По трибуне - слева и справа - пробежала короткая судорога. Ловкие руки охранников мгновенно скрутили полтора десятка человек, окружавших А Ладжока, и Вождь остался на трибуне один. Внизу, в скопище людей, растворились без следа транспаранты с иными именами.
- Смотрите же на их шакалий оскал! Это они предали и убили моего любимого солдата, бессмертного героя Ту Самая. Это они погубили Юх Джугая, моего верного и доброго друга. Они подстроили гибель моему Далекому Брату Андрею Аршакуни. Они покусились на идеи квэва, на нашу единственную дорогу! Беглый пес-император мог смело рассчитывать на их грязные лапы. Но Око Единства не дремлет!
Никто из вопивших во всю глотку "Дай-дан-дао-ду!", никто из глядящих, задрав голову, на Вождя не обращал внимания на худенького очкастого человека, державшегося в подчеркнутом отдалении от Любимого и Родного, на самом краешке трибуны.
- Наша сила, наше будущее - это молодежь. И потому лучшей ученице образцовой школы имени Далекого Брата, маленькому знатоку больших идей квэхва Тиньтинь Те я, от имени всех вас, братья и сестры мои, доверяю размазать по священным камням Юх-Джугай-Туна этих нелюдей!
Кто-то невидимый подал Вождю миниатюрную девчушку. Запечатлев на чистом лобике братский поцелуй, Любимый и Родной осторожно опустил Тиньтинь Те. На ходу одергивая строгую форму отличницы с белыми нашивками звеньевой, девочка четко спустилась с поднебесья.
Танк, замерший в треугольнике величественных монументов, приветливо распахнул люк. Изваяния смотрели на девочку. Простое, мужественное, по-крестьянски скуластое лицо Ту Самая. Вдохновенный лик Юх Джугая, исполненный благородства и веры. Резкие, четко очерченные, не дархайские черты Андрея Аршакуни - или же все-таки Джеймса О'Хара? Они ни капли не походили друг на друга, но все трое чем-то неуловимо напоминали Вождя.
Растерянные люди в чистеньких комбинезонах со свежеоборванными нашивками миньтаученгов первого и второго разрядов покорно укладывались перед танком. Рев толпы перекрывал рокот двигателя:
- Дай-дан-дао-ду!
ЕЩЕ НЕСКОЛЬКО ОТРЫВКОВ ИЗ "ОБЩИХ РАССУЖДЕНИЙ"
(продолжение пролога, а возможно, и начало эпилога)
Да-с, дети мои...
В наше время, как, впрочем, и во все времена, в стаде господнем встречались и агнцы, и козлища. Причем, значительно чаще, чем хотелось бы (во всяком случае - мне, пастырю), попадались как раз последние. Хотя и то сказать... спроси эдакое козлище: "Кто еси?", ответствовать станет без сомнения: "Агнец божий есмь!". И задумаешься, при нынешнем-то плюрализьме: а может, и оно, козлище злосчастное, по-своему право?
Печальные события на планете Дархай уязвили скорбию мою и без того смятенную душу. И вдвойне прегорестно оттого, что кровь, пролитая по злому недомыслию сильных мира сего и их присных, под бойкими перьями репортеров из ОМГА превращалась в лимонад. И втройне больно не столько потому, что двое пылких юношей, павших в бессмысленной схватке, остались в глазах Галактики безымянными астрофизиками, сколько от мерзостного сознания, что о миллионах погибших дархайских душ так и не узнала бездумно-доверчивая аудитория ОМГА.
Один лишь я в энциклике "De mortuis..." попытался затронуть эти вопросы. Но вы же знаете нашу систему: мои послания редко проходят мимо цензуры. То "преждевременно, ваше святейшество", то "после драки кулаками не машут", то "вопрос вентилируется", то "проблема закрыта". Вот и на этот раз магистр Джанбатиста прочитал и вместо обычной сестрички с одноразовым шприцем срочно вызвал двух улыбчивых и на диво компетентных представителей неких организаций. Около трех часов они наперебой домогались признания, откуда мне все это известно. Я же кротко повторял: "От Господа Бога, дети мои, от Господа Бога". Так по сей день и не пойму, кто из нас был более здрав рассудком.
А жизнь шла своим чередом. Сын был единосущен отцу, аллах оставался "акбар", и "ом мани", вопреки всему, пребывало "падме хум". Но однажды с Дархая мне пришла посылка. В черном ящике покоился портрет совсем молоденького мальчика но имени А Ладжок и письмо, состоящее из трех пунктов. Первый извещал, что Бога нет, а есть Железный Вождь А. Второй подчеркивал стальную волю упомянутого привести свой народ в рай (непонятно только, в чей именно). Третий же настоятельно рекомендовал мне бросить все и молиться за торжество идей квэхва. Взамен обещали пайку ла трижды в день. На портрете было начертано коряво и, видимо, собственноручно: "ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ ДОЛГО ЖИТЬ. ЛЮБИМЫЙ И РОДНОЙ". К сожалению, из-за размеров портрета повесить его на стенку не удалось.
Если не ошибаюсь, аналогичные подарки получили и лидеры сверхдержав, а получив, задумались, а подумав, решили, что старые доктрины нужно ломать. Ну и естественно, строить новые. Сатангам добавилось работы. После долгих и утомительных консультаций было решено действительно распустить армии. А там, очень может быть, и от оружия удастся избавиться, благо, имелись некоторые соображения на сей счет. Доблестные стратеги наши и тактики покорились, но не думаю, чтобы смирились; во всяком случае, возникла масса ворчливых ассоциаций... Хотя Господь свидетель, что на размеры пенсиона жаловаться ни тактики, ни стратеги не могли.
Люди же, в высокой политике не искушенные, веселились. От добра они искали добра, и еще добра, и еще. И всегда находились услужливые доброжелатели, готовые за вполне умеренную мзду предоставить все мыслимые и даже немыслимые блага. По традиции их называли "мафиози", но вряд ли справедливо, по-моему. Ведь сказать, что распоясалась именно мафия, значит ничего не сказать. Иногда трудно было уже понять, кто клиент, кто поставщик, и чем они разнятся с профессиональными чико. Мало-мальски разбирались в этом разве что в "Мегаполе", но не успевали рассказать из-за печальной, но для их работы вполне естественной текучести кадров.
Пресса наглела беспредельно. В один прекрасный день нахальный юнец-щелкопер дошел до того, что прорвался на Авиньон и, не получив аудиенции у меня (а с какой стати?), обратился к почтеннейшему Джанбатисте, после чего тиснул гнусную статейку: "Да, Он безумен, - говорит магистр". Я, конечно, предал его анафеме. А что мне, товарищи, оставалось делать?
Но кого в те дни пугала анафема? Люди отвернулись от неба, и самыми уважаемыми фигурами в обществе стали затейники. Да-да, эти шуты гороховые! И, бездумно хохоча, человечество отвернулось от пастырской проповеди, бесчинствуя на гала-концертах...
Правда, изредка и в этом бедламе находились люди, пытавшиеся мало-мальски мыслить. Я имею в виду не клир (это его долг) и неполитиков (это их работа), а ученых. Именно так. В конце концов, я, разумеется, клерикал, но не обскурант, и идеалы пресвятого Франциска близки мне так же, как идеи Джордано Бруно. Сжечь - не значит опровергнуть! Но что могли ученые? Ими пользовались, как хотели. И при этом, естественно, приказывали не лезть не в свои дела.
Итак, юдоль печали веселилась.
Мне же оставалось лишь молиться...
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПЛОДЫ ЛА
1
О Господи Боже мой. Творец и Вседержитель!
К тебе взываю и к стопам твоим припадаю со скорбью, и ужасом, и отчаянием, и страхом, и болью за паству свою. Грозен Ты, и воистину страшнее многого страха равнодушие твое. Но не взыщи, и воззри на тварный мир, иже создан не по минутной прихоти, но Твоею же волей, и оттого уже достоин милости высшей; воззри и ужаснись веселию, царящему в человецех, ибо не в великом ли веселии, истоки великих печалей?
Рассказывает Аркаша ТОПТУНОВ, затейник, 67 лет.
Гражданин Единого Галактического Союза.
2 июля 2115 г. по Галактическому исчислению.
Если вы думаете, что у импресарио жизнь - малина, так вы уже попали не туда; Аркаша Топтунов знает, что говорит. Тот мальчик с бульвара, что был раньше, стал уже большой, и его на мякине не проведешь. Нет хороших сезонов, нет хорошей публики и плохой публики, а есть люди, которые хочут зрелище, и они-таки имеют полное право его получить. А кто может сделать зрелище? Угадали, Аркаша! Хорошо, хорошо, я понимаю: новое время, новые моды, так было всегда и никакая молодежь не желает кушать булку без масла. Но скажите, кто нашел Ози Гутелли? А? Кем она была и что из нее стало?! А я еще помню, что ей кричали на первых концертах, и бедная девочка плакала в уборной. Не верите спросите у самой Ози, только не забудьте сказать, что от Аркаши.
Да, конечно, я не тот, что был позавчера, и это уже факт. Сердце, печенка, пятое-десятое, и пусть у ваших врагов будет столько рецептов, сколько я сдаю в макулатуру. Но по утрам, на балконе, я смотрю на свой город и думаю: "Аркаша, неужели эта красота останется без зрелища?", а город тихо шепчет мне "Нет", и я опять тяну этот клятый воз, хотя то, что у меня есть, хватит на три остатка такой жизни, какую я имею.
И не надо, я вас очень прошу, мне говорить, что такое Земля, я лучше вас знаю: Земля - это Земля, и на Земле трудно кого-то чем-то удивить. Но этот жонглер был-таки клубничкой; "Ой, Аркаша, это что-то с чем-то", - вот что сказал я себе, когда узнал про вонючую планетку с дефективным названием пусть те, кто там живет, его и выговаривают, меня это не касается. Мне нужно другое: чтобы было много и хорошо. А что такое хорошо? А хорошо это интересно!
...Эти картинки попались мне на глаза не будем говорить, где. Ну ладно, в моем клозете. Я еще подумал: "Откуда тут листовки?". Нет, я понимаю, на Земле листовки висят везде, но клозет - это же, простите, храм души, тут надо сидеть и тихо думать, и никаких дел. Но когда Аркаша увидел те фотографии... разве я мог уже думать тихо? Вы бы видели! - мальчики в бело-красном, и что эти мальчики вытворяли с мечами, луками и прочей дребеденью! И Топтунов сделал все, чтобы Земля это увидела.
Когда-то один наивный маленький мальчик, не будем называть имя, так вот, если этот мальчик хотел чего-то иметь, то бегал за солидными людьми по пятам и уговаривал выступить. Теперь я никуда ни за кем не бегаю; бегают за мной. Топтунов дал телекс - и эти дикие люди вообще озверели от восторга. Их Управление Культуры, или как это там называется, сразу сказало: "Да!", и предложило сто, нет - двести, нет - пятьсот солистов! Но во всем нужна мера, особенно в новинках. Я взял одного на пробу.
Скажите, вы бывали когда-нибудь в районе Семипалатинска? Чудный пейзажик, одни сплошные тюльпаны. На космодроме я был тоже один, в смысле - один встречающий, зато приезжих - как в Одессе летом, но даже в Одессе летом нет столько людей с планеты Дархай. Видите? - вспомнил. Я стоял и собирался узнать своего артиста сразу, чтобы все было без нервотрепки, потому что люди искусства - очень тонкие люди, и чуть что начинаются срывы; вот помню, когда я еще работал с Ози, так девочка хотела, чтобы я делал то-се, и я - таки делал, и Ози хоть сейчас скажет, что Аркаша ей друг, хотя теперь она уже даже и не Аркашин уровень.
Но как, скажите, ради бога, я мог его узнать, если все они одинаково запакованы? Какие-то пятнистые балахоны, какие-то значки, почти без багажа, зато строем. Нет, вы представьте себе: по трапу - строем, с песней! - это было уже зрелище, и его никто, кроме меня не видел. И я узнал его, потому что у меня опыт, а еще потому что на нем не было ничего пятнистого, а все, как на буклете: белые шаровары с красной вышивкой и красное с белым пончо. Стюард шел за ним и помогал нести рюкзак. Извините, я сказал: "Рюкзак?" Не слушайте, я ошибся, это был слон, может, даже два! Мы втроем едва загрузили этот мешочек в мой флаер... Всю дорогу мальчик молчал, я подумал сначала, что он вообще не умеет разговаривать, но когда приземлились, он сделал-таки одолжение и сказал: "Лон Сарджо". Спасибо, я должен был догадываться, что это его так зовут.
В офисе перед ним положили контракт. Можете поверить, что половина моей жизни ушла на эти контракты, и половина моих болячек тоже от них, потому что очень трудно уговаривать дебютантов, какие это прекрасные условия. А этот подписал не глядя, и я пожалел, что не понизил сумму гонорара еще процентов на тридцать. У парнишки с собой была программа выступлений, на хорошей бумаге, с цветными иллюстрациями, и с первого взгляда я понял: это то, что нужно.
Он отдохнул и поел. Потом я предложил прогуляться по городу. Мы шли по улицам, и я думал: "Люди, люди, вы сегодня не смотрите на меня, и это ваше дело, но зря вы не смотрите на этого мальчика, потому что завтра это бесплатно уже не получится". Пусть я повторюсь, но я-таки очень сильно люблю свой город. Эти краски, эта суета с шумом - это все для меня, как вода для рыбы. Мы шли но Ришельевской. Я не знаю, кто такой этот Ришельевский, но, кажется, он кто-то когда-то был и был хорошо, потому что до сих пор такая улица названа его именем. Малыш просто очумел: я не мог оторвать его ни от одной витрины. Не подумайте, что он все хотел купить, нет, он просто смотрел, но как смотрел! мы так смотреть уже не умеем. Потом он все-таки успокоился и впервые поглядел на меня.
- У вас большие пункты равенства.
Вы себе представить не можете, как он это сказал. Как будто там у него магазины еще лучше! Тут же он добавил:
- Но роскошь - это плохо! - и больше на витрины не оглядывался.
Мальчик был шустрый и совсем не жалел мои больные ноги, он почти что тянул меня за руку. Когда мы дошли до спуска, знаете, около музея Леандра Верлу, я встал, как статуя, и сказал:
- Нет, дитя мое, Аркаша дальше не пойдет.
И мы зашли в "Ротонду". Ой, что там начало твориться, когда богемка увидела Аркашу... Содом и Гоморра! Топтунов между ними - это ж, может быть, контракт, а контракт Топтунова - уже не какая-нибудь путевка в жизнь, а вагон-экстра.
Когда бармен отогнал их от меня, я сказал:
- Здравствуйте, дети. Аркаша хочет тишины и кофе.
Первый концерт - большое дело, и никакое сердце тут не помеха. Стало тихо, и две чашечки кофе. Лончик сидел, как скушав аршин, и пил кофе маленькими глотками. Да, я же забыл: пару слов о нем. Что вам сказать, мальчик-красавчик, совсем как этот, что стоит на бульваре. Девки не сводили с него глаз, прямо как когда-то с меня. Но тут оказалась выдержка, совсем не та, что была у Аркаши; он даже глазом не повел. То есть повел, но не по ним, а по стенам. Потом повернулся ко мне и спросил:
- А где же Вождь?