же бугая почти невозможно.
Вдох. Рывок под удар противника, скручивая плечо по косой вниз. Тут же, на выдохе, с левой неожиданно вмазал богатырю по виску, окровавив кулак.
«Совсем другое дело! Не дыши!»
Уходя, едва не получил локтем. Размашистый скол — это конец!
Теперь удары следовали один за другим, со свистом рассекая морозный воздух. С потной кожи валил пар. Хриплое дыхание разозленного вятича заглушало крики зрителей. Словен уходил шатуном, маялся, заваливаясь то вправо, то влево. Всем казалось, еще чуть-чуть, и Ругивлад не сдюжит. Но чужаку везло, и он держался на ногах. Стонали отбитые бока. После косого на поражение гудело в ухе. Из рассеченной брови глаз заливала соленая жижа. Стекая по усам на подбородок, она, липкая, не падала наземь, а скользила на кадык.
Вдох! Собравшись, Ругивлад высоко и резко вывел колено. Противник всей тушей устремился на увертливого чужака — теперь не уйдет! Выдох! Быстрее тура, ринулся словен ему навстречу, вкладывая в удар все силы. Вятич высился уж настолько близко, что риска провалиться не было. Брык с притопом ошарашил богатыря, отбросил далеко назад. Он потерял равновесие, закачался, ловя пустоту руками, и тяжело грянулся наземь.
Подоспевший словен протянул павшему руку. Зрители оценили его шаг дружными криками:
— Хвала победителю! Победителю слава!
И словен мог поклясться богами — Ольга была не последней в этом восторженном гаме!
Проигравший нехотя принял ладонь и с трудом поднялся, оглядывая горожан. Странно! Никто не винил его. Напротив, воевода приветливо стукнул богатыря по плечу, мол, такие, брат, дела.
Умение побило силу.
— Ты ранен? — воскликнула Ольга, подбежав к словену. — Погоди! Я сейчас! — она приложила к мокрому от едкого пота и крови лбу белый платок.
Материя тут же впитала и то, и другое.
— Пустяки! Бывало хуже! Само пройдет! — но прикосновение было самым приятным.
Пальцами другой руки девушка ненароком погладила его непокорные жесткие волосы. Грязные капельки устремились по запястью и достигли локотка. Разбитыми вспухшими губами словен умудрился провести по ее мягкой коже. Там осталась кровавая полоска.
— Несчастный! — укоризненно бросила Ольга. — И кому нужно это геройство?!
— Мне? — улыбнулся Ругивлад.
Время шло своим чередом. По первому снегу Станимир велел народу собраться на поля, да каждой бабе принесть горшок с печной золой. Все было в точности исполнено. И шел старый волхв по полю, да сыпал он золу по ветру, приговаривая:
— Свята земля наша! Носишь ты нас, кормишь и поишь! Отдохни на зиму! Роди много и обильно! Храни тебя Радигош!
И следом ступали жены, повторяя верные слова, славя Великую Мать.
А как ударил первый мороз — развели средь красной площади огнище из соломы. Станимир заставлял детишек босыми прыгать сквозь языки пламени.
— Агу, Агу, Агуня! Коснись ноги! Храни от враги! Абы ноженькам тепло было, абы Мара не трогала! Агу, Агу, Агуня! — ягал волхв.
Затем он и сам проходил сквозь огонь, завершая очищение в Костре-Кострыне. И пока живет человек, горит в нем пламя Огнебога!
Кот, вел себя как последний распутник, улучшая местную породу. Зверь раздобрел, к зиме поменял мех, что, впрочем, не мешало пушистому хищнику разорять беличьи гнезда, гонять зайцев, потрошить тетеревов и задирать дворовых псов уже одним свои княжим видом.
Ругивлад в суматохе дел стал реже гостить у жупана. Первое время Ольга прощала иноземцу, смешно сказать, такое невнимание к себе, но ничто не длится вечно. Этот слепец, по ее мнению, не видел или делал вид, что не замечает, весьма откровенных взглядов девушки.
Нет! Ругивлад не был слепым. Испытывая живейшее наслаждение и необъяснимый трепет от одного девичьего взгляда, от единственного прикосновения, словен понял, что попал в самый приятный и долгожданный плен. Вот только рассудок прирожденного волхва не мог принять эдакой напасти. И потому герой тщетно пытался в ежедневных трудах и заботах утопить эту губительную для себя и для нее страсть. Умения кропотливо работать ему было не занимать. Но волхв только предполагал, чем грозит это влечение. Звезды же располагали…
Уже который раз опаздывал он на «свидание», обещая превратиться в злостного прогульщика:
— Ты бы хоть поел чуть-чуть, а то, гляди — протянешь ноги! — упрекала словена Ольга, в очередной раз застав его за каким-то «важным» делом.
— Нельзя быть рабом своего желудка, иначе — станешь рабом женщины.
— Что ж, верно! По-моему, ты куда охотней искал бы сейчас по холмам свои камни, чем слушал бы меня. Не так ли?
— Ну, что ты?! Хотя в одном, Оля, ты, безусловно, права: я ищу, но не камни… На мертвое мне везло всю жизнь. Видишь… — он протянул ей ярко желтые кристаллы. — … Гораздо сложнее найти себя!
— И как, успешно? — скривила губки Ольга.
— Иногда на это уходит целая жизнь.
— Слишком заумно, — язвительно заметила она, но, смягчившись, тут же добавила. — Извини, меня укусила сегодня злая муха.
— Расскажи о себе! — неожиданно прервал ее Ругивлад, а затем, почувствовав стеснение, чего в присутствии других женщин с ним давно не случалось, добавил. — … О себе и своем народе.
— Ты ищешь себя, словен, а желаешь знать о чужих людях?
— Не потешайся! Я и сам хотел бы ведать, к чему стремлюсь. Ну, ладно, дело не клеится — пора бросать. Куда отправимся? Может, на Оку?
— Мы делаем успехи, — вновь снизошла она до «похвалы». Но сегодня, думаю, нам нет смысла куда-то идти. У тебя и без того в голове каша — работай себе, я не стану больше мешать.
— Нет, отчего же?!
Ругивлад упрямился и знал почему. В этой суровой, хотя по-своему прекрасной, лесной стране у него не было ни единого близкого человека, кто, может, хотя бы отчасти и понял его. Никого, кроме хрупкой и непостижимо мудрой для своего возраста девушки. Так Ругивлад перешел к обожествлению Ольги, одарив ее образ тем, чем девица, возможно, в действительности и не обладала. По опыту прошлых влюбленностей, герой знал, что ум и красота чрезвычайно редко совмещаются в одной женщине. Род не терпит излишеств, и поэтому такое чудо вдвойне опасно. Опасно чем? Да просто, раз столкнувшись с такой богиней, и потеряв ее, герой тут же начинает искать вторую… Ан, нет!
Зловещие приступы ненависти, между тем, не повторялись. Он и не вызывал их. Честные и благородные вятичи, которым, казалось, было чуждо всякое чувство зависти и корысти, вернули Ругивлада к полноценной жизни, во славу племени и на благо ему самому. Они даже не запирали на ключ своих сундуков, а на засов закрывались разве городские врата.
Вставая поутру, герой был снова рад веселому птичьему пересвисту. Купаясь в хладных росах и туманах, Ругивлад вновь и вновь испытывал удивительную бодрость и легкость. С наслаждением слушал он, как шумят кроны вековых деревьев, полнил грудь живительным хвойным ароматом. И Ольга была с ним.
Но все же, как волхв, он ведал: Тьма подстерегает жертву на узкой тропе, и, улучив момент, вдруг изловчится да прыгнет на плечи. Знал он также, что самая главная и непобедимая Тьма сидит внутри человека.
На Ярилу Зимнего славили Коровича[27] с сыном. Затем, через десять дней, настали Большие Овсени, и мосты на Оке заледенели, словно в песне. Ой, ты, зимушка-зима! Приближался Коляда, а с ним и месяц Студень вступал в свои права.
Манило, который помнил добро, как-то зазвал Ругивлада к себе. И был он столь неотвязчив, что уломал-таки молодого волхва отведать удивительной браги-суряницы. Словен, опростав второй али третий по счету березовый корец, и впрямь повеселел. Развязался язык и у дружинника. Манило охотно поведал свой секрет: живи он в славном торговом Киеве, тотчас бы разбогател.
Брагу заваривали на сене с житной соломой. В течение пары дней хозяин опускал в бочки раскаленные камни. Затем, когда брага поспевала, добавлял сухого терну, да с полтора ведра порослого ячменя, да жита с прожаренным хлебом, да груш с яблоками, да меду хмельного с листом смородиновым.
Поднималась пена. Тогда Манило лил в бочки молока и немного масла, а после бросал яблочный лист. Брагу цедил он через клок овечьей шерсти… Словом, никто в Домагоще не готовил суряницы вкуснее.
Зима выдалась снежной, вьюжной. Но с самого Зимнего Ярилы суровый отец его все ж прибавлял дня на волос, предвещая неминуемое торжество жизни и света.
На последний день Коляды Станимир созвал к себе детишек и всю ночь рассказывал им о стародавних временах Так подошел и Старый Велес, когда всякий считал своим долгом вывернуть одежду наизнанку. Скорая на выдумку и забаву Ольга, веселая и непобедимая в своем озорстве, сумела-таки вовлечь Ругивлада в кутерьму с переодеванием и вдруг, на Бабьи каши, куда-то исчезла. Праздник этот знали издревле как день Рожениц и повивальных бабок, не иначе — девица вершила где-то таинства в кругу подруг, чествуя Матушку-Ягу.
Он не расспрашивал Ольгу, а она не проговорилась. Еще с неделю после того настали ночи Похищений, и Ругивлад посмел увести со двора жупана его дочь, оставив Дороха с носом.
Чудное творилось в Домагоще на двенадцатый день Просиньца. Замело так, что дверь не открыть, а иные дома и вовсе по самую крышу. Ругивлад особо не переживал. Запечник не надул — в тереме было тепло, и Медведиха порадовала домового Сысуя обещанной кашей. Волхв творил свои ученые дела, сидя наверху, когда на крыльце постучали. Женщина, коротавшая стужу за прядью, не рискнув отворить сама, кликнула словена. Да тот уж и сам спешил по скрипучей лестнице вниз.
То была Ольга, краснощекая, смешливая и словоохотливая, несмотря на мороз.
— Принимай гостью!
Впустив ее в сени, Ругивлад начал было затворять дверь, как вдруг на улице померещились ему белые сани, запряженные четверкой столь же белоснежных коней с длинными седыми гривами. Правил ими огромный Старик в дорогой шубе, да почему-то без шапки. Впрочем, у него не было и рукавиц, словно не лютовал нынче по земле вятичей зимний холод. Поперек саней лежал длинный хрустальный посох. Сивый обернулся к застывшему в ужасе Ругивладу, глянул из-под мохнатых бровей, и погрозил волхву пальцем.
Он узнал Водчего, но завертела, закружила вьюга — и глядь — ни Седовласа, ни коней его дивных белоснежных…
— Да, закрой ты, лиходей! Оленьку застудишь! Эка вьялица разыгралась! — прикрикнула на героя Медведиха, принимая у девушки шубейку и рукавички.
— Мне-то что? Это он весь синий! — рассмеялась она. — Кто там, Ругивлад?
— Ехал в санях Сивый, просил ночлега. Обещал приехать в мае на телеге, — проговорил волхв, но не похоже, чтобы пошутил.
— Негоже это, на Морозкин-то день по улицам бегать! — досталось от Медведихи и дочери жупана. — Не к добру!..
Станимир гадал по звездам. На Сречу он объявил, что Мара заплачет в этот год рано. Так и вышло. Не успел начаться Лютень, Скотий бог, преодолев лень, сшиб с зимы рога. Жители городища принялись молить Коровича о своих телушках. А к исходу Масленицы, когда Баюн напомнил волхву о словах Кикиморы и в печной трубе летали блины, ярынь стала брать свое.
Словен сидел неподвижно. Волхв напряженно вслушиваясь в ритм собственного сердца — благо, сквозь толстые стены не проникал будничный шум городища.
Но даже погруженный в небыль он внезапно ощутил дрожь по коже. Чутье не обмануло волхва. Скрипнули ждавшие масла петли, и на пороге, словно подгоняемый лучиками радостного солнца, возник милый силуэт. Право же, надо бы вскочить, сделать хоть шаг навстречу, но словен, испугавшись мимолетного порыва, еще ниже склонился над столом. Осторожно, на цыпочках, чтобы не вспугнуть какую-нибудь очередную умную мысль, витавшую в голове волхва, Ольга приблизилась. Как бы бесшумно она ни ступала, Ругивлад чувствовал каждый ее шаг. Ольга заглянула через плечо.
Пред волхвом стояло несколько вещиц, прозрачных, как вода в ручейке, и любопытная девушка поначалу приняла их за игрушки. Диковинка напоминала поставленные друг на друга кувшинчики. Сквозь стенки их был виден белесый песок, равномерно, тоненькой струйкой стекающий из одного сосуда в другой.
— Четыреста двадцать один! — произнес Ругивлад, убирая руку с запястья.
— Здравствуй! Ты весь в делах? — приветствовала гостья хозяина.
— Доброе утро! — задумчиво ответил он, — Проверишь меня?
— Ого, впервые слышу, чтобы Ругивлад попросил о помощи слабую и беззащитную девушку! И чем же я могу помочь?
— Я хочу поговорить со Временем, но оно меня пока не понимает! Кому нравится, когда его заключают в клеть и заставляют бегать от стенки к стенке.
— О, Ругивлад — великий волхв, если решился на такой разговор! Коло не со всяким знается… — уважительно заметила она.
— Пустяки, я буду сыпать песок, а ты считай до тех пор, пока не кончится.
— Ой! Какая прелесть! — воскликнула Ольга, когда он высыпал на ладонь горсть твердых, словно камень, росинок.
— Стекло! — пояснил Ругивлад и, отложив одну капельку, спросил. — Сколько это будет?
— Один! — ответила девушка.
— Великолепно! А этих сколько? — и он выложил ей на ладонь две бусинки.
— Один да один! — последовал ответ.
Здесь молодому волхву пришлось крепко призадуматься. Ольга не понимала его так, как помогавшие словену в работах простые мастера, с которыми он быстро нашел общий язык. Да будет с ними Сварог! Должно быть, это от того, что Ругивлад давал им за меру более привычные предметы, не желая и слушать «на глазок пристрелямши». Один раз Ругивлад использовал длину шага, отмерив ее веревкой, в другой за нее приняли стрелу жупана.
Девушка любовалась кусочками стекла. Ему почему-то стало жаль Ольгу. Хотя все женщины одинаково склонны к безделушкам, и Ольга, увы, не была исключением.
Словен пообещал тут же заменить ставни в тереме жупана на прозрачное чудо. Он сдержал слово, хотя мальчишки через несколько дней всё равно разбили диковинку вдребезги и растащили по частям, чтобы с благоговением хранить. Девицы в этом озорстве не отставали от пацанов.
Вскоре, не без удивления для себя, молодой волхв выяснил, что те руны, коими пишут на севере, не во всем похожи на знаки вятичей. Девушка ведала их начертание и тут же показала символы словену, выводя ножом прямо на земле:
— Лишь немногие читают руны, лишь некоторые задумываются над их вторым, истинным, колдовским смыслом. Сама я мало знаю об этом. Раньше даже на оружии писали рунами и ведали тайны волшебных знаков. А теперь мы лишь перерисовываем. Поэтому они и не столь действенны, — объяснила девушка, как могла.
Вообще, вятичи с завидной методичностью пользовались многим, чего не понимали. А разве это удивительно?
— Да ты меня не слушаешь!
— Разве?
Поймав прямой и точный взгляд немигающих зеленых глаз, направленный в переносицу, она смутилась. Он тут же и сам потупил взор. Сегодня Ольга была еще прекрасней, чем вчера. Может, оттого, что сердилась. Ругивлад отметил для себя это необъяснимое явление.
Словен в молодости интересовался человеческой природой, и потому со временем предпочел иметь дело с чем-то более простым, что в случае ошибки не кричало от боли. Будь он белым волхвом, то почуял бы, как от боли кричит все живое и как оно поет от рабости. Черным волхвам дана защита от первой, но не ощутить им и второй за то.
И вот он, Ругивлад, как неловкий зверек, попался в самые крепкие силки, самый сладкий плен. И волей-неволей приходится ему постигать секреты своего очаровательного мучителя.
— … И были знаки эти даны нам Велесом, и каждый прежде знал их имена. Но со временем люди утратили истинный смысл и дали рунам новые имена. Лишь немногим открывают тайны древние черты и резы…
Резы! «Руна — это рана твоя, это рана и на теле божьем. Сто раз подумай прежде, чем нанести ее, но тысячу раз подумай прежде, чем стереть!» — так учили волхвы Арконы.
— Откуда ты знаешь? — поразился словен.
— А вот знаю, пустяки — сказала Ольга, довольная, однако, таким восклицанием. — Бабушка сказывала… К тому же, ты — способный ученик!
— У меня единственный и неповторимый учитель.
Девушка кокетливо улыбнулась, но сделала вид, что пропустила лесть мимо ушей.
— К чему это ты?
— Да так, просто у тебя очень древнее, звучное и красивое имя, Оля.
— Глупый, ты просто очень много и совсем непонятно думаешь! — она указала на широкий непокорный лоб словена.
— Ты считаешь, Ругивлад холоден и безразличен?
— Я ничего не …
И он старался изо всех сил подавить в себе тот небывалый прилив нежности, какой может быть только у ребенка к матери, и у мужчины к любимой.
Первые в здешних землях песочные часы пришлось подарить дочери жупана. Все последующие, впрочем, тоже не отличались точностью. В минуты уединения сердце Ругивлада билось слишком медленно, а когда мастерскую, это подобие палаты мер и весов, посещала Ольга — в висках стучало неистово, и рассудок ничего не мог поделать. Словен проклинал все на свете, но похоже, лукавил. Он ждал: вот-вот она войдет! Он желал, чтобы она пришла. И она появлялась в тот момент, когда ожидание становилось невыносимым.
— Неужели это боги подарили мне встречу с Тобой? Кто ж еще, если при одной мысли о Тебе я оживаю, а все плохое, злое, мрачное отступает… И можно вздохнуть свободно, полной грудью! Вновь и вновь радоваться всему, что есть на Белом Свете!
Увы, люди часто исчезают внезапно и бесследно. Уходят и те, кого искренне и безумно любишь. Жаль, что осознание этого настигает оставшихся слишком поздно. И с каждым таким расставанием уходят жизнь и надежда. Черствеет душа, и меркнет свет.
Счет времени вели по солнцу, и даже когда светило скрывалось за тучами, внутри каждого жителя лесной страны тикал изумительный маятник, который не давал сбоев. Воинов учили чуять его с малолетства.
Но вот, как-то раз затеял Волах беседу. Неспроста затеял, хитрый воевода. Оказалось, коло[28] вертится по-разному.
Речь зашла о прежних походах вятичей за славой да златом. И бывалый вояка не столько рассказал, сколько спел свою историю. Песнь была откровенно груба и безыскусна:
— Черный пепел Карин был развеян ветрами — Ольге не вышло и года. Может, потому я и люблю Олю, как дочь. Но у меня своя семья! Я выполнил волю жрецов и завет Сварожича!
— Неподходящее имя — Карин! И дав его девочке, волхвы заранее определили ей судьбу. Карна — богиня скорби. Странное вершат боги в мире этом, — согласился с ним словен.
Он прикинул, и оказалось, что Ольге девятнадцать.
— Говорят, была одна женка в Ромейской земле. Она своего мужика ждала не десяток весен, а целых двадцать. Врут, наверное. Нет такой бабы, чтобы двадцать лет без мужика обходилась. Ровно столько же было и моей Карин, когда мы расстались, — угадал Волах его мысли: — Но еще я тебе вот что скажу. Всех женщин можно разделить просто. Есть откровенные дуры. Есть гулящие. Есть такие, к которым не приведите боги попасть под сапожок, и есть особенные, таких мало. Это не мешает той, кого мы, пьяные от любви, наивно превозносим и называем ладой, превратиться либо в стерву, либо в дуру.
— Но это также не мешает дурам и стервам поумнеть, а шлюхам насытиться, — возразил Ругивлад.
— Долго же будешь ждать. Мой тебе совет: выбирай дуру или шлюху, и оставь даже мысль о дочери жупана!
«Ага! Вот, стало быть, ты о чем!» — смекнул молодой волхв.
— Вы друг другу не пара, — продолжал воевода. — Мало ли других? Так ты всегда будешь умным рядом с дурой и не умрешь от предательства гулящей девки, ибо знаешь, кто она есть на самом деле.
— Но отдать ее Дороху? — прошипел словен сквозь зубы.
— Этот молокосос злит и меня. Но брак их укрепит единство племени. Жупан Домагоща породнится с главою глав Буревидом! Будет помощь против печенегов да киян.
Дорох! Словен живо представил чернявого, гладко выбритого на манер киянина, соперника. Ну нет! Только не этот! Буревидова отпрыска побаивались и порой спускали ему с рук вольности, за которые другого парня высекли бы прилюдно.
— Такой брак сделает ее несчастной! Волах! Это желание главы, да? Это он прислал тебя говорить?
Старый витязь отвернулся.
— Никакой помощи вы от Буревида не получите — разве не ясно! — попытался убедить он воеводу. — Кто собирал с вятичей дань в угоду Киеву? Буревид! А разве вас победили хоть раз в открытом бою? Что-то не слышал об этом. Нет! Ни Олег, ни Святослав, ни Владимир. Все они договаривались с главою глав!
— Худой мир лучше доброй войны, — возразил ему Волах.
— Владимир хитер и опасен. Если какая-то мысль, даже самая невероятная вдруг засела у него в голове — этот князь горы свернет, да не своими руками. Ныне он собирает земли Киявии. Владимир не полезет в ваши леса, хватило и прошлого похода. Неохота ему снова грязь на болотах месить. Но вот печенега натравит — и никуда не денетесь, пойдете в Киявию на поклон.
— Все равно. Что такое счастье девицы рядом с благополучием рода? — упрямствовал воевода.
— А сказал, «не чаешь в ней души»!
— И еще раз повторю. Ты бы лучше к Медведихе пригляделся. Вот хозяйка так хозяйка! Или стара для тебя?
— Ну и шутки! Она ж меня раздавит. Да и мужика своего все еще ждет и ждать будет, думаю, до смерти, не в пример некоторым. Несчастная она баба.
Он живо представил ее себе, высокую, с пухлыми ручищами, румяную, раскрасневшуюся на морозе. Такая, как говорится, коня на скаку остановит… Да что коня? Неспроста Медведихой кличут.
— Вам, молодым, худышек подавай… Вон, Млада — еще не так толста, и глаз на тебя положила, — подначивал словена Волах.
То была единственная подруга Ольги и даже какая-то отдаленная родня. Но глупа, ох, и глупа девица! Смешлива да говорлива не в меру. И что такое это «не толста еще» в сравнении с гибким станом дочери жупана?
— Пока у меня два кровника на Белом свете, мне с бабами нельзя знаться! Зарок дал! — попытался отшутиться словен.
— Ладно! Считай, не получился у нас разговор! — сдался воевода и зашагал прочь.
На следующий же день, выгадав свободные часы, словен поспешил к месту долгожданного свидания. Путь пролегал близ моста чрез речушку, что несла прозрачные воды в саму Оку. Еще только заслышав плеск, Ругивлад ощутил знакомый холодок за спиной. Он мигом выхватил меч. Руны отливали ярким зеленым огнем.
— Чего прятаться-то? Портки не отсыреют?
Из-под моста вылезли трое. Он тут же узнал первого. Радогощинцы! Все не терпится свести счеты!
Вятич, одетый в броню, держал неизменную секиру. Других он доселе не видел, не иначе — свежее пополнение. Один сжимал обеими ладонями рукоять большого топора. Второй вовсе был в маске и оружия не доставал, хотя за спиной торчали целых две рукояти.
Воин с топором сделал стремительный рывок, обогнав соратников. Словен попятился, держа всех противников в поле зрения.
Ругивлад знал — глупо размениваться на мощные, рубящие удары сплеча, если в руках полуторник. Это требует и усилий, и, главное, — времени. То, как словен держал меч, обмануло бы кого угодно. Враг принял его открытую стойку за неуверенность. Топор свистел справа и слева, но Ругивлад держался на безопасном расстоянии и в ближний бой не лез.
Рьяный воин напирал, его противник уворачивался, ускользал, не нанося ни единого удара. Внезапно, коварный клинок ринулся снизу верх. Седовласов металл рассек кожи и пластины, точно масло. Искоса прорубил ребра и выглянул наружу со спины. По инерции воин обрушил на противника еще один удар топором, но то было предсмертное рвение. Ругивлад легко ушел в сторону. Одновременно извлекая меч из оседающего тела, он устремил клинок на подоспевшего секироносца.
В следующее же мгновение холодное железо нашло поживу. С быстротой молнии неудержимый клинок полоснул налетевшего врага. Вятич рухнул с перебитой ключицей, роняя оружие. Ругивлад мигом отпихнул секиру ногой, чтобы тот не перехватил левой. Круто развернулся, углядывая последнего из наемников.
Но третий, тот был в маске и казался во сто раз опаснее прежних противников. Боец с двумя клинками был сравнительно невысок. Он не вступал в схватку, а только наблюдал. Словен поманил его рукой, но вятич не принял приглашения, и поднявшись на мост, как ни в чем не бывало, зашагал на ту сторону.
— Догнать бы, прах Чернобога!
Хриплое дыхание выдало врага. Левой он работал не хуже, чем правой. Ругивлад ловко принял на меч страшный по силе удар секиры. Не будь колдовским, меч словена неминуемо преломился бы! Волхв рухнул на колено, нанося свой.
Смазанное движение железа пропороло живот, кишки выпали на траву. Следом рухнуло и тело.
— Скверно, приятель! Очень скверно! — заметил Ругивлад, вытирая лезвие о рубаху наемника.
Пристроив меч за спину, тяжело ступая, он продолжил путь.
«Странник следует выбранной тропой… И вдруг, о чудо, дивный цветок! Лесная роза цепляет за край одежды. Иной прошел бы мимо, но ты, сдается мне, остановишься и будешь долго любоваться красой. А хватит ли у тебя терпения поливать сей цветок и ухаживать за ним каждый день? Если так — дерзай! И тогда, быть может, Ругивлад затмит славу грека, что вылепил себе женщину по своему разумению. Глина была мертва и податлива. А роза? Беспокойное и капризное диво! Как чувствительно оно к настроению нового садовника! Диво загадочно — и тем интересней поглядеть на плоды трудов. Но даже я не решусь предсказать исход…» — так напутствовал Седовлас молодого волхва.
Он усмехался, и его хищная улыбка так и стояла перед глазами словена.
«… Вы разные. Она не признается в слабости. Холодностью и неприступностью, что сродни шипам, вижу, девушка ввергнет тебя в бездну суеты. Являя силу и кажущуюся самостоятельность, та, которую ты встретишь, останется на самом деле беззащитным и хрупким созданием. Когда женщина увлекается всерьез, она всё равно не мечтает так, как может придумывать себе мужчина. Платят оба!
Ты никогда не был садовником. Ты шагал, спасался, путая след. Но от себя не убежишь. Все, дальше некуда! Разве так уж неощутимо то, что создано силою мысли? Идея, Слово, одна единственная Руна творят Вселенную, они рождают и убивают миры… Вдруг твой будущий дом и удел садовника в самом деле хороши и покойны?»
Так молвил Седовлас, когда они расставались на пороге колдовского жилища. Об этом Ругивлад вспомнил только сейчас, следуя за своей уверенной проводницей.
Городище давно скрылась за ветвями деревьев. Лес едва примерил пестрый летний наряд. С недели три назад, на Рода-Ледолома, когда Станимир по обычаю поил народ знатными медами из своих запасов, а земля пыхтела, освободившись от снегов, — не было ни листочка. На Дажбо[29] то здесь, то там можно было заметить шустрого жаворонка, и все уже зеленело. А нынче, точно угадывая приближение праздника Весеннего Ярилы, лес шелестел своими новыми одеждами. И птицы вторили ему, торжествуя победу Живы над Марой.
Смеркалось. Но вдруг да и взлетала к кронам юркая пичуга, еще вся в дневных хлопотах.
— Мы правильно идем? — обеспокоено спросил словен.
Девушка не ответила.
— Молчание — золото. Да, сочетание ума и красоты опасно, — пробормотал Ругивлад, но Ольга не расслышала.
Уверенно свернув на едва приметную тропу, она повела словена в сторону, куда они до сей поры не забирались. Глядя на на то, как легко ступает Ольга по усыпанной хвоей и прорезанной корнями земле, Ругивлад невольно вспомнил воздушную походку Хранителя очагов — Радигоша. Можно было подумать, что и Ольга перелетает с места на место, словно добрая волшебница леса.
— Эй, молодец, не отставай! — вдруг засмеялась она.
Скоро показался вросший в землю, покрытый мхом сруб. Потянуло дымом, и через пару мгновений девушка вывела Ругивлада на поляну. Пред замшелым строением горел костер, и ветки слегка потрескивали, будто переговаривались со стоящими вокруг деревьями, жалуясь на свою незавидную судьбу. У огня сидела сгорбленная прожитыми годами женщина. Покачиваясь из стороны в сторону, она то и дело бросала в пламя какие-то сухие травы и напевала что-то очень знакомое Ругивладу еще с детских лет.
— Здравствуйте, бабушка! — поздоровалась Ольга.
— А, внученька! И ты здравствуй! А я-то уж думала — совсем позабыла старую, — приветливо ответила та. — Почитай, с самых Бабьих Каш о тебе не слыхать.
Ругивлад молча поклонился старушке. Она благосклонно кивнула ему, и, остановив внимательный взгляд с интересом разглядывая гостя.
— Я пришла тебя молить о помощи… — тихо начала Ольга.
Пока они переговаривались, герой настороженно вглядывался в сгустившиеся сумерки. К концу месяца Лады, который здесь именовали Цветнем, смеркалось уже поздно. Вот заухал лупоглазый филин. Снялся с вершины ели и плавно опустился на крышу избушки.
— Филин! — сказал Ругивлад по-венедски.
— Дурень! — раздалось в ответ.
— Он не болтливый! — заметила старуха.
— Оно и видно.
Осмелев, филин спикировал вниз, прямо на подставленное колдуньей запястье, одетое в кожу. Надувшись шаром, он распушил перья и пробубнил что-то еще.
— Иные люди — под стать лошадям, резво бросаются словами, точно скачут безудержно. Бабушка немного колдует… — донеслись до него обрывки фраз Ольги.
Он и сам это отлично знал. Раза два-три, когда у городищенских молодиц обещали быть тяжелые роды, Станимир посылал Кулиша за ягой-повитухой. Само слово «ягать» и значило — громко кричать, отгоняя всякое лихо да собачью старость. И чего, казалось, ей орать-то — древней кудеснице? Стало быть, есть с чего! Не иначе, оборачивалась яга рожаницей, переживая вместе с молодицей торжественный момент появления дитяти на Белый Свет. Только ее, ягу,[30] и слышала Макощ.
— Понятно! — поспешил согласиться молодой волхв.
Но ни о чем уже не думал, кроме как об опасности, которую ясно чувствовал, да никак не мог сообразить, что же это за напасть.
— Присаживайся к огню, добрый молодец! — кивнула Ругивладу колдунья, приглашая чужестранца и его дрожащую от чего-то спутницу к костерку поближе. — Кыш, мохнатый! — погнала она филина.
Присев на траву подле еще горячего котла, Ольга принялась что-то в нем помешивать. Ругивлад нарочно опустился по другую сторону пламени, положив рядом неизменный меч. Филин недовольно расхаживал тут же.
Словен поглядел им вслед и застыл, завороженный. В темной вышине вспыхивали красными точками и тут же навсегда гасли рожденные костром миры и вселенные.
— Я прекрасно знаю, что такое время, пока не думаю о нем. Но стоит задуматься — и вот, я уже не знаю, что же это такое, — прошептал Ругивлад.
— Молодость не вечна, она лишь — исток старости. Жизнь временна, и то, что родилось, рано или поздно гибнет, — отвечала девушка. — Но не вечна и Смерть! — продолжала она, воодушевляясь. — И как вышел срок Жизни, выйдет срок и Смерти, чтобы настало новое Время.
Он внимательно посмотрел на Ольгу, но ничего не сказал в ответ.
— Так к чему же уповать на этот круговорот, раз ничего не изменить? Зачем мучаться от одной мысли, что ничего не ничего не изменить. Вечность — удел богов, а мы обречены на Жизнь, как неосознанное стремление к Смерти. И чем больше ты терзаешь себя, глупый, тем вернее шагаешь по дороге Велеса к Его вратам!
Колдунья направилась в дом, но вскоре вернулась с серебряным кубком, богатство которого не вязалось с убогостью ее жилища. Вязкий малиновый напиток бурлил и кипел, привлекая внимание словена чудным ароматом. Время от времени старуха черпала варево из котла и, подув в ковш, пробовала на вкус.
Старая наставница Ольги чем-то напомнила словену родную тетку — тоже ведунью. Как-то раз, ровно после смерти матери, Ругивлад сильно занедужил. И Богумил повез его к сестре. Хоть и было мальчонке всего три года, но стрый, по обычаю, уже посадил племянника на деревянного конька и срезал прядь русых волос.
Детские впечатления отрывочны. Никто не знает, когда они явятся опять. И надо же такому случиться — при встрече с бабушкой Ругивлад снова ощутил себя малышом.
Тогда же, ведунья Власилиса сперва вытолкала прочь Богумила, и в жарко натопленной избе с ней остались лишь две сподручные бабы да ее хворый племянник. Распустив волосы, опытная в таких делах женщина уверенными движениями привязала его к хлебной лопате. С помощью подруг ведунья трижды поднесла племянника к разверзнутой утробе печи, туда, где бушевало пламя — Огнь-ягуня. Живой, святой, всеочищающий Огнебог — враг черной Мары-Смерти.
— Агу! Агу дитятко! — ягала тетка Власилиса.
Впоследствии он узнал, что обряд сей, посвященный Макощи, именуется припеканием, и очень немногие жены знают, как его вершить. Лишь та, которая сама не раз познала жар любви, способна отвоевать жизнь у смерти, а здоровье — у хвори.
… — Еще не время! — сказала Ольга, посмотрев на звезды, и забрала кубок у старухи.
Та молча согласилась и снова начала подбрасывать в огонь травы, напевая ведомые ей заклинания.
Сперва тихо, едва различимо, затем громче, отчетливей… И вот уж, изначально похожая на колыбельную буйная песнь погнала вялую кровь по жилам, как вешний Ярила проталкивает воды сквозь ледяные преграды.
Ругивлад не знал сейдовской магии.[31] Но относился к ней с уважением. Он безуспешно старался прогнать наваждение. Сопротивляясь искусно сработанному заклятию, он пытался сохранить ясность рассудка. Волхв ведал: все ведьмы на свете пошли от злокозненного бога. Так вещали древние эрили, не раз забредавшие в Аркону.
Фредлав верил, что самой страшной дочери Локи, хромой Хель,[32] принадлежит Нижний мир, и она есть Смерть. Но разве можно равнять его прекрасную Ольгу с черной колдуньей?
Чародейская песнь прервалась внезапно. Старуха в последний раз швырнула Огню пук молодых, только народившихся трав. Зелень зашипела, выбрасывая сок, моментально возносившийся к небесам.
Ни с того, ни с сего Ругивлад затеял рассказ о детстве. О мире, который знал и любил, но покинул и, увы, навечно, ведь прошлого не воротишь. Он напевал незатейливые мелодии родной Славии и далекой Артании. Он будто бы желал выговориться раз и навсегда, хотя многое Ольге было просто не понятно. А колдунья — та и вовсе уснула, потратив всю свою Силу на сейд.
Ведьмовские девичьи глаза гипнотизировали. Не способный избавиться от их чар, Ругивлад прервал рассказ… И почти погрузился в их томительную пучину. Тонкая женская рука неожиданно протянула из тьмы кубок с зельем. Безвольный, он принял это питье…
Но в тот момент, когда Ольга уже торжествовала победу, в этот миг, похожий на вечность, холод проклятого меча обжег ему ладонь. Усилием воли Ругивлад приподнялся и медленно встал на колено…
— Пей! Пей и ничего не бойся!
Тревожно вглядываясь, девушка заметила, как искажено лицо волхва.
Он слышал голос Ольги как бы издалека.
Рассудок поставил воина на ноги. В голове заметно прояснилось.
— Никак, терлич-травка? — усмехнувшись, Ругивлад выплеснул остатки волшебного напитка в огонь, огладил усы и бороду.
Ольга смотрела на него с недоумением. Зелье не действовало.
— Очень вкусно! — сказал Ругивлад, да и он ли это был.
Внутри вели смертный бой две силы: «О, великие боги! Что же вы творите? Неужели вы ошиблись? Я не могу принять этой жертвы! Она совсем не знает меня! Я недостоин…» — восклицал один голос. «Опоить вздумала, чертовка! Окрутить решила!» — вопил второй.
Словен пришел бы в отчаяние, если бы ведал, к чему приведет эта опрометчивая мысль — «опоить» — единственная опрометчивая и несуразная мысль. Но к счастью, он этого пока не знал. Ну, разве не глупость — принять любовное снадобье за дурман? Да и что страшного могло случиться, если бы не колдовской меч?
По дороге назад к крепости они не проронили ни слова. Лишь на выходе из леса Ольга молвила:
— Наверное, я скоро огорчу тебя, Ругивлад, — и отвернулась.
Густые ветки скрывали звездное небо.
Знал бы он, что это первое грозное предзнаменование обрушившегося на него проклятия! Но с обычным для влюбленных легкомыслием Ругивлад начисто отмел мысль о близком расставании.
В воротах дочку поджидал рассерженный отец. Было далеко за полночь.
С утра у Ругивлада вновь появились неотложные дела: со средней Оки пришла груженая мелом лодья. Словен просил Волаха доставить камень в слободу, куда подвозили уголь, собранный после памятного всем лесного пожара. Печи выстроили на славу еще по весне, начертав на каждой из них Руну Огня. Хозяйки положили творог его небесному подателю.
Владух с недовольством взирал на эти непонятные приготовления, но воевода убедил жупана щедро одарить мастеров — лишь бы дело спорилось. Пришлось расплатиться и с гончарами. Чужеземец потребовал не менее сотни прочных глиняных сосудов, и когда ремесленники заговорили о раскраске, он, по мнению Ольги, пожадничал: горшки остались обычными горшками.
Молодому волхву помогали Кулиш и Творило. Под их присмотром на стену городища с трудом подняли замысловатое сооружение из бронзовых щитов. Жупан и здесь был против, не понимая, с какой стати он должен оголять стены терема. Только Ольга смогла убедить отца в последний раз согласиться с Ругивладом. Кулиш неустанно трудился над бронзой, поддерживая сверкающую красу, натирая ее особой мазью, сотворенной тем же волхвом — а то за ночь бронза теряла в блеске.
Странное зрелище открылось бы непосвященному и на дворе Ругивлада. У стены мастерской стояло три здоровенных чана. В одном булькала смола, в другом кипело масло, в третьем — самом таинственном — на дно оседали какие-то кристаллы.
Станимир никогда не слышал, чтобы охранительное волшебство требовало таких приготовлений. Он поделился сомнениями с Волахом, но бывалый воевода намекнул старику, чтобы тот не лез не в свое дело, а лучше усердно взывал бы бы о вспомоществовании к Радигошу.
На редкость сговорчивый Станимир так и делал. Тем более, что хлопот у него прибавилось: какая-то напасть поразила яблони в садах Домагоща. Священным огнем да серым дымком пользовал волхв, отгоняя беду.
Он неплохо разбирался и в разных снадобьях и прежде мог залечить даже пробитый печенежской стрелой глаз.
А еще старик пообещал молодому собрату на Купалу показать, где растут разрыв — да плакун-трава.
Увы, как раз теперь, в каждодневных заботах и суете, словен уже не мог забыть о девушке! Удивительным видением неотступно следовала она за влюбленным и днем, и ночью. Да, свои наивные «сны» он более не назвал бы кошмарами! Молодой волхв так свыкся с фантастической явью, что не променял бы этот сказочный образ ни на какой другой. Пожалуй, словен мог покончить с собой, если б вдруг усомнился в совершенстве любимой. Между тем сама Ольга ходила, как говорится, под боком — стоило только глаз не воротить, а руку протянуть. По рукам бы он, конечно, получил, но лучше такое внимание, чем неуместное притворство. Хотя думал и чувствовал Ругивлад одно, говорил молодец совсем другое.
Тщательно поразмыслив о досадном случае с любовным зельем, он понял, что вел себя как последний болван. Каждое утро словен тайком пробирался к терему жупана. Кот отвлекал псов. Горница Ольги находилась высоко и окном смотрела в сторону вятического леса. Герою пришлось немало поломать голову, как прицельно, быстро и незаметно забросить туда букет ландышей. Проделывал он этот трюк со свойственной для сумасшедших изобретательностью. Вряд ли стоит описывать хитрое приспособление. Ну и положил бы ей букет прямо в руки, ну, и получил бы взамен нежный взгляд или застенчивую улыбку… За которой могли скрываться такие коварство и уверенность в своих чарах, что, знай он о том, влюбленный моментально излечился бы от страсти раз и навсегда.
Обычный уличный парень подарил бы не прячась и не смущаясь! Но кто не знает влюбленных героев! У них мозги не только сдвинуты набок, но и вывернуты наизнанку. Им бы поиграть, словно детям, в таинственность, им бы пострадать в уединении и совершенно извести себя. Только тогда соображают они, как это глупо. А лодья уплыла. И скачут герои по свету навстречу новым безумствам. Хотя частенько, после бурных и непродолжительных объяснений, их относят на погост.
Впрочем, минуют века, и еще найдется немало великих шутников, выдумщиков и мечтателей. Спасибо им, за этот ненавязчивый обман, за наивную детскую сказку в справедливость любви, которая чужда естеству людского Рода. Иначе, жить стало бы просто и скучно.
Русалья неделя предшествовала купальскому празднику. Девицы-красавицы браслетики снимали, рукава длинные распускали, словно в птичек превращались, в лебедушек. А может и в русалочек.
В эти ночи завивали дивам веночки, а русалкам дарили откуп — одежку. Завивали веночек, чтобы хлопцы приветили. Да и заклятие это было брачное. В каждом веночке — красный любовный цветок — мольба к Лели да Ладе суженого найти. Вешали им в русалью неделю нитки да пряжу, полотенца да рубашки на ветви «плачущие», согнутые к самой водице.
Оттого берегиням речным хвост рыбий и пригождался — одежу умыкнуть. С хвостом и плавать веселее.
Берегинями, как пояснял отроку Ругивладу некогда словенский волхв Велемудр, русалок звали еще и потому, что — помогали они к берегу добраться. А берег-то и есть берег потому, что на нем из воды спасаются.
А коль найдется суженый — там и до свадебки недалече, не на детишек род славянский. А еще любили русалки росу. Где пробежит, пролетит одна такая — там и урожай поболе. А где плодородие, там и свадебка, и достаток, да и семейство сытое.
Не одни девицы могли помощь от русалок сыскать, парни о том тоже не забывали. Трудное это дело для парней было. Собирали русальну дружину, ночевали вне дома и говорить не могли, ни словечка. Зато на той неделе, коли приходили в какой дом да учиняли вокруг больного или немощного хоровод с прыжками, выздоравливал он силою русальей. Особенно если, в знак уважения к русалочке, венок на голову надеть не забывал.
Но девушек русалки любили больше. Какая девица нечаянно помрет до свадьбы, той на всю русальную неделю могли и жизнь во плоти человеческой вернуть. Правда, оживших девиц вятичи да словене побаивались. И после русальной седьмицы таким «русалкам» устраивали ритуальные похороны, дабы не смущали народ. Делали им чучела, которые затем либо жгли, либо в воду бросали. Впрочем, у словен на Ильмене в Славии — так, а у ругов в Артании — эдак, да и в других местах славянских по-разному.
…Работы по обороне городища шли своим чередом.
В первый день русальной недели Ругивлад безуспешно искал Ольгу. Только кинув верные руны, он, наконец, получил ответ — куда от него спряталась ненаглядная. Знаки показали, что «молодость идет за жалостью к старым». Не иначе, снова к старой ведунье бегала…
Когда ж черный волхв разложил руны пирамидой, пытаясь проникнуть в завтрашний день, ответ не предвещал ничего хорошего. Священные символы предостерегали владельца! Многие из них оказались перевернуты.
— Доброе утро! Я так соскучился по тебе! Не примешь ли Ярилин знак? Посмотри, как он полноцветен, как душист! — начал Ругивлад, чуть помолчав.
Он, вообще, медлил достаточно и злоупотреблял благоволением Лады, так что «чуть» не считается. Странная слабость в ногах и ватные руки; словен слышал собственный голос как бы издалека.
— Неужто соскучился? Не верю, — ответила Ольга, не принимая венок. — К тому же, сегодня последняя встреча! И я рада…
— Почему?
Ругивлад огляделся, примечая в то же время, как непокорный локон струится по ее виску. Лес был пуст, и даже старуха-ведунья, доселе утешавшая «внученьку», куда-то пропала.
— Скоро узнаешь!
— А сейчас никак нельзя?! — настаивал он.
— Чудной ты.
У иных героев столь сильна мечтательность, что порою притуплен слух и заиндевелое сердце. Они не видят сослепу даже того, что происходит в двух шагах.
— Отец хочет выдать меня замуж, и по законам вятичей дочь не может перечить родителю.
Земля исчезла у него из-под ног. Очнувшись в пустоте, Ругивлад почувствовал, как его легкие жадно хватают воздух.
— И кто ж избранник? — спросил он, задохнувшись глотком и едва сдерживая боль и ярость.
И венок оказался смят и уничтожен, еще мгновение назад радуя глаз. А на кого сердиться, как не на себя?
— Можно подумать, последние дни ты спал, как бер в своем логове! Что тебе его имя?
— Я был слишком занят… Быть битве великой… Не было времени на всякие мелочи… — нервно ответил словен, подбирая слова.
— Ах, вот как! Тогда…
— Ну, что тогда?
— Ничего… — она резко поднялась.
— Подожди! — он схватил девушку за руку: — Я не все сказал! Мне нет дела до того, кто твой жених, но лучше бы ему поберечься.
— Не понимаю!
— Ты все прекрасно понимаешь! Ольга! Я, конечно, не так ловок по части женщин…
— Скорей уж нелюдим, будто филин…
— Я не умею строить глазки и ластиться, когда это необходимо, — продолжил словен.
— Вероятно, зря, и следовало бы поучиться обольщению, — рассмеялась Ольга ему в лицо.
Но Ругивлад прервал ее:
— У меня хватит силы уничтожить всякого, кто смеет встать на его пути, и ты это знаешь. Глупо наступать на одни грабли дважды… Было бы время, я разобрался бы в своих чувствах, — продолжал он. — Но раз такого времени нет… Короче, он будет убит, а за ним любой другой, а дальше — следующий, скольких бы ты не подставила.
— Я? Подставила? — вспыхнула девушка.
— Вспомни слуг Бермяты на дороге! Тут я придумаю что-нибудь разэдакое! Я все сказал.
— Тебе бы колодезной водой обливаться — холодная, она немало помогает! А то мы очень грозные…! И почему ты, чужеземец, вбил в голову, что я тебе принадлежу?!! Иди и разбирайся… Ты мне без-раз-ли-чен. Пусти! Пусти руку! — рассердилась Ольга.
Oх, и не ко времени заиграла кровь гордых вятичей!
— Ну, нет! Другого случая объясниться не будет!
В этом он был прав, сам того не подозревая.
— Отпусти! — прорычала Ольга, — Ищи себя, ищи кого угодно. Жить — это значит желать, а как желать то, чего не знаешь? Трус!
— Я знал, этим кончится. Тихо ты, разъяренная кошка! Девчонка! Что ты видела в жизни? Что ты знаешь о ней? Человек не для того создан, чтобы вот так просто пройти от рождения к смерти! Неужели, ты хочешь быть как твои подруги? Ах, да, они уже все брюхатые ходят. Родят. Воспитают. Однажды вечерком их мужик напьется, да и побьет женушку. Она в слезы. Но против воли рода не попрешь. Стерпится — слюбится. Любовь зла — полюбишь и козла. Вырастит сыночка — уже толстая, руки красные, глаза слезятся. Вот стрелы пролетели — и, ага! Мужика убили. И прямая ей дороженька за ним. И так — каждый раз, каждое поколение. А дите-то, дите! Ну, выросло. О нем уже все наперед известно. Девчонка — играет в куколки, потом хороводики, затем целуется на сеновале, играют свадебку… Пацан — бегает с палкой, потом уже с луком, затем в ночное… Первый поцелуй, свадебка, детишки, надо семью кормить… Пошел к дружкам — выпили. Заявился домой, жена в слезы, но сапоги снимает, и ложится подле него, и жалеет, и плачется в плечо. Судьбина их такая, горькая. Но боги тут ни при чем — это волхвы сочиняют! А я так не могу, и такого я не желаю! Может, нам удастся вырваться из этого круга? Должен ведь его хоть кто-то разорвать!
— Не тебе, чужеземец, сомневаться в мудрости Рода. Как ты, вообще, смеешь кого-то судить? Молодые затем и рождаются, чтобы заботиться о старых. Старые умирают, уступая дорогу молодым. Ты, как жалкий торгаш, боишься прогадать! Я ведаю, может, и меньше твоего, но могу сказать точно, что не будет тебе покоя никогда! Вечным странником, вечным чужаком скитаться тебе до самой смерти, если та пожалеет и явится к тебе, отягощенному ведами, но избавленному от чувства любви. Прощай! — выпалила Ольга.
От неожиданности Ругивлад разжал пальцы, словно выпустил из рук синюю птицу Удачи. Ольга вырвалась и бросилась в лес, роняя на травы тут и там похожие на росу капельки. Они скользили по листьям и, падая, — волхв слышал это — с печальным звоном разбивались о землю…
Еще вчера он мог упивался ее близким присутствием, ловя дыхание и малейший жест, произнося на все лады милое имя! Еще вчера, кабы маленько решимости, он сумел бы передать ей тот восторг, то необъяснимое всесильное чувство, что сродни блаженной беспомощности! Сколько было случаев поделиться с девушкой тем, как боготворил и безмерно возносил ее в грезах и мечтах! И как понял Ругивлад, что беззащитен перед ней. И как осознание этого привораживало словена еще сильнее.
— Все кончено!
— Лопух, — ласково произнес Баюн, который, по старой привычке подслушивать, располагался на крыше ведьминского дома. — Бросаться в омут — так с головой, грубиян! Живо за ней! — рявкнул зверь неожиданно.
Ругивлад, спохватившись, кинулся было вслед, но тут отрывисто и грозно прозвучал сигнал сбора, разрезав первозданную тишину земли Вантит.
Совет, на который пригласили и Ругивлада, проходил в празднично убранных палатах жупана. Ожидая Владуха, здесь толпилось с десяток вождей и старейшин. Прибыл даже Родомысл — вождь из Дедославля, священного центра Вантит. Говорили, что и сам Буревид оставил стольный Радогощ[33] по такому случаю.
Враг стоял у ворот в страну вятичей. По Дону уж пылали городища, и озверевшие от крови печенеги насиловали женщин и резали скот.
— Дорогу, дорогу! — в дверях показался воевода в сопровождении нескольких воинов.
Быстрым шагом проследовали, доверительно переговариваясь, Владух и глава всех глав. За ними вошли Станимир и Ольга, а немного погодя — и лихой Дорох с двумя старшими воинами из Радогоща …
Радигоша?! Да, Радигоша! Нет, не того великого, что в земле лютичей-ретарей!
Когда Вятко и Радим повели свои роды на восток и осели от верховий Днепра до самой Волги, венедские городища сохранили прежние имена. Так произошло с селением Клещин, что на Плещеевом озере. Суздаль — град Силезский, соперник Ратибора, опустел там, на левом бреге Одра, но вновь воскрес в Залесье.
Первейшим обитателем здешних земель было племя мерян, возле которого по нижней Оке жила мурома, а дальше к востоку, за Окою — мордва. Шедшие с Радимом и Вяткой славяне и двинувшиеся следом кривы с северянами потеснили нынешних соседей, но места хватило всем.
Повздорили тогда славяне разве что с киянами-русами, да извечным своим врагом — хазарами. Вот как вещали об этом арабы:
«…И Славянин пришел к Русу, чтобы там обосноваться. Рус ему ответил, что это место тесное. Такой же ответ дали Кимари и Хазар.[34] Между ними началась ссора и сражение, и Славянин бежал и достиг того места, где ныне земля славян. Затем он сказал: „Здесь я обоснуюсь и легко отомщу им!“ И та земля обильна. И много занимаются они торговлей…»
…Гости расступились. Посторонился и Ругивлад. Воевода поднял руку — все стихли, и словен снова поймал себя на мысли, что языки, да и вообще, знаки, крайне разнообразны, но, без сомнения, строятся по единому ряду. Решив на досуге поразмыслить на этот счет, молодой волхв приготовился слушать Владуха.
Собравшиеся по зову жупана образовали круг, где поставили одиннадцать крытых шкурами животных кресел. Три высоких, остальные — поменьше.
По левую руку Владуха села Ольга, по правую — многоопытный Волах. Рядом с ним отвели место Ругивладу, а трясущийся от старости жрец Станимир, одетый в пурпур, сел подле дочери жупана.
Могучий Родомысл на высоком кресле восседал через стол точно напротив Буревида, при котором находился его сын, неизменно улыбчивый Дорох, вырядившийся тоже в алые одежды. Последний не сводил с Ольги глаз, а та то и дело отвечала ему игривой улыбкой.
Жрец Сварожича тоже улыбнулся в ответ на поклон своего молодого собрата, хотя Ругивлад, понятно, поклонился вовсе не ему. Ольга отвернулась.
Разделяя соперничающие кланы, следом заняли места два незнакомых угрюмых бородатых мужика в броне. Они, как истуканы, просидели весь Совет. Вероятно, то были сотники Домагощинской жупы.
Родомысла сопровождал степенный муж, и по тому почтению, с которым вождь из Дедославля и все прочие к нему обращались, словен понял что он имеет немалый вес в Совете, и скорее всего тоже волхв, но в прошлом — знатный воин. У старца через все лицо шел кошмарный шрам, и не было одного глаза. На нем была серая суфь из грубой шерсти, в какую обряжаются перехожие калики, истязающие себя по каждому подходящему случаю. Росту незнакомец казался тоже немалого, едва ли ниже словена.
Первым заговорил жупан:
— Не думал, не гадал я встретиться со многими из вас ныне, но Доля распорядилась иначе. Орды проклятых печенегов жгут наши села. Черная беда идет на нас из-за Дон-моря. Не успеет Хорс и двух раз закрыть глаза — степняк будет уже под стенами городища. И время они выбрали подходящее: Перун только набирает силу. А завтра — Змеиный день. Нас мало, и мы не можем, как встарь, сойтись с врагом в чистом поле. Кое-что для него мы приготовили. Пришелец из северных стран, Ругивлад, — ладонью жупан повел в сторону словена — чье умение не уступает волшебству древних, на стороне вятичей. Но врагов очень много, очень…! Разведчики говорят — на каждого нашего воина выпадет по семь противников. Все, что я могу выставить, — пять сотен, две из которых приведены Дорохом.
— Если бы владыка Дедославля, — продолжил жупан, — пришел не один, а со своими воинами! Но, может быть, вожди восточных родов берегут силы для другого случая?
При этих словах Родомысл побагровел, но взял себя в руки и промолчал. Владух еще не окончил:
— Не стоит надеяться, что в схватке с печенегами мы обескровим себя, а вам останется прийти на пепелище и пожать плоды — я не хотел бы в то верить — предательства.
— Это ложь! — не выдержал Родомысл.
Волах непроизвольно схватился за пояс, но на переговорах вятичи сидели безоружными.
— Не устоим мы — печенеги и вас сожрут в один присест, — продолжал жупан, будто и не слышал. — Не в наших обычаях шептать за спиной. Пред главою глав я бросаю обвинение в лицо! Оправдывайся, Родомысл, если можешь!
Вождь дедиловских вятичей поднялся. Средних лет, с косую сажень росту и на первый взгляд неуклюжий. Рыжие седеют поздно, но когда начнут — быстро. Из-под густых огненных бровей на Владуха глянули с нескрываемым презрением прожигающие насквозь глаза.
— Ты отказал моему сыну выдать за него Ольгу, и это оскорбило наш род. Те, что не пожелали прийти и защитить Домагощ, в этом, наверное, не правы. Но не стану же я гнать людей силой!
Поговаривают, что и ныне твоя дочь — источник бед. Неспроста печенеги идут к Домагощу! Я не привел ни одного воина лишь потому, что не желаю взаимной резни! Иначе не поручился бы за твою жизнь, Владух… И за жизнь счастливого избранника… — тут он мрачно глянул в чью-то сторону, но Ругивлад не понял, кому же адресован взгляд.
— Поэтому я и прощаю те необдуманные слова. Обида не должна брать верх над разумом, и мы чтим законы гостеприимства, — тихо, но внятно, проговорил Владух.
— Я не привел воинов, это точно! Но зато пришел сам, отведать вражьей крови… или пролить свою. Я пришел не уклоняясь и не прячась! — продолжал Родомысл, распаляясь все больше. — Не пройдет и дня, как обнажу клинок под стенами замка в числе простых дружинников… У тебя, Владух, не будет причин упрекнуть меня ни в трусости, ни в нарушении клятв. Сын мой будет сражаться рядом и не посрамит славы предков, если ранее не получит удар в спину!
Ругивлад вычеркнул сына дедиловского вождя из своего незримого свитка и погладил кота, что дремал у него на коленях. Тот заурчал и промурлыкал что-то о Троянской войне, но словен его не понял.
«Если не этот, то кто? Жалко было бы убивать… из-за любви… Ну, и не дикость ли. И стоит ли вообще кого-то убивать из-за девчонки? И убиваться самому? Ну да, это хорошо рассуждать, если голова в порядке! А когда по уши влюбился… В конечном счете, я не бык и не олень, чтобы ломать рога на забаву племени».
Слово взял бывалый Волах. Лицо воеводы хранило печать невозмутимости. Волах еще раз добрым словом помянул Ругивлада и удачную охоту на Индрика. Чужеземца никто из гостей прежде не видел, а все магические приготовления под его руководством велись в строжайшей тайне. Взгляды обратились на чужака, чье имя снова всплыло на Совете.
Старец, коего привел Родомысл, буквально просверлил героя своим единственным оком.
Затем Волах, по обычаю, отдал дань союзу всех родов. Польстил Дороху, который первым привел дружину, и у Буревидова отпрыска на то были свои причины…
Долго и невнятно излагал свои мысли Станимир, уповая на богов. Он также помянул про змеиные свадьбы, и про то, что хорошо бы выиграть время, пока они не минуют. Ругивлад его почти не слушал, потому как все это ему было хорошо известно. Словенам и русам никогда в такие дни не везло. Лишь под конец старик оживился:
— Собирайтесь силой, братья наши, племя за племенем, род за родом! Боритесь с ворогом на земле нашей славной, как и надлежит всем нам биться. Здесь и умрите, но не поворачивайте назад! И ничто вас не устрашит, и ничего с вами не станется, потому что вы в руках Сварожьих. И он поведет вас во всякий день к схваткам и сражениям многим.
Собрание одобрительно зашумело.
Но тут Буревид, подхватив мысль древнего волхва, осторожно высказался за переговоры с кочевником, пока не пройдут неблагоприятные во всех отношениях дни.
— Бывало же, мирились с ханами? Вот и прежний князь Киявии, Ярополк, сперва ходил на печенегов, имел с них дань. А на следующий год хан Ильдей уже на службу ему кланялся.
Мы бы тоже уломали степняка, если б не помешали горячие головы! И не было бы Суздаля, как топора над головой. Да и мурому приструнили бы…
— Надо и честь знать! — возразил ему Родомысл. — Не может быть ряда с таким врагом. Можно ряд иметь лишь с тем, кто одного роду, крови общей! Да не затупятся копья наши о щиты печенежские!
— Отчего же не может?! Вон, нынче-то князь киянский целуется с ним, даром что отца Владимира, Святослава, головы лишили, — вякнул Дорох.
— Не для того я избран главою, чтобы лилась кровь вятичей! Лучше худой мир, чем любая война! — поддержал сына Буревид. — И можно завидовать стольнокиевскому кагану! Он-то вряд ли позабыл о кровной мести, да зато киян своих одним словом оборонил от неприятеля. Но раз печенег у стен Домагоща, давайте сначала покажем ему, где раки зимуют! А с побитым и мир почетнее заключить. Потому я и привел две сотни ратников, копье к копью, топор к топору, — все удалые молодцы…
Гром грянул средь ясного неба.
Ольга — единственная допущенная к Совету женщина, вдруг поднялась. Разбирательства мужчин мало интересовали девушку. Найдя глазами чужестранца, она презрительно улыбнулась и, наклонившись, что-то прошептала Владуху. Тот повеселел и согласно кивнул:
— А дабы скрепить союз между нами и родами Запада пред кровавой сечей, я объявляю о помолвке дочери моей Ольги и великого воина, вождя Дороха, сына могучего Буревида.
— Нет! Погодите! — перекрыл поздравления чей-то голос, больше похожий на рык раненого барса.
— Кто это сказал?! — Владух нахмурил брови, с подозрением глядя на Родомысла. Все притихли.
— Я! И повторю снова! — Ругивлад вскочил.
Он быстро приветствовал по обычаю высокое собрание и обернулся к главе всех глав.
— О Дорох! Ругивлад просит тебя отказаться от столь великой чести, которой ты, наверное, достоин! Мне не хотелось бы доводить дело до драки!
— Чужестранец сошел с ума! — заметил жених отцу.
— Мечтал бы в это поверить, Дорох! — откликнулся Ругивлад, он был бы в другое время туговат на ухо, но не настолько и не теперь, чтобы не расслышать насмешки. — Она не любит тебя!
— Это неважно, — разозлился Буревид. — Главное, ее отец согласен! Да и дочь, как я понимаю, тоже.
— Ольга сама выбрала суженого, — сурово подтвердил Владух.
— Вот как! В таком случае перед небом и землей говорю — люба мне дочь Твоя! И не отдам ее никому, будь это сам Чернобог! Всемогущие боги! Дорох получит ее только через мой труп!
При этих словах черный волхв глянул на девушку, но та излучала такой холод, что он чуть было не пожалел о сказанном. Зная об изменчивости женского характера и непревзойденном самообладании Ольги, он тут же постарался придать себе как можно менее угнетенный вид.
— А знаешь ли ты, чужестранец, что за невесту полагается вено? Чем же сумеешь ты выкупить нашу дочь? Дорох отдает нам городище со слободою… Чем похвалишься, Ругивлад?
Тут встал одноглазый незнакомец из Дедославля.
— Если молодец чует в себе Силу, ты бы, Владух, дал ему ту задачку, о которой я говорил. Боги отвернулись от людей. Не будет покоя ни русам, ни вятичам, ни словенам до тех пор, пока печенежские ханы пьют из черепа Святослава! Много храбрых витязей пытали судьбу, но ни одному не улыбнулась Доля. Коль чужак сумеет добыть злосчастный кубок — лучшего мужа для твоей дочери и не сыскать! Коль вятичи вернут череп великого князя его сыну — это будет лучшим поводом поискать мира Вантит с Киявией.
Так он сказал и сел на прежнее место.
— Я верну прах Святослава! И кто бы ты ни был, отче, клянусь Велесом, непременно узнаешь о том! — ответил Ругивлад.
— Довольно! — воскликнул Буревид, который по праву главы всех глав и гостя мог прервать местного жупана и кого угодно. — Моему сыну брошен вызов! Он принимает его и готов биться с зачинщиком любым оружием! До смертельного исхода! Немедленно!! Сейчас же!!!
— Отлично, пусть каждый выберет оружие по вкусу! — сказал Ругивлад.
Собрание снова зашумело. Владух колебался, а Ольга, свершив свое дело, исчезла в боковой комнатке. Среди возникшей сумятицы Волах шагнул к словену и, по-дружески положив ему руку на плечо, тихо заметил:
— В роду Буревида хорошие воины. Они легки, подвижны и выносливы, хотя порою горячи и вспыльчивы до невозможности. А главное, как большинство людей при власьти хитры и мстительны! Ты поступил опрометчиво!
— Он уже мертвец! — загадочно ответил Ругивлад. — Что самое смешное, я почти не знаю этого парня. Так, что-то мельтешил по углам, да похабничал за выпивкой в кругу собутыльников. Если только тот странный ратоборец в маске…
— Ну, если на его счет ты уверен, знай — Владух вне себя! Большое дело идет прахом. Убей ты Дороха сейчас — пришедшие с ним воины нас предадут. Давай отложим поединок!
— Мне все равно! С мечом ли, безоружный ли, пеший или на коне, я всегда достану и Дороха, и иже будут за ним. Ужели, Владух пожертвовал счастьем своей дочери ради каких-то выгод?
Воевода оглянулся и продолжил еще тише, так что посторонний не услышал бы и звука:
— Я ж предупреждал, парень! Эх, молодость! Ольга сама ускорила развязку, но в конечном счете ее никто бы и не спросил. Вожди западных родов, не в пример нам, богаты. К тому же, у них до сих пор многоженство. У многих гарем не хуже, чем у киевского князя. У Дороха уже есть жена, двое ребятишек…
— Зачем ты мне все это говоришь?
Проснулся, заворочался дух разрушения, так прочно поселившийся в теле черного волхва. И Ругивлад с великим трудом поборол желание разнести всю избу-говорильню по бревнышкам.
— А это сам соображай, герой! Я совсем не против, если ты укоротишь Дороха на голову. Право, он много себе позволял, и полезного в этой голове не много, — ответил воевода и посмотрел словену в глаза.
Что-то в них заставило Волаха тут же отвести взор.
— Ты был бы еще более не против, если бы спровадил чужака за тридевять земель? Не так ли, Волах? Нам нечего делить!
Два дюжих сотника придерживали вконец взбесившегося жениха. Жупан и Буревид спорили, гости, брызгая слюной, орали на хозяев, радогощинцы отвечали тем же. Стоял страшный гвалт, и только одноглазый старик, что придумал поход за черепом Святослава, невозмутимо и даже отрешенно посматривал на крикливое сборище со стороны.
— Кто это? — спросил Ругивлад воеводу, встретившись с незнакомцем взглядом.
То был взор посвященного. Словен мог бы поклясться, что под грубыми одеждами скрывается учитель Лютогаст.
— Мудрено же ныне узнать его! — отвечал Волах уже громче. — Десять лет назад, возвращаясь от ляхов через Киев, наши купцы подобрали его близ Родни. Вокруг лежало не менее трех десятков супротивников. Он расправился с ними одни, хотя получил стрелу в грудь и нож в спину. Был он раньше великим воином! Верни ему Велес хоть на день молодость — уверен, остался бы он и вовсе цел! лыхал ли ты о Свенельде?
— Как не слыхать! Слухом даже Артания полнится! Но никто не знал, куда он сгинул после смерти князя Ярополка.
Противоречивые слухи о судьбе белого воина доходили и в Аркону. Соратник Старого Ингвара стал легендой еще при жизни. Всадник Свентовита, в молодости он навечно покинул священный остров, чтобы верой и правдой служить наследнику Рюрика.
— Свенельд сотворил нам немало зла, как впрочем и его воспитанник, князь Святослав. Но он же разметал богами проклятый Каганат! За то ему от всех вятичей вечная благодарность! Кто, как не сам Свенельд помог нам справиться с киянами семь лет назад? Владимирова рать продралась сквозь Брянские леса чуть ли не до самого Крома.[35] Да куда им дальше-то податься? Сам посуди! …По уши вывалялись в грязи и вернулись восвояси.
Теперь Свенельд доживает век в Дедославле. Туда не дотянется рука Киявии. Давно не поднимал он меча и, говорят, вновь посвятил себя богу Света. Лишь одна мысль не дает ему богатырю покоя: вина пред учеником и старшим сыном. Святослава не воротишь, Свенельдича Люта тоже… Но хоть так…
— А если я выиграю поединок? — не сводя взора с ретивого жениха, спросил словен.
— Девушка останется за тобой. Но повторяю! Ты нажил смертельного врага, который рано или поздно подкараулит тебя в укромном местечке с подручными. Таких надо либо резать на месте, либо убегать сломя голову.
«Уже пробовал!» — вспомнил словен, и в нем проснулось запоздалое чувство благодарности к Волаху.
— Выбирай: получить ли ножом в брюхо или расправиться со змеиным гнездом сейчас? Как только ты поразишь Дороха — если, конечно, сумеешь — на тебя навалится его родня, — пояснил воевода.
— Не хотелось бы кого-то убивать зазря! Глупо делать это из-за бабы! — соврал черный волхв и уличил себя в спасительной лжи.
Но Волах ничего не ответил, задумавшись о своем.
Наконец, жупан восстановил тишину.
— Добрый совет дал мудрый Свенельд! Негоже, что враги позорят прах доброго витязя! Коль упокоится в земле пепел Победителя хазар, боги вернут свое благоволение! Отразим завтра печенега — Ругивладу ехать к синему морю и вершить службу. И сроку ему даю до Больших Овсеней. И если службу свою справит, то и будет выкупом за Ольгу.
Буревид хотел возразить, но жупан еще не окончил:
— Обычай, меж тем, велит предоставить выбор жениха всесильному Роду. Коли вернется Ругивлад — оскорбленный им сын Буревида может вызвать зачинщика на поединок. Да свершится все, как завязано Пряхами!
…Всю ночь Ругивлад не сомкнул глаз. Ему так и не удалось объясниться с Ольгой. Да словен теперь к этому и не стремился. Женщинам по нраву либо победители, либо калеки. Потому он твердо решил разделаться с соперником.
Обитатели крепости, прослышав о решении Владуха и напуганные смелостью словена на Совете, начали избегать волхва еще больше. Сторонники Буревида выказывали открытую враждебность. Только Волах, который, судя по всему, плел собственную сеть, заглянул под вечер в горницу Ругивлада. Воеводу терзали худые предчувствия. Вскоре он ушел на стену проверять посты, а герой снова остался в одиночестве. Даже вечный насмешник и утешитель влюбленных Баюн куда-то исчез.
Ночь выдалась душной, и Ругивлад ожидал грозу. Несколько раз доносилось ржание лошадей, крики стражи отгоняли полудремоту. Незадолго до рассвета словена разбудил надсадный вой. Казалось, сотни волков вышли на охоту и затянули похоронную песнь по будущим жертвам. В ответ заревел рог, послышался топот людей, лязг стали. Ругивлад выскочил за дверь.
Причитали бабы и ныли испуганные детишки. По улице бежали воины, многие были полуодеты и плохо вооружены. Никто толком не мог ничего объяснить. «Вояки!» — презрительно заметил словен, но вспомнил, что не в Арконе, а среди вятических лесов.
Во широком дворе пред теремом жупана старшие разбивали воинов на группы и отправляли в разные участки крепости. Владух во главе сотни выезжал за ворота. Десятка три ратников выстроились в ожидании приказа. Рядом с ними Ругивлад углядел воеводу, который иступленно спорил с отпрыском Буревида. Не успел черный волхв подойти, как Дорох резко отвернулся в ярости бросился со двора.
— Что случилось?
— Зла не хватает! — ответил обычно спокойный воевода.
— Ну, все еще поправимо! — мрачно пошутил Ругивлад.
— Этому сопляку не нравится, что я распоряжаюсь его людьми, — раздраженно бросил Волах. — Сейчас не время для упреков! Нам силы объединять нужно. Степняки ночью на стену залезли. Спрятались и ждали подхода головного отряда. Но и мы не лыком шиты! Вовремя их заметили. Так они ворота открыть попытались. Половину мы перестреляли, как куропаток. Остальные зажаты во внутренних ходах стены. Возьми с собой человек пятнадцать.
— Это здорово! Все сделаю, воевода! Кого брать?
— Эй, Серый Хорт! — крикнул Волах ладно сбитому, крепкому темно-русому воину.
Вятич обернулся.
— Чужак пойдет с вами!
Хорт кивнул. Его люди один за другим исчезли в черной дыре потайного лаза, что вел в недра крепости.
Продвигаясь по запутанным переходам, Ругивлад недоумевал, зачем Волах отправил его с Хортом. Из всех домагощинских воителей, именно он да еще и сам чернявый сынок Буревида, невзлюбил нашего словена с первого взгляда. Однажды их памятный бой чуть не перерос в настоящий, но вмешалась Ольга, и все обошлось.
Волах видел перепалку собственными глазами. Возможно, он рассчитывал примирить противников. Хотя, со стороны опытного воеводы это было бы удивительно. Возможно, Волах просто забыл о враждебности Хорта. Или же у него не оказалось никого под рукой. А может, он решил избавиться от одного из них, а то и от обоих сразу.
…Шли уже долго, но никого пока не встретили. Проход то сужался, то расширялся вновь. Ругивладу, с его ростом, было тесно. Пахло сыростью и гнилью. Потолок опутывали белые корневища. Так воины добрались к лазу, выводящему на главную площадь, где были встречены сыном Волаха и его отрядом. Выяснилось, что спустившиеся было сюда печенеги получили отпор и пять-шесть оставшихся в живых загнаны назад в тоннель.
Теперь лазутчикам конец. Многие из них ранены. Вятичи потеряли двоих, а запутавшиеся в хитросплетениях хода враги — в три раза больше.
Расставив свежих воинов, Серый Хорт приказал остальным спешить к вратам, под начало воеводы. Сам он, сменив факелы и прихватив четырех ратников, продолжил преследование, желая убедиться, что враг и в самом деле ушел.
Ругивлад двинулся следом. А если вспомнить, что девушкам нравятся именно безрассудные, его поведение вполне объяснимо.
Прорубленный неизвестными мастерами ход уводил все глубже и глубже. Лестница была завалена трупами кочевников. Спуск кончился, и отряд оказался в большой для подземного помещения круглой зале со сводчатыми известняковыми сводами. Из нее в противоположные стороны вели два ответвления.
— Вы туда, направо. — приказал Хорт троим, а сам, вместе с Ругивладом и еще одним дружинником свернул налево: — До Оки им не добраться! — добавил он.
Выбранный коридор вначале широкий, заметно сузился. Потолок опустился ниже. Пришлось перейти на шаг и идти уже гуськом. Ругивлад, замыкавший движение, уже хотел было предложить остановиться, как вдруг раздался крик. Шедший впереди воин внезапно исчез. Колодец? Ловушка была столь глубока, что под тяжестью брони несчастный мгновенно пошел ко дну. Спутники не успели и глазом моргнуть.
Безуспешно пытаясь вытащить бедалагу Ругивлад и Хорт боком-боком как-то поменялись местами, так что оказались по разные стороны злополучной ямы. Еще раз наклонившись к воде, словен понял, что спасти товарища не удастся. Но это движение и сохранило жизнь самому Ругивладу.
Меч Серого Хорта высек сноп длинных желтых искр из стены подземелья, приблизительно там, где мгновение назад находилась голова спутника. Волхв инстинктивно подался в сторону, больно ударился о выступ затылком.
— Ну что ж, — сказал Хорт, — вот и мы, наконец, можем выяснить отношения. В лесу при пожаре я малость ошибся. Здесь нам никто не помешает!
И тогда Ругивлад заговорил нараспев, растягивая слова, низким, леденящим сердце голосом. Так его учили, так поступал он. Дуновение Нави погасило факела. Словен плел колдовскую паутину нида. Волхв слышал, как учащенно забилось сердце врага.
Хорт начал рубить мечом темноту наугад, пару раз чуть было не достав противника, которого выдавало свечение рун на клинке. Но словену удалось парировать. Он продолжал читать нид, а тот уже вершил дело…
Попятившись, вятич решил отступать в проход за спиной. Должно быть подумал, что в темноте Ругивладу не миновать злополучного колодца, коли станет преследовать.
— Постой, чужеземец! Не надо! — выдавил Хорт, глотая кровь, но та неудеожимо поднималась из чрева к горлу.
— Умри, собака! — ответил волхв, завершая заклятье.
…Когда Ругивлад бледнее смерти выбрался на поверхность, там его с интересом поджидал Волах.
— Ну как? — начал было воевода, но осекся под тяжелым взглядом словена.
— Кого ты мне подсунул в провожатые?
За стеной слышался звериный ор иноземцев, звон металла и страшный скрежет, дикое ржание скакунов, испробовавших копья.
Тут заскрипели мощные петли, врата отверзлись. На взмыленных лошадях в крепость ворвался истерзанный отряд Владуха. Воевода поспешил им навстречу.
— Враг здесь! Имя ему — Тьма! Они окружили городище. Мы напоролись на них, как… — прохрипел Владух, неуклюже сползая с седла.
Не договорив, он начал оседать на землю и был подхвачен Волахом. Из плеча жупана, пробив латницу, торчала длинная печенежская стрела. Не разжимая рук, Волах повернулся к воинам и громко выругался. Подбежавшие приняли раненного и кое-как поволокли к терему. Но был он так грузен, что едва взнесли на крыльцо.
Мгновение спустя около него хлопотала, причитая, Медведиха. Рядом бестолково металась облаченная в воинскую кольчугу Ольга. Очнувшись, Владух приподнялся на локте, потом встал на колено, выпрямился и, цыкнув на баб, тяжело поднялся к себе. На лестнице, поддерживаемый дочерью с одной стороны, и подсуетившимся Дорохом — с другой, он остановился. Было от чего! Доносившиеся отовсюду лязг оружия и крики перекрыл какой-то неведомый звук, будто десять ящеров одновременно испустили дух. Все замерли.
Появился Кулиш. Мальчишку трясло. Заплетающимся от страха языком он невнятно пересказал увиденное.
Часть стены Домагоща высилась над крутым обрывом. Приметив на реке движение, дозорные, как еще вчера было приказано воеводой, кликнули Кулиша. Тот, не долго думая, последовал наставлениям чужеземного волхва и вывалил в воду со стены полтора десятка приготовленных заранее дырявых в днище сосудов. Из Окских глубин взметнулись разозленные до невозможности водяные и принялись топить вражеские лодки.
— Это что-то!
— Ты цел? — переспросил волхв.
— Цца-а-арапнуло малость! Ничего! До свадьбы заживет! — Кулиш слабо улыбнулся и присел на камень.
Ночная вылазка планомерно перетекала в штурм. Взять Домагощ наскоком врагу не удалось. Утром силы Яви растут.
— Владух сильно ранен. Боюсь, стрела отравлена! Только он о том и слышать не хочет, — донесся до Ругивлада глухой голос, на лестнице появился Станимир. — Но, что это было? — спросил старик.
— Да Водяного царя разбудили! А владыка вод разбираться-то не стал! Взял всех, кто подвернулся! — усмехнулся Волах и, повернувшись к чужаку, добавил уже серьезно: — Ругивлад, помоги нам еще раз. Бери людей, сколько нужно. Вот тебе знак. Кто не подчинится — убивай на месте!
И Волах протянул жезл, наконечник которого украшала искусно вырезанная голова вепря, символа Сварожича.
Ополоснув лицо в стоящей здесь же, во дворе, бочке, Ругивлад хотел было идти подбирать помощников, но столкнулся с Ольгой. Ее, как обычно, сопровождал неизменный Дорох. Молодой волхв, несмотря на досаду, поздоровался. Ольга прошествовала мимо, скривив губки, но Дорох откликнулся:
— Будь здоров, Ругивлад! Еще встретимся.
— Непременно буду. Чтобы вскоре пожелать тебе покойной ночи. Этим я, боги свидетели, заслужу еще большую немилость у девицы. Да нам не привыкать! — и, подмигнув Ольге, словен удалился.
Напускная веселость волхва в миг улетучилась, как только он отошел на приличное расстояние, с которого девушка не разглядела бы, что с ним творилось. Ну, знаете, эти герои сами не ведают, чего хотят! На них не угодишь!
— Право, друг мой, не стоит мрачно смотреть на мир. Ты не из тех, кого первая косичка сведет с ума. Мы еще поборемся! — обнадеживающе заметил смутно знакомый голос.
Словен обернулся и дикими глазами оглядел стоявших позади.
— Он снова здесь?!
— Кто он, Ругивлад? Промедление смерти подобно!
Перехватив у грудастой селянки кувшин с водой и глотнув пару раз, он поспешил на Южную стену — лишь бы не расправиться в припадке ревности с Дорохом. Еще успеется, да Ольгин жених и не прост, коль ратится как правой, так и левой. С таким ухо держи востро!
На стене гордо пламенели боевые стяги родов и сотен Домагоща. Вой, скрежет, монотонный звон спускаемой тетивы и накатывающийся волнами посвист неотразимых оперенных смертей.
Лучники собрались отменные. Первой стрелой они с двухсот шагов били врага в глаз, а пять последующих, длиной в три локтя, уже гудели в воздухе, настигая очередную жертву. Но пока особого искусства от них не требовалось — окрестные луга были черны от вражьей силы.
Так и в былине поется:
Волах, уже верхом, отдавал последние распоряжения, вселяя уверенность в соратников своим ледяным спокойствием. К нему бросилась Ольга и пожаловалась на отца:
— Он приказал себя окольчужить.
— Настоящего воина не удержать в постели!
— Ты просто хочешь занять место жупана!
— Он, и только он — наш законный правитель. Воин сам защитит себя, а коли суждено погибнуть — на то Воля Макощи.
— Хорошо сказано, воевода! — отозвался появившийся на крыльце жупан. — Вот и встретимся в Ирии! Делай, что должен!
И в самом деле, вождь был одет в новую кольчугу, что охватывала не только тело, но и ноги до колен. Судя по виду, она была легка, почти невесома, но частые кольца свидетельствовали о необычайной прочности.
За Владухом стоял Станимир и разводил руками.
Возле Ольги обретался Дорох, даже в минуты боя веселый и полный желаний. Он нес какую-то похабщину, Ольга делала вид, что слушает все это, но ей было не до любовных словечек.
— Держись Дороха, — приказал ей отец.
Тогда она не выдержала:
— Болтун! Но поглядим, каков он в деле будет!
Владух грозно нахмурил брови, да в перепалку с дочкой не вступил а, поддерживаемый телохранителями, медленно начал обход защитников Западной стены. За ним следовали уже Родомысл с сыном. Они выполнили данное обещание, умереть, но не посрамить Дедославль.
Ревели трубы, волнами накатывались ржание и воинственные кличи. Доносились стоны сотен раненых.
Подозвав Творило, словен отобрал еще восемь помощников. Как он и предполагал, вятичи выполняли указания чужеземца без особого рвения. Ругивладу пришлось вытащить жезл воеводы. Дело пошло живей!
Чаши двух метательных механизмов вскоре были снаряжены горшками, полными какой-то дряни. От них смердило серой, смолой и жженым маслом. Опасаясь черного колдовства, ратники подносили снаряды отвернувшись и на вытянутых руках. Сказать по чести, чародейством тут и не пахло. А если и было оно, так вовсе не то, о котором помощнички думали.
Последнее, о чем волхв позаботился особо, — чтобы ни одна юбка не мельтешила у его людей перед глазами.
Убедившись в исправности конструкции из натертых до блеска щитов, Ругивлад осмотрелся. Он приметил сверху заметно поредевший отряд Волаха, что уходил от следовавшего по пятам скопища печенегов. При взгляде со стены уловка воеводы была понятна даже ребенку. Чтобы добраться до Западных ворот необходимо миновать узкое «горло». На стенах по обе стороны притаились лучники и пращники, готовые в тот момент, когда противник попытается ворваться в городище на плечах преследуемых, обрушить на врага град смертоносных снарядов и стрел. Теперь и Ругивладу пришло время заняться штурмующими, натиск которых вятичи отражали уже с трудом.
То здесь, то там на край (на края стен, наверное) ложились длинные лестницы. Вверх карабкались низкорослые и смуглые воины в кожаных доспехах, вооруженные легкими кривыми мечами. Женщины выплескивали на них кипящее масло, а рослые кузнецы лили вниз свинец. Срывались. Падали, обожженные и изувеченные, но тут же поспевала новая волна. Мужчины встречали неприятеля секирами. Сверху летели камни, бревна, дротики, пущенные неопытной юношеской рукой.
Печенеги не оставались в долгу. Вспарывая воздух, визжали стрелы степняков. Выбив сноп искр, одна ткнулась в бронзовый щит, едва не продырявив Кулиша. Мальчишка выругался.
Ругивлад посмотрел на небо. Безоблачно — око Хорса беспрепятственно посылало лучи. Сосредоточившись, словен плавно потянул рычаг… Солнечный зайчик, размером с корову, притулился на ханском шатре. Взвизгнули механизмы.
— Совсем неплохо, чужеземец! — похвалил Свенельд.
Он появился на стене одетым в броню и будто сбросил с плеч десятки лет.
«Греческий огонь» жадно пожирал войлоки неприятельского стана.
— Помнится, видывал я уже такое. Давненько это было, правда. Но ума не приложу, волхв, как ты выведал у ромеев их секрет?
— То уж моя забота, князь. Но без Творилы я бы не справился. Место на прошлой неделе пристреляли.
— Добро! — еще раз похвалил Свенельд, не обратив внимания на лесть. — Подпали-ка гривы вон той сотне, что мчится в обход! Коли глаза мои не лгут — ведет их сам Ильдей!
— Ничего себе глаза. Сам-то, поди, раза в три меня старше?
— Раньше люди и крепче втрое были, не то, что нынешнее племя, — загадочно отозвался Свенельд, но расспрашивать древнего воина Ругивлад не стал.
Печенеги приметили, как на стене снова что-то ослепительно вспыхнуло. Обугленные трупы и предсмертные хрипы сгорающих лошадей!
— Слава взору Сварожича! — грянули ратники.
По совету опытного Свенельда, Ругивлад метнул еще несколько пекельных «снарядов»… С ужасным свистом огненные ядра понеслись в гущу неприятелей. Обезумевшие люди катались по земле, тщетно пытаясь сбить пламя. Печенеги отхлынули, а до защитников долетел запах горящей плоти.
Хан смекнул в чем дело: раз в силе Сварожич, покровитель непокорных туземцев, никому не выдержать пламенного взора его очей…
На покрытых пеплом южных подступах остались лишь стрелки. Они лихо гарцевали на мохнатых лошаденках в чистом поле, дожидаясь глупца, который бы загляделся на их скок. Такой, к сожалению, то и дело находился средь молодых славян, желающих поспорить в искусстве стрельбы с опытными воинами. Но не успевал иной славянин отпустить тетивы, как в горло или грудь кусала его ядовитая печенежская гадина, и он срывался вниз под горестный стон женщин. Но теперь враги стреляли против солнца.
— Сумеешь ли передвинуть катапульты? — поинтересовался Свенельд.
— Увы и ах! Быстро этого не сделать. Я не Архимед.
— Кто это? Почему не знаю?
— Грек такой был, в прежние времена.
— Тогда поспешим к Северным вратам! — бросил одноглазый воин. — Печенеги все ж перехитрили, коли близко подошли — уже неуязвимы для твоих механизмов. Смекаешь?
Ругивлад, обходя сновавших тут и там защитников крепости, решил во что бы то ни стало найти Ольгу. Последовав совету воеводы, он направился вдоль стены, на Северный конец. Там не стихал гул яростной сечи. При машинах словен оставил подоспевшего Кулиша.
Руны на мече вспыхнули и засветились, предостерегая. Металл, точно зеркало, отразил три фигуры. Воины настойчиво преследовали чужеземца. Узнав телохранителей Дороха, волхв круто развернулся и крикнул:
— Здорово, братцы! У вас что, дело ко мне имеется?
— Смерть чужаку!
Он уклонился — в вершке над ухом просвистел нож. Рыча, убийцы разом бросились на словена. Но один из негодяев споткнулся, другой приотстал… С каждым случается, хотя волхв и шевелил губами.
Ругивлад принял на меч размашистый удар третьего. Крепкий парень попался. Словен скользящим движением отвел устремленное в грудь острие и внезапно оказался за спиной врага. Клинок разрубил кольчугу и, повизгивая от удовольствия, пустил кровь.
— Скверная рана, но ты сам напросился! — заметил волхв. — Жаль, коль лекарство не по нутру.
Тут подоспели еще двое. Они слаженно атаковали чужака. Словен чуть ли ни одним движением парировал коварные удары, утекая, извиваясь, огибая бойцов, хоть стена была и не так широка.
Один с разбегу сам напоролся на зловещий дар Седовласа. Клинок вошел ему в шею. Не в силах кричать, враг захрипел и, захлебываясь кровью, осел на доски. Во второго угодила «случайная» стрела. Боец безуспешно пытался выдрать ее из бока.
В следующем ударе не было никакого изящества. Меч Ругивлада со страшной силой обрушился на противника. Голова его раскололась, словно спелая тыква, и вятич замертво рухнул с высокой стены. Ругивлад глянул вослед.
Проклятье! Печенеги сумели тараном высадить Северные врата. И на улицах, и на стенах, и под ними кипела яростная сеча. Ряды защитников таяли, как снег по весне.
Ругивлад видел сверху, как на городище из-за леска неудержимо надвигается серая конная масса печенегов. Преодолев утыканный стрелами вал лошадиных и человечьих трупов, степняки устремились к захваченному проходу. Там по-прежнему шла кровавая схватка. Груды хладеющих тел, подрагивающих в конвульсиях.
Внезапно павшие ожили! Вскочили, кинулись навстречу конной лаве с леденящим кровь боевым криком. Казалось, их ждет немедленная смерть. Но славяне присели. Нырнули под скакунов, подсекая ноги и распарывая брюхо то одному, то другому несчастному животному.
Едва всадник слетал на землю, на нем оказывался вятич и коротким движением добивал проклятого врага.
— Русь! Русь! — таков был клич берсерков Арконы.
Именно он неожиданно грянул внизу.
— Русь! — воскликнул Ругивлад, и от этого ярого крика кровь закипела в его венах.
Славяне вторили: «Вятко! Вятко!». И меткие стрелы косили степняков десятками.
Ругивлад заметил неистового богатыря. Он дрался один с десятью противниками, ловко отражая удары наседавших печенегов двумя неестественно белыми прямыми клинками. Высокий и статный, этот воин то стоял твердо, словно могучий вяз, то пускался кружить, насколько это позволяли тела, беснующиеся в предсмертных муках
Ругивлад вспомнил, что где-то уже встречал этот удивительный цвет. Но размышлять некогда! Он бросился на выручку. Обтекая диковинного воина, через северную брешь в крепость вливались все новые и новые враги. Словен кинулся в самую гущу схватки, заботясь не о том, чтобы непременно убивать, а лишь бы калечить.
Его колдовской меч радостно принял на себя этот труд. Клинок Седовласа отсекал кисти, вскрывал жилы, впивался в непрочную плоть смертных. Справа и слева на трупы валились трупы. Средь них возвышался Родомысл, и с каждым мощным ударом боевого топора к ногам вятича падал сраженный враг.
Груды изрубленных тел покрывали улицы города. Ржавая кровь обратила землю в сплошное месиво.
На словена налетел печенег, целясь коротким кривым мечом прямо в горло. Но ему достался искусный и страшный противник. Не дожидаясь удара, Ругивлад быстро уклонился. Колдовской клинок взметнулся, сверкнув молнией. Холодное к людской боли железо разрубило голову, отсекая следом руку по самую лопатку.
— Кровь за кровь! — прохрипел словен.
Другого печенега он достал секущим ударом через грудь.
Прыгнул в сторону, и снова обрушил Седовласа на ближайшего врага, тут же принимая на меч новый сулейманов клинок.
Могло показаться, что какая-то волшебная сила охраняет словена от печенежских мечей и стрел. Но то лишь казалось его соратникам. Он пропустил сильный удар в спину, потом в грудь. Волхв отметил их как данность, но живя боем, не мог уже остановиться. Броня плотно облегала тело. Из-под пластин сочились грязные ручейки. Рубаха уже сто раз взмокла и липла к коже. Струйки едкого пота стекали со лба, смывая запекшуюся кровь. Шлем брошен — не привык, больно тяжел. Налетавший то и дело ветер рвал волосы и размазывал ковавую жижу по лицу.
Меч сам увлекал руку, а словену приходилось лишь сдерживать клинок, чтоб не вырвался. И он тоже вертелся вЬюном, отражая удары, сыпавшиеся, казалось, со всех сторон.
Сплетение разноязыких криков, испуганное ржание степных конец, жуткий клубок человеческих тел. Здесь, захлебываясь кровью, плевались, проклинали, крушили и резали. Здесь корявые пальцы находили вражье горло, а нож — мягкое брюхо.
Сквозь застилавший глаза кровавый туман Ругивлад видел рубящихся плечом к плечу жупана и его воеводу. Кольчуга на Владухе была рассечена в двух-трех местах, и кровь струилась по ней. Левая рука жупана висела плетью. Перебили ключицу. Предводителю особое внимание!
Ольга с бледным лицом. В руках сломанный лук. Дорох, поражающий противника в горло хитрым ударом… Затем было еще что-то, привлекшее внимание словена, и еще, но все это он плохо помнил… Млада в разодранных одеждах, и Медведиха, принявшая на вилы похотливого печенега. Родомысл в такой же, как и сам Ругивлад, окровавленной броне и с громадной секирой на плече.
Удары рождали ритм, даже не ритм — то была слышимая лишь ему, черному волхву, мелодия схватки. В такт пульсировали виски. Словен начал подпевать бою. Постепенно наращивая темп, взвинчивая его до невозможности… Он танцевал, меняя партнеров каждый раз, когда они ему пытались помешать! За ним не поспевали… Тогда он вновь находил их, слабых, и резал, уставших от танца.
И треклятый дар Седовласа, вторил черному волхву! Он выводил Песнь Сечи!! Упоенно, самозабвенно, восторженно, неистово!!!
Очнулся словен от боли. Вокруг была знакомая и незнакомая горница, в которой жили голоса без тел.
— Тогда сын Ильдея и говорит: «Пришла пора посчитаться! Тебе конец!» — да как размахнется бичом. А Свенельд встать-то после удара не мог, так он толкнул клинок в сторону печенега. Меч послушный. Ему довольно оказалось, вошел паршивцу в живот по самую гарду.
— Хорошо сквитались они! Скучать теперь Ильдею без любимца! А верно, что…?
— Правда, правда! Откуда еще может быть у Свенельда такое оружие, кроме как от Радигоша? Поговаривают, что Свенельд-то некогда прибыл в Киев из тех же краев… Только он светлый, а этот — чернец.
— Жаль, правда, Кулиша — трудновато пареньку будет без отца!. А еще больше жаль самого Манилу — пропал мужик.
Ругивлад лежал в своей горнице на лавке. Кто-то заботливо постелил на нее шкуру бера. Утыканная гвоздями доска, на которой словен проводил часы отдохновения, валялась в углу. Стол был непривычно чист от сосудов и колб. Кот прихорашивался, сидя на табурете. У отверстия со сползавшей вниз витой лестницей сидели двое. Один неловко клонил на бок перевязанную голову.
— А, волхв! Очнулся, наконец… А мы испужались. Ну и сыпал же ты заклятиями в бреду… Хозяйка!
В комнату быстро вошла Ольга.
«Значит, это она?! Медведиха бы не посмела!»
— Ну, мы пошли… — осторожно начали воины.
— Ступайте!
Ольга повела царственной рукой.
Под холодным взглядом Ругивлада сторожа чуть ли ни кубарем скатились с лестницы. Внизу хлопнула дверь
Волхв с трудом приподнялся на ложе.
— Отец погиб, — вымолвила Ольга, и точно хладным железом ранил его этот голос.
Узкая бледная полоска сжатых девичьих губ. Ругивладу показалась, уж никогда они не познают ни поцелуя, ни улыбки.
«За каждым волхованием, несомненно, стоят законы всего сущего. И наши обряды — лишь отражение рун этих законов, — размышлял Ругивлад, поглядывая, как иссеченное печенежским оружием тело Владуха возносят на вершину уже почти сложенного костра: — Знаки слагаются в слова, так и мы читаем Священные Тексты, великую книгу Рода».
Павших было много, очень много. Городище обезлюдело на треть. Смерть не разбирала, кто из Домагоща, кто с Радогоща. В огненном вихре взовьются герои искрами и, ведомые своим жупаном, предстанут пред очами Великого Водчего. А живые махнут на прощание рукой и пожелают им радости в заоблачных высях. Примут пращуры на небесных полях сынов и внуков, и заключат в отеческие объятия. Родичи встретятся вновь, а неостывшие еще прах и пепел будут началом новому кургану… Сколько их уже здесь, на землях непокорных славян? Но частичку пепла все ж положат вятичи под порог — да хранит родитель детей в доме сем!
Выше собственной головы не прыгнет никто. Ругивлад попытался. Получилось. Но толку чуть! Мысли роились, словно пчелы, перелетали с места на место, срывались и этим беспорядком мучили его:
— Мы разные. Ее удел — домашний уют, веселый смех детей, теплые шкуры на скамьях… Неотесанный муж, которого бы за буйный нрав побаивалась, но могла бы крутить им, как захочет.
Конечно, желание счастья порой толкает на поиски чего-то лучшего! Оно у каждого свое. И пути-дороги к нему разные. Почему же я не могу жить, как все, как они? Почему я обречен вечно шагать куда-то, когда вот эта девушка?! Вот она, чудная лесная родина! Чего еще надо, Ругивлад? Почему так тяжело? Зачем эти мысли? В чем мое счастье? А разве можно быть счастливым и свободным, стесняя волю другого?…
Ты противен Ольге по сути! Веря, что не бывает злых созданий, она, однако, не колеблясь берется за лук, когда на родичей лезет из Степи тьма печенегов. Счастье Дороха — в породистых лошадях с богатой сбруей, в веселом хмельном застолье, в красавице жене. И он рвется безоглядно к желанной цели, и берет то, что ему хочется, не подозревая о существовании в мире иных Сил. Вероятно, он прав! Может, и она права? Надо жить проще!
Но почему я не нахожу в этом ничего такого, что удержало бы от простого убийства? Как смею я вмешиваться в размеренную смену времен и поколений?
Покойный Владух, мир его праху, тоже желал счастья дочери, но старался выдать ее замуж, ради спокойствия жупы. Он свершил бы сущую нелепицу … Если я убью Дороха и женюсь на Ольге, то стану одним из многих, поправ ее чувства и свободу. Если я не уничтожу этого молодца — изменю себе снова, ибо отныне в ответе за девушку по праву самозваного героя…
…Пламя лизнуло небо. На север неслись свинцовые облака. Следом рванулись ввысь души усопших. Они летели в обетованный Ирий, туда, где обретают покой и вечность, где находят люди забвение. Но в Самый Последний День они вернутся на землю и примут участие в Битве Любви и Смерти.
— Пусть не печалятся Родичи! Все у нас идет ладно, слава Роду! Дай Бог им доброй жизни на полях у Сварги! — громко сказал Станимир, плеснув в огонь из кубка. — Хвала Радигошу!
— Родичи милые, то-ж вам, тятя и мамка! Все вам Отцы и Прадеды, Пращуры и Щуры! — поддержал Свенельд, и тоже выплеснул кубок, лишь пригубив его.
— Гуляй, народ Домагощинский! Живы будем — не помрем, а представимся — так на Том Свете жизнь, поди, краше нашей будет! — весело крикнул Волах.
Заиграли рожки да сопелки, зазвенели бубны. Хозяйки разносили пирожки и прочую жертвенную еду. Мальчишки без счета били куриные яйца — чье крепче выйдет.
А надо ли горевать? Роды небесные восполнятся новыми воинами, новыми женами. Прибавится у славян заоблачных заступников — глядишь, и в этом Свете от напастей отобьемся.
— За старых верных товарищей! — воскликнул Свенельд, поднимая чару.
— За Удачу! За лучший Удел! — грянули вятичи.
— Неужто, ненависть, жажда мщения порождает такое стремление к смерти, что даже случайная вспышка ведет в пропасть всякого, кто ждал любви? Слабость стоящих по краям этой пропасти — верный слуга Чернобога. Сколько бы мне не говорили, что Ненависть отступает пред Любовью, это бегство не влечет за собой приход Любви. Мертвое, увы, не вернется к жизни, — поделился Ругивлад с Учителем своими беспокойными мыслями.
— Оказывается, и твой ум бессилен перед чарами древних, — улыбнулся белый волхв Велемудр.
— Выходит, что так! — подтвердил словен. — В чем же смысл, если круг замкнут?
— Не знаю, — отвечал Велемудр, — никто еще не ответил на этот вопрос однозначно, да и вряд ли сумеет сделать это правильно! Мир такой, каков он есть, не лучше и не хуже. Мы должны принимать его таким, и не в силах исправить предначертанное. Смысл жизни — просто в ее продолжении.
— А не в том ли, чтобы когда-то разорвать этот порочный круг?
— Ой ли? Всякий обязан вернуть роду долг. Жизнь должна порождать только Жизнь. Это долг перед отцами и дедами, перед павшими на полях и холмах земли родной, перед теми, кто щедро полил ее кровью, но сберег славные корни.
— Между жизнями пролегла память людская. И кто сохранит эту память лучше, как не черный волхв, отказавшийся от Жизни и Яви…
Курган покидали столь же шумно, с песнями да музыками, оставив до утра на траве священные дары богам и пищу духам предков. Коль найдут ее завтра нетронутую — знать, прогневали вятичи пращуров.
Ругивлад и Волах отстали от всех, намереваясь закончить важный разговор. Отныне ни один вятич не посмел бы назвать словена чужаком. Отныне они были связаны воинскими узами неразрывно!
— …Жупан погиб, а на его место рвутся ставленники Радогоща, — намекнул Волах.
— По правде сказать, не хотелось бы вмешиваться в ваши дела. Но я беру на себя Дороха! Конечно, если бы Ольга и в самом деле предпочитала его, я и бровью не повел бы! Но девчонка решила меня позлить… Я твой союзник, воевода!
— Мне надоели вечные передряги и стычки за право вершить волю племени. И я, Волах, положу предел вседозволенности вождей! Иначе орды степняков поглотят нас.
— По-моему, они здорово получили, — усмехнулся словен.
— Разве Степь успокоится, пока на пути стоит Лес?
— Делай, как знаешь. Но что же Ольга?
— Я гляжу, по уши влюбился! Обычай велит ждать, пока ты не принесешь обещанное вено. И после поединка с Дорохом — девушка твоя, — размышлял воевода вслух. — Но сын Буревида, да и сам глава всех глав сделают все, чтобы ты не вернулся. Было бы спокойнее не иметь такого долга за плечами! За полгода многое может случиться.
— Пусть назначат время и место, — коротко ответил Ругивлад.
— Оно уже выбрано. Биться будете пешими. Любым оружием. До смерти.
— Тем лучше. Честь не позволяет ни вятичу, ни ругу брать девушек своей крови силой. Но смерть настигнет всякого, кто осмелится посвататься к ней, пока я буду в отъезде!
— Взаимность — редкий зверь, — горько вымолвил Волах. — Женщина полагается на инстинкт — этот зверь много проще, он вовсе неистребим. Если бы ей предоставили право выбора, она легла бы под того, от кого хотела бы ребенка. Баба ущербна, поверь моему опыту. Не переживай о том, поступаешь ли ты достаточно благородно. О каком благородстве может идти речь, если они предают на каждом шагу?
— Это уже мое дело. Я тебя покину. Надо хорошенько выспаться перед поединком, — ответил словен и, получив молчаливое согласие, исчез в сгустившемся сумраке.
Он поднялся в горницу и предался неотвязчивым мыслям о девушке.
Порою Ругивладу казалось, что он старик, что ему тысячи лет… А ныне он ощущал себя мальчишкой, глупым и неразумным:
— Ах, девчонка! Что же ты делаешь?
Вот Ольга бьется с печенегами в проломе крепостной стены, выпуская стрелу за стрелой, непостижимая в сочетании жестокости и очарования. Вот она протягивает кубок с вязким таинственным напитком. Мечтательная, лукавая улыбка. Глаза словно гордые звезды. Воздушный гибкий стан и упругая грудь. Да неужто девушка достанется какому-то Дороху? За его плечами — род. Ну, а за моими?
Нет горше бабьей доли! Сколько уже их перевидал Ругивлад. Морщинистых, красных от вечного стояния у очага, где кипит грубая похлебка… Во что превратятся ее нежные руки? Родив троих-пятерых, женщины быстро стареют, едва доживая до сорока пяти. Полные, с дряблой кожей и отвислыми грудями, потерявшие все божественное, что имели прежде.
Кто не сомневается — тот не волхв, но иногда и сомнение губительно! Он отпил из кувшина загодя приготовленный отвар. Поморщился. Но это хоть на час-другой обещало успокоить вконец взбесившийся мозг, где спорили голоса:
— К чему ей мудрость и знания древних? Только лишь затем, чтобы идти по дороге, предопределенной с самого начала? Влачить жалкое существование на поводу у неумолимых богов? Она не подозревает о своей участи! Неужели люди ничего не в силах предпринять против Недоли, которую уготовили и самим себе, и потомкам?! — говорил один.
— Ну и пусть каждый живет по своей вере. Живите так, как того заслуживаете! А что можешь дать ей ты взамен пути, на который толкает ее уязвленное самолюбие? Освободишь Ольгу от притязаний Дороха, а дальше что? Может, высшая мудрость в том и заключается, чтобы принимать все так, как оно есть? И не страдать от напрасных сомнений. В конечном счете, боги мудрее смертных. Не волноваться, а сразу положить голову на плаху, — возражал ему другой.
— Гибельно, если она последует за мной, но еще большим злом будет оставить всё на своих местах, — находил что ответить первый.
— С другой стороны, далась тебе Ольга! Вон их сколько вокруг, — не унимался второй.
— Но я — не такой, как все, и сделаю то, что должен, по своему разумению, наперекор обычаю! Он для того и существует, чтобы его изменяли.
— Ты силен, Ругивлад, но правильным ли будет ли использовать эту силу? Кто дал право решать тебе, что Ольге во благо, а что нет?
— Но я люблю ее!
— Тогда откажись от нее!
— Нет! Довольно я побыл несчастным воздыхателем! Надо знать меру всякому сомнению! — победил в нем черный волхв.
— Мрррр… — это кот выгнулся дугой в окне терема, а за ним во все небо расплывалась желтым блином полная луна.
— Кис-кис!
— Чего «кис-кис» да «кис-кис»? У тебя тут ни мяун-корня нет, ни печенки!
— Опять к Медведихе ластился?
— А где еще накормят бедного зверя?
— Ладно, дружище. Посоветоваться надо. Я ждал тебя.
— Ну, если так — выкладывай, что на душе… — протянул Баюн.
Усевшись на задние лапы, он, как ни в чем ни бывало, принялся ковырять в пасти длинным когтем.
— Только вот никак не пойму: чем же вы эти месяцы с дочерью жупана занимались? — с издевкой добавил кот, выплевывая невкусный хрящик.
— Чем занимались, тем и занимались, — отрезал Ругивлад. — Не твое кошачье дело!
— Ну, страдай, страдай! — продолжил котяра. — Баба, она и есть баба, а вовсе не луч света в темном царстве. Вам, смертным, а особенно волхвам, вредны несбывшиеся надежды! Чудак ты, Ругивлад, — мурлыкнул Баюн.
— Чудной всегда совершает нелепости на взгляд простого человека, народ поражается поражаются бессмысленности его непонятных дел. Куда безопасней быть обычным, быть «как заведено испокон веков», подстраиваясь под тот образ жизни, что тебе предложило племя. Жить так, как тебя воспитал род, и двигаться в общей колее. Знать заранее, что случится в будущем: колыбелька, ученичество, первая кровь, в бою ли, на охоте ли… Затем влюбленность, женитьба на совсем другой, волоки да пахота, семья, дети, старость, отбрасывай когти…
— Э… — сказал Баюн. — Не нравится мне, парень, твое настроение. Если решил погубить этого, как его там, Дороха, так и нечего страдать на эту тему. Дело житейское, не ты его, так он тебя…
За окном заорала кошка, и мохнатый бабник заторопился:
— Ладно, мне надо тут. Пора как-то личную жизнь устраивать. Не мальчик уж. Зван в гости…
Ступив к окну, человек распахнул ставни.
Кот мигом прошмыгнул между ними и растворился в ночи.
Даже если бы Ругивлад забылся тем сладким сном, что бывает только у детей, он знал бы, что пробуждение вернет его в действительность… Надо было, конечно, хорошенько выспаться… Но все-то это разумно на словах. А на деле — поди попробуй, когда Ольга так и стоит перед глазами.
Видения мимолетны. Приятные грезы наяву, чуть он задремал, сменились кошмаром: дымящиеся руины городища на берегу моря, она, одна одинешенька, потом вдалеке какие-то фигуры в красном…
Он говорит во сне, говорит с девушкой так, как не посмел бы никогда, но спящему уже ничего не воспрещается. А в ответ лишь: «Мне тяжело с тобой, Ругивлад. Когда ты рядом — опускаются руки и жить совсем не хочется. Уходи! Ты не нужен мне…» Затем, грузно перевалившись через борт лодьи, он видит Фредлава и еще прежних, знакомых ему с детства, людей… Воины толкают судно в море, прочь от берега. Киль оставляет на песке глубокий след. И корабль уходит, а он, черный волхв, не ведая покоя, снова уплывает куда-то от своей любви и призрачного счастья, и проклятый меч Седовласа за спиной, и одежды в крови…
Ругивлад проснулся в холодном поту, но быстро взял себя в руки. Наваждение снял, окунув голову в ведро с водой. Так-то лучше!
Внизу засвистели.
Роняя капли на дощатый пол, словен двинулся к распахнутому с вечера окну.
Условный сигнал повторился.
— Иду!
Возблагодарив в который раз мастеров Арконы, волхв любовно огладил изумительно легкую и прочную темную броню.
Сборы заняли несколько мгновений. Ругивлад прихватил клинок и крадучись, чтобы не потревожить Медведиху в ее комнатушке на первом этаже, спустился по лестнице к Волаху.
— Я готов. Пошли! — подтвердил он, стиснув рукоять колдовского меча.
Верный гридень застыл у дверей в покои светлого князя: «Красно Солнышко велел никого не пущать! У него Совет нынче!» — остановил он посыльного Волчка, и, сколь тот ни просил стража, приворотник твердил свое «не велено» и стоял насмерть.
Ох, не поздоровилось бы им, кабы потревожили по дурости мужей за государственным-то делом. Но, по счастью, ни тот, ни другой так и не узнали, о чем же совещались Владимир с дядей за дубовыми тяжелыми дверьми палаты.
— Хочу напомнить, дядюшка! Это ведь именно ты советовал нам повременить прошлой осенью.
— Советовал, и могу еще раз повторить свои слова. Нельзя в болота по осени соваться. По таким дождям лишь грязь месить, и вернулись бы ни с чем.
— Мы бы и не полезли! Говорил я, не Бермяте к печенегам бы ехать. Ты, воевода, на дело скор, да на слово слаб. Уж ты бы, дядюшка, сумел их расшевелить.
Бермята стоял тут же, потупив очи, на душе у него было пасмурно. Ильдей обещался разорить Домагощ и доставить дочку жупана непорченой в условленное место. Там кияне бы лихо отбили девушку у степняков, явившись спасителями. За то Ильдею обещана была круглая сумма и милость самого Киева.
Вспоминая прежнюю дружбу Ильдея с Ярополком Святославичем, это для хана оказалось бы очень кстати — выслужиться перед новым властителем Киявии.
Свои услуги предлагали многие, усмотрев в Ильдее соперника, но Владимир, ловко играя на распрях печенегов, оставил все, как есть.
— Ты бы подумал, племянничек, сперва, что дружина недовольна. Ругают тебя молодцы в Корчме… — продолжил вельможа.
Никто, кроме Малховича, не смел говорить с Владимиром в таком тоне, но князь хорошо знал, чем обязан дяде, и сносил подобные упреки молча.
— И за что нонче кроют князя стольнокиевского?
— Раньше — за то, что Киев да Новгород усмирил, целуясь с варягами…
— Так, где они теперь, эти варяги? — усмехнулся князь.
— Ныне — за то, что милуешься с печенегами!
— Не их песьего ума дела! — нахмурился Владимир, и его пальцы в дорогих перстнях сжали поручни кресла. — Предо мною едины и русич, и словен, и печенег! Мне нужнее сейчас послушный слову Киева кочевник, чем вольный варяг. Глянь, ромеи какую державу отгрохали. Наша тоже не хилой будет — дай срок! И пусть покорятся власти моей дикие вятичи. Им однажды удалось меня провести — ну, да я ученый стал. Пусть теперь с печенегом ратятся. Ни единого дружинника на них не поведу — сами ко мне вятичи прибегут и в ножки поклонятся: спаси, мол, Красно Солнышко, от степняков!
Я державу строю, и всяк, кто супротив двинется — пожалеет. А с печенегами будет так же, как и с варягами… — не договорил он и рубанул рукой наотмашь.
— Но речь не о том, — продолжил Владимир, шумно вздохнув. — Вишь, воевода, с ума схожу по красной девице! Все из рук валится который месяц! Давно со мной такого не случалось! Как ты посмел ее тогда упустить?
— Не вели казнить, светлый князь! Дозволь слово молвить! — поклонился Бермята.
— Да кто тут казнь-то поминал? Реки! — нетерпеливо бросил Владимир, хотя уже не раз слышал эту историю.
— Слугам моим удалось выкрасть девушку из-под самого носа Владуха. Двое суток уходили они от погони. Меняли лошадь на лодку, лодку на телегу, а там и снова верхом… Так и довезли дивицу в лагерь.
Мы тут же тронулись в обратный путь и совсем уже достигли стен Киевских, оставался один переход, как ей посчастливилось бежать. Помогла девице эта чернобровая стерва, ну, как ее… Забыл имя.
Мои слуги преследовали беглянку, но она перехитрила. Направилась не к своим, а в ту же сторону, что и прежде — в стольный град! Поздно сообразили, каюсь.
Был у меня почтовый голубок, так я бересту на лапку повязал — и в небо! Вот, свет-Малхович и подтвердит — получал он весть, али нет.
— Все верно! — продолжил Добрыня. — Я разослал людей по торным дорогам близ Киева, семеро не вернулись. Их нашли вскоре мертвыми. И знахари твои сказы вели — смерть они приняли от большого Страха! Лошади тоже околели. А рядом обнаружили чужие следы. Один — маленький, словно ступал юноша, то скорее всего девчонка, обутая в черевья. Второй — большой, незнакомый.
Рахта-дружинник, что лешего тебе ловил, сказал, таких сапог в Киеве не кроят, словенская, говорит, скрня. А третий след и вовсе звериный. Вот тогда и понял я, кто перебежал нам путь.
Глаза Владимира вспыхнули на миг, но как вспыхнули — так и погасли:
— Дальше молви, дядюшка!
— Было там еще и странное, и жуткое. Печать драконьих лап и полоса от его хвоста. Сперва мы решили, мол, дружиннички перепугались поганого змея да испустили дух. И впрямь, это большая редкость по нашим временам! Последнего пару лет назад Кожемяка пришиб… Но разве лошади мрут от страха-то разом? Это, во-первых. И, во-вторых, змей не тронул ни человечину, ни конину, ни кота, ни чужака! А дочь Владуха благополучно вернулась к отцу — остается удивляться ее храбрости.
Значит, твой незваный гость ведал, как рядиться с чудищем. Этого не удавалось ни Илье, ни тезке моему — все они непременно лезли в драку.
— Да, знаю, знаю я! Почитай, шестой раз слышу. Будь неладен тот чужак с котом своим заморским! Бог поможет — свидимся! Не поможет — всё равно найдут его, — разозлился Владимир.
И, глядя на Краснобая, добавил:
— Надо ж было вам прилюдно Богумила порешить. Теперь получается, чужак — и мой кровник! … — А бабу, во что бы то ни стало, найдите! И живой, ты слышишь, дядя? Целкой, нетронутой притащите ее ко мне!
…Волхв Станимир, ощупывая стены, поднимался в темноте по крутой лестнице. Чтобы задобрить Домового да женку его, старик еще загодя, напросившись к Медведихе в гости, вроде подлечить бабе зубы, поставил за печь крынку с молоком. Раз нынче духи не мешают, значит, сошло с рук непрошеному гостю.
— Да собственно, чего я перетрусил? — решил он, вскарабкавшись, наконец, наверх. — Это еще неизвестно, воротится ли чужестранец. Боги на этот счет ничего не поведали.
Освоившись в незнакомой темной горнице, Станимир, двинулся маленькими шажками к столу и засветил масляную лампу.
— Чудеса! — пробормотал волхв. — Сработана не по-нашему.
Обычно светильню делали из глины в виде открытого снизу конического стояка. К верхней ее части примазывали глубокое блюдце для масла. Готовили их, как и прочую посуду, на круге и ставили прямо на стол.
У этой лампы была еще и вторая плошка, на которую масло стекало. Глина тоже была какая-то белесая, а не знакомая вятичу горшечная.
— Лампа-то почти не чадит! — продолжал восхищаться Станимир. — А свету дарит больше!
Волхв огляделся. На гладкую и черную, точно от копоти, стену ровными строками ложились незнакомые руны. Были они местами стерты. Связность символов была нарушена.
— А парень-то умен! — ворчал Станимир под нос.
Потом следовали какие-то колонки, крестики и черточки вперемешку со стрелочками. Достав длинный свиток бересты, старик принялся тщательно перерисовывать угольком эти новые для него значки, решив на досуге, если удастся, над ними покумекать.
— Гм… Гхм… Мда.
Волхв вернулся к столу, где в ряд лежали церы — дубовые дощечки, покрытые тонким слоем воска, и несколько свинцовых писал. Острые с одной стороны, писала были толстыми и закругленными с противоположного конца. Как только записи становились ненужными, этой стороной слегка разогретой, воск разглаживали, а значит, можно было писать по нескольку раз на одной и той же дощечке.
Доски скреплялись в тома. И волхв понял, что не успеет… И заплакал…
— Старость не радость! А у мальчишки — все впереди! Годы размышлений, годы ошибок и прозрений, и он сумеет гораздо больше…
— О боги! — прокряхтел Cтанимир, вновь склоняясь над дощечками.
Да, эти руны с ним не говорили. Он даже провел по строкам чуткими пальцами, погладив восковую поверхность.
В какой-то миг ему показалось, что незримый коварный враг накидывает прочную сеть волшебных символов, и старик, на всякий случай, коснулся своих оберегов — когтей петуха и клыка вепря.
Очутись Станимир на улице, он различил бы далекий перезвон клинков, но волхву нет дела до воинских забав, его забава куда увлекательней.
…Как и воевода Домагоща, Дорох слыл обееруким. Мягкими и осторожными шагами он приближался к словену. Ругивлад тоже двинулся вперед, не обращая внимания на укоризненный взгляд Волаха.
Тот ведал, что соперник словена не раз и не два участвовал в схватках один на один и настолько умело владел своим парным оружем, что, пожалуй, мог бы рассчитывать на легкую победу. Но здесь поединщик его выдался не из местных.
Дорох ругался цветасто. Словен с трудом улавливал смысл развесистой, как дикий шиповник, брани, что была понятна каждому пацану Домагоща, но не ему, словену по рождению и ругу по воспитанию.
Вдох. Задержка. Выдох.
Внешне Ругивлад казался спокойнее разомлевшего на солнце сытого полоза. Дорох жаждал иного: разозлить, заставить ошибится. Иная оплошность может оказаться роковой для противника.
Снова вдох. Задержка. Снова выдох.
«Попробую, раз и тебе этого хочется!» — решил Ругивлад, отводя первый удар и моментально уворачиваясь от второго. Но злость не приходила, и только когда вятич начал поминать достоинства Ольги, которых словену, понятно, не видать, как своих ушей…
— Зачем она тебе, Дорох? Что ты можешь ей дать? — прорычал словен.
Проклятье! Сбил дыхание, незамедлительно прозевав меткий удар в левый бок. Впрочем, пластины держали.
— Дурак! С бабами надо по-простому! Что она мне даст! — отозвался Дорох и выругался, тут же получив в предплечье.
«Квиты!» — закипело внутри.
Шагах в тридцати от места поединка стояли Волах, непривычно серьезный Кулиш и еще несколько сторонников Ругивлада. По другую сторону поля виднелся стяг радогощинской жупы. Там, у поваленного дерева, расположились столь же немногочисленные люди Дороха и его отца.
Раннее утро и лесная поляна в глуши были выбраны воеводой из желания избежать возможных стычек и окончательного раскола родов земли Вантит.
Присутствующие должны видеть: поединок ведется по всем правилам, и никто не вмешивается в мужской разговор двух женихов. Каждый из них обещал, что не примет помощи со стороны и воспользуется в поединке только тем оружием, что принес с собой.
Буревид не слишком опасался за жизнь сына. По его мнению, чужак, оскорбив «главу всех глав», поступил глупо. А ведь мог бы убираться к Чернобогу — и остался бы цел! В Радогоще уже готовились к свадебным торжествам.
Прежние соратники Владуха, хоть чужеземец и снискал в минувшей битве уважение и славу, тоже не особенно верили в его победу. Были, однако, и такие, что, не сомневаясь в исходе, вначале хотели поединка, а теперь же горько раскаивались в содеянном. Воевода стоял бледнее смерти в ожидании воистину страшного. Он-то видел, что чужак щадит Дороха и забавляется с ним, незаметно подводя врага к развязке.
…Бой продолжался с переменным успехом. Несколько раз обменявшись ударами, противники вели себя куда осторожнее. Они кружили по полю, гоняя друг друга по колено в стелившемся у самой земли тумане. К удивлению невысокого и коренастого Дороха, долговязый чужак ничуть не проигрывал ему в ловкости. Однако у волхва был окровавлен бок, а вятич то и дело опускал вниз задетую руку.
— Не устал, словен? — усмехнулся Дорох.
Звякнув о клинок Седовласа, один его меч скользнул вниз и съехал к гарде, а второй едва не достал врага в живот.
— Куда там? Только разогрелся! — уже зло пробормотал Ругивлад, парируя.
Вдох. Задержка. Выдох.
— Нет, ты все-таки устал!
Довольный этим Дорох вновь принялся без удержу подначивать противника:
— Слабеешь, чужак? Бабы любят веселых, сильных! Бабам нужны мужики, у которых стоит, как кол. Да куда тебе, от одной-то каши? Ты, чужак, и самого простого, как видно, не умеешь… И недели не пройдет, а я введу Ольгу женой в отчий дом! Впрочем, ты этого уже не увидишь, чужак!..
Выдох! Откат! Вдох!
— Вот и она!
Дорох резко подался назад и поднял меч к небесам в приветствии, глядя при этом куда-то за плечо Ругивлада.
— Меня не проведешь!
Вдох! Задержка! Выдох!
— Пора! — решил, наконец, черный волхв.
— Не может быть? — удивился Дорох, почувствовав, как костлявая когтистая лапа схватила его за самый мозг и начала мять, равномерно и безжалостно, все сильнее и быстрее.
«Что это! О, кощеево отродье! Пусти меня!» — он дико вскрикнул, роняя ставшее во сто крат тяжелее оружие.
На месте поединка бушевал смерч. Высокие травы скрутило и смяло, выдернуло с корнем. Вертелись ветки и прошлогодние листья. Ураган завыл, растирая все в труху.
Уворачиваясь от носящейся в воздухе листвы, вятичи силились разглядеть, что происходит на месте поединка. «Нет!» — донеслось сквозь свист и рев ветра: «Пощади!» Буревид узнал голос сына. Он бросился бы на его зов, но друзья повисли на нем, точно псы на вепре, ибо все видели, как чужак-словен, соблюдая правила, воткнул полуторник в землю перед собой.
Воткнул и скрестил руки на груди…
Последнее, что успел разглядеть затуманенный взор Дороха, было исказившееся странным образом лицо врага. Все человеческое в нем исчезло. Лицо превратилось в кошмарную маску, глазницы испускали зеленоватое свечение. Отродье Нави улыбалось, попирая жизнь, его жизнь, жизнь Дороха, ускользавшую навеки сквозь черную пустоту, распахнувшуюся голодной пастью. Столб неодолимой, неведомой Силы ударил Дороха в грудь!
И он рухнул, сраженный, к ногам противника, будто в разверзнувшуюся бездну.
— Пощади!
— Поздно! — ликовал черный волхв, стоя на самом Пороге.
Он ждал этого освобождения, желал его! Ругивлад дышал полной грудью, ибо разрушительная мощь, напоенная кровью жертвы, на время покинула свою обитель. Она оставила служителя, но надолго ли?
Даже воевода, завороженно глядя на вращающийся вокруг чужеземца призрачный конус, не сразу понял, что произошло. И даже когда невесть откуда взявшаяся Ольга вбежала в круг и пропала в вихре, околдованный навью Волах не шевельнулся.
Лес угомонился, омертвели травы и утих листопад. Словен так и стоял со скрещенными на груди руками.
Подбежав к трупу сына, Буревид в ужасе отпрянул. У видавшего вида бойца волосы встали дыбом при одном взгляде на исковерканное тело. В грудной клетке зияла брешь, рядом на траве валялось маленькое вздрагивающее сердце. Никакое, известное вятичу, оружие, не способно нанести такие раны. Жилы по всему телу были разорваны, глазные яблоки лопнули, а язык вывалился наружу из разъятого рта. На три шага вокруг трава покраснела от выплеснувшейся разом руды.
— О боги! — взмолился словен к небожителям.
Пав на колени, Ругивлад в отчаянии склонялся над бездыханной Ольгой. Он припал бы к ее груди…
— Неужели…
Но крик Волаха заставил его обернуться.
— Берегись!
Медленно, слишком медленно. Он был бы убит десять раз, головой поплатился бы за эту оплошность, непозволительную для воина, но простительную для влюбленного.
Воевода с трудом отвел предназначавшийся словену удар секиры.
Его воины навалились на Буревида и выкручивали руки, отбирая боевой топор.
— Навь идет! Навь уже тут! — бормотал жупан, тряся головой, словно сумасшедший.
— Думай, что говоришь! Все мы под защитой владыки — Радигоша! А разить в спину, как последняя сука, каждый умеет! — выругался Волах, но, видно, сам мало верил в сказанное.
— Нет никакого Радигоша! Боги оставили нас! Мальчик мой… Бедный мальчик мой!
— Все видели, он опустил меч! — зло возразил воевода.
Кулиш пытался перевязать Ругивлада, но тот, истекая кровью, стоял на коленях у тела девушки и молчал. Он ничего и никого теперь не слышал. И он не видел ничего и никого, кроме Ольги. По щеке словена сползала одинокая слеза.
Буревида, наконец, скрутили и оттащили в сторону. Волах озабоченно покачал головой. Он давно уже научился не спешить даже в самых неожиданных случаях. «Слабый!» — сказал он и опустил девичью руку на траву, где сверкала кровавая роса.
— Ныне ты вершитель законов, Волах! Предаю себя на суд нового жупана! — громко сказал словен.
И Кулиш и те, что стояли за ним, громко вторили:
— Да здравствует жупан Волах!
— Справедливости! — вопили сторонники Буревида. Кое-кто из них уже хватался за мечи.
— Я убил ее. Мне все равно, — тихо добавил Ругивлад, но его никто не услышал.
— Она жива! — раздался внезапно трубный голос, отразившийся эхом под сводами могучих дубов.
Все обернулись.
И Волах первым преклонил колено.
— Не думал я, что маловерны мои правнуки! — продолжал Хранитель-Радигош.
Величественная осанка бога подавляла. Вслед за воеводой, поспешно склонились и остальный. Ничего не замечая, Ругивлад продолжал шептать у распростертого на земле тела, сгорбленный и сломленный своим преступлением.
— Она жива! — повторил Радигош, простирая руку.
— Убирайся! Я не звал тебя! — непонимающе прорычал черный волхв, поднимая глаза на Хранителя.
В самой глубине его души уже готовилась к прыжку какая-то скрученная доселе в узел ядовитая упругая гадина. Словен пытался бороться, но настолько обессилел, что вот-вот был готов признать поражение.
— Отойди! Или ты хочешь, чтобы она и в самом деле умерла? — властно сказал Радигош, останавливаясь рядом с волхвом: — Прочь! Иначе будешь искать ее у Велеса!
Ругивлад поднялся с колен, но подчиниться не спешил. Нет, он не собирался перечить Сварожичу, но желанное и пугающее похмелье, всегда возникавшее после проявления навьей силы, похмелье, к которому он давно привык и научился не замечать, с неожиданной легкостью сминало его сознание. Он не понял приказа.
Радигош слегка нахмурился, и онемевшие ноги словена внезапно сами увлекли виновника на четыре шага назад. Бог склонился над телом. Из руки Хранителя пролился сказочный алый свет, вокруг Ольги появилось переливающееся сияние. Воздух наполнился удивительными ароматами.
Но тщетно… Сияние ослабло и стало затухать, пока совсем не померкло.
Лес пахнул сыростью.
— Волах, ты отнесешь ее к Станимиру. Я дам ему Силу! — озабоченно произнес Хранитель, но тут же облегченно вздохнул: девушка пошевелилась.
Уловив движение, Ругивлад хотел было броситься к ней, но властная длань Белого бога остановила его порыв.
— Не буди ее, черниг! Сейчас она спит. Не тревожь благой сон!
Потом Радигош обратился к остальным:
— А вы, внуки мои, возвращайтесь в крепость и готовьтесь к новой битве! Единство вам еще понадобится!
— Я тоже вернусь, Волах! — яростно крикнул словен: — И я добуду череп Святослава, как обещал! Клянись и ты, что с Ольгой ничего не случится!
— Страшнее того, что было? Нет, не случится! — молвил в ответ Волах.
Он скрестил взор со взглядом чужестранца и, увидев в зеленых глазах Ругивлада муку, ужасную муку, равной которой не ведал, добавил:
— Мы будем ждать. Ступай!
Легким, не приминающим траву шагом, Хранитель подошел к победителю и взял его за руку. В то же мгновение Ругивлада потерял чувство реальности происходящего, будто мир повернулся к нему спиной. Люди исчезли, на поляне не осталось никаких следов схватки, а в потемневшем небе вспыхивали первые робкие звезды, знаменуя ночь.
— Где мы? Волах, должно быть, унес ее?
— Нет! — возразил Хранитель. — Здесь еще никого не было! Все случится завтра, а я дарю тебе целый день.
Рука Радигоша была жесткой и горячей. Казалось, через нее в уставшего волхва вливается поток дивной созидательной энергии.
— Так вот… — тут Хранитель произнес слово, которое когда-то давно, там, в далеком детстве, служило Ругивладу именем, так называла его мама, — ты немедленно уйдешь от вятичей, ты покинешь пределы Вантит. Я советовал это уже в первую нашу встречу, а сейчас и так все понятно. И уйти тебе придется не простившись.
— Но ведь я уничтожил его?
— Это несомненно.
— А Ольга?
— Ее бы ты тоже убил, но с ней все будет в порядке. Об этом я позабочусь! Только убирайся поскорей! Каждый час промедления увеличивает мощь Нави. Я не просто так дарю тебе эти сутки, но вскоре уже ничем не смогу помочь, … и ей тоже, если ты не покинешь эту землю. Я успел на сей раз, но завтра… Ты уйдешь немедленно! Это лучшее из всего, что Ругивлад может совершить ради любви.
Тут Радигош отпустил руку словена и поднял глаза. Они были совершенно обычные, синие, и только их поразительная детская ясность никак не вязалась с лицом Хранителя.
— Когда-то я тоже, гм…, в некотором роде был человеком. Если хочешь, мне искренне жаль тебя. А вот и твой попутчик!
Ругивлад проследил за взглядом бога и заметил, как из воздуха медленно выкристаллизовывается воткнутый в землю рунический клинок, с повисшим на гарде котом. Зверь выглядел так, будто съел деревянную мышь и сейчас тщетно пытался ее переварить.
— Все помыкают бедным котом, как хотят. Надоело! — сказал Баюн — Прошу учесть, иногда во мне просыпается тигр.
Неожиданно котище стал расти, надуваться, увеличиваться в размерах. Вот он стал с добрую рысь, вот уже похож на крупного барса. Иссиня черный мех кота сменился на голубоватый. Клыки неимоверно вытянулись, и взор не предвещал Радигошу ничего хорошего. Еще миг, он бы прыгнул на Хранителя.
— И почему бы тебе, черный волхв, не испробовать свои кошмарные способности на Седовласе? Может, этим ты от них избавишься? — продолжил Радигош невозмутимо.
— Ну, нет, я так не играю! — обиделся кот.
Казалось, оборотничество волшебного кота не произвели на бога никакого впечатления.
— Глупец! Неужели ты столь несведущ в смерти, что надеешься исцелить её! — бросил кот Хранителю. — Тебе это не удастся!
Радигош улыбнулся словену еще раз и махнул ему рукой на прощание.
— Зато я сведущ в девчонках. Поживем — увидим!
Затем он бесстрашно повернулся к зверю спиной и, не спеша, зашагал себе вглубь леса.
— Коты, между прочим, тоже благородные! Я — не шавка какая-нибудь. Я не нападаю со спины и не кусаю за пятки, пора бы это знать! — ёрничал Баюн.
— Я ухожу, Радогош! Но пусть ждут меня к Великим Овсеням! И тогда уже ничто и никто не сумеет меня остановить, — твердо сказал Ругивлад.
Но бог уже ничего не ответил герою.
Ссутулившись, Хранитель ходил с поляны своей невозможной походкой, медленно растворяясь среди деревьев. Только зычный голос его продолжал звучать так ясно и отчетливо, будто он по-прежнему находился рядом: «Я дарю тебе эти сутки, но вскоре уже ничем не смогу помочь, … и ей тоже, если не покинешь эту землю».
Голос стих. Ругивлад, как прежде, пристроил за спиной меч. На траве валялся все тот же черный кот. Зверь решил отложить разбирательство с Радигошем до лучших времен. Поглядывая на словена, Баюн фырчал: «Ты бы лучше на нем попробовал свои способности…» И зло сверкал зелеными глазищами.
Ругивлад улыбнулся: «А что? Это тоже мысль! Но как ретиться на Радигоша?…»
И он направился в сторону, прямо противоположную Хранителю, прихрамывая от резкой боли, отдававшейся в боку. Повязка под одеждой разбухла от сочившейся крови, и теперь каждый шаг давался раненому не без усилий. Словен прижал к ране ладонь — так легче. Но боль всё равно отдавалась в ногу, и хромота придавала путнику еще более зловещие черты…
Кот изрядно прибавил в весе. Тащить его на себе человек не собирался, да Баюн и не просил. Он семенил следом и бурчал под нос:
— Мальчишка и есть мальчишка! Тоже мне, Сварожич нашелся. Голова — она не только для того, чтобы шапку носить…
Ругивлад уходил, уходил все дальше и дальше, туда, где его ждали новые удары, туда, где он будет наносить их сам, не заботясь о последствиях, лишь бы на миг очиститься от Силы, что составила его сущность. Он шел, и звезды безразлично взирали на этот путь свысока. Холодные маленькие звезды на вечном небе. Травы расступались пред ним и вновь смыкались за спиной странника.
Тишь…
Но она была нарушена звуком его тяжелой поступи, и кровавый след влачился за посланцем Седовласа. Кровь падала в пыль. Пыль скатывалась в шарики. По этому следу, таких, как Ругивлад, всегда найдут гончие псы.
Как говорят мудрецы, обычно немногословные: либо все — либо Ничего. Ему досталось второе. И слуга ему — он, Ругивлад.
Молись, волхв! Взывай к Силам, богам… К кому угодно. Но духи не внемлют мольбам! Ты сам им ровня и пеняй на себя!
Он знал это, и продолжал дорогу во тьму. И это было его право!
«Волшебство любви всегда противно магии, где каждый получает по заслугам, хотя невозможно и предположить, что Лада всегда несправедлива!» — думал пришелец из ниоткуда и путник в никуда.
И уходил все дальше и дальше…
[24] Ретра (Радегаст) — культовый центр лютичей, известный Храмом Радегаста-Сварожича. Был сожжен германцами в 1147 году во время крестового похода против язычников. Бронзовые копии с деревянных изображений богов лютичей и ритуальные предметы из Ретринского храма найдены в земле деревни Прильвиц в конце 17 века. Фигурки покрыты славянскими руническими письменами, как и оригиналы кумиров, согласно свидетельству германской хроники, священника Дитмар Мерзебургского (ок. 1018 г.).
[25] Дедославль, Дедилов — легендарный город вятичей. По мнению ак. Б.А.Рыбакова этот город был расположен между рекой Упой и Доном, юго-восточнее Тулы. Первое упоминание о Дедилове содержится в Ипатьевской летописи под 1146 г.
[26] Ящер — мировой змей, на котором лежит и поворачивается Земля. Мидгарский Змей (Ермунганд) в скандинавской мифологии — сын Локи, на которого опирается Земля, аналогичен по функциям славянскому Ящеру. У авестийцев — Ажи-Дахака. Пекельное божество Ясса — Яжа — Яша известно по средневековым польским поучениям против язычества.
[27] Корович — иное имя Велеса, «скотьего бога». Коровичами так же называли себя те, кто производил свой род от Велеса. Например, ас Один считается потомком небесной коровы, которая вылизала его деда из первородной скалы — возможно, аналога Алатыря.
[28] Коло — время, круг, счет по солнцу, коловорот. Персонификацией Времени является бог Коляда-Колянда, праздник которого, 22–23 декабря, знаменует окончание одного временного цикла и возобновление другого. Слова календарь и колдовство (колядование) однокоренные.
[29] Дажьбо, Даждьбог — бог солнечного света у восточных славян, щедрый бог Яви, сын Сварога. По функциям Даждьбог близок Аполлону Таргелию и Гераклу, а также скифскому Таргитаю, скандинавскому Фрейру, западно-славянскому Радегасту-Радигощу, иранскому Митре и ведийскому Вишну.
[30] Яга (баба-яга) — древнеславянская берегиня рода и богиня смерти, помощница героев, хтоническая ипостась пряхи Макоши. Предполагается связь Яги с диалектным словом «ягать», т. е. достигать некоего трансового состояния, и хотя ягали обычно повивальные бабки, ягать могли и пахари. Несомненна связь Яги с огнем (Агни), ибо она припекала младенца в печи. Материнское привычное заигрывание с малышом «Агу-Агу» является призыванием огня для того, чтобы защитить ребенка.
[31] Сейд — известны две основные формы древней магической практики: galdr (гальд) и seidr (сейд). Гальд — это магия заговоров, смесь поэзии и чародейства… Занятие сейдом ввергало того, кто его практиковал, в состояние временной слабости, что делало этот вид магии неприемлемым для воинов; и действительно, заниматься сейдом было предоставлено женщинам. Есть, например, чисто женский способ окрашивания рун, пред которым бледнеют мужские… До нашего времени сохранилось выражение «кричать, как сейдовская баба» — речь идет о ведьмах, которые якобы в Вальпургиеву ночь (1 мая) слетались на Лысую гору и проводили свои оргии, но это позднее чуждое языческому осмысление древней магии.
[32] Хель — скандинавская богиня смерти, и мир, которым она правит. Последнее тождественно Пекельному царству славян. Однако это вовсе не языческий ад, а, скорее, «аид». Часть тела Хель мертва и безобразна, вторая половина — прекрасна, это дает еще большие основания сравнивать Хель с Ягой, хромой на ногу.
[33] Радогощ — предполагают, что это одно из двух городищ: Погар на реке Судость (притоке Десны), к западу от Трубчевска и к северу от Новгорода Северского, и собственно Радогошь на реке Нерусса к северу от Севска и к западу от Крома.
[34] Хазары, козары — тюркский кочевой народ, живший в Прикавказье и на Севере Каспия в 6-10 вв. н. э. и принявший иудаизм ок. 830 г. н. э. Хазары совершали неоднократные набеги на земли славян, и вплоть до 880 г. н. э. киевские поляне платили хазарам дань. Разгромлены в результате походов князей русов Вещего Олега и Святослава Игоревича. «Кимари» — легендарный прародитель кимерийцев — народа, селившегося в Причерноморье более 1000 лет до н. э.
[35] Кром — крупный город вятичей на реке Крома, притоке Оки.