- Госпожа, - в полной беспомощности бормотал он. Она кинула назад распоряжение:
- Потерпи немного. Я должна прийти в себя. Ничего не говори. Ты потом все услышишь - по поводу Охотничьей Луны.
Он резко остановился и смотрел, как она от него уходит.
III
Вечер Самайна был отчаянно ярким. Это было к лучшему, поскольку предстояло много сделать. По всей Эриу важный люд со своими слугами открывал сезонные ярмарки, которые длились три дня. Большинство владельцев так рано приехать не могли. Сначала им нужно было привести на зиму стада и выкопать все те корнеплоды, что еще были в земле, чтобы они не высохли от ужасов этой ночи. Они должны потушить все камины и встретиться на вершинах холмов, и взять новый огонь от заново зажженных пламеней, после чего вожди отводят их на жертвоприношение. Их жены и дети тем временем подготавливают дома, сплетая вместе ивовые прутья с орешником, рябину, и тис, привязывают их поперек дверных и оконных проемов, выставляя за порог еду для умерших, что придут и будут бродить около, беря воду из священных ручьев и прудов и варя для семьи кашу из определенных диких сортов зерен и семян, следя за тем, чтобы в лампах было довольно масла и свечей с фитилем, чтобы хватило на тьму.
Когда зашло солнце, все состоятельные заторопились внутрь. Завтра и послезавтра они будут встречать новый год. Этой ночью они жались от Тех, кто потом отправится за границу. Несколько самых могущественных друидов остались снаружи, чтобы получить предзнаменования; собрались несколько шабашей, выполнить обряды и произнести заклинания от имени Фири Волга и фоморов; преступники и изгои съеживались в папоротнике; но все равно лунные часы были отданы нечистой силе.
Кроме Ниалла Девяти Заложников и его возницы.
Народ в Телтоне затрепетал, забормотал, стал отмахиваться. Их было немного, в основном воины на страже на крепостных фортах поблизости. Здесь великая ярмарка проходила в Лугназад. Самайнская ярмарка была в самом Темире, и король обязан был там присутствовать.
Вместо этого он накануне пришел с охраной и слугами, открыл и занял королевский дом, разослал туда-сюда гонцов, и тайно посовещался с теми, кто приехал; а их было жутко много. Его воины были отобраны: старые задиры с черствым сердцем, что сопровождали его долгие годы, некоторые даже к стенам Иса. Точно так же и слуги мало думали про Богов и еще меньше про привидений. Был дикий пир; ссора за долю героя привела к убийству, не припоминали, чтобы раньше такое было.
Ниалл отрицал, что это будто бы дурной знак. Он передал, что его дубильщик Нат Ай вполне может руководить жертвоприношениями первого дня и игры в Темире. Он, Ниалл, вернется туда на заре. Самайна - расстояние до туда составляло всего лишь десять лье или около того - чтобы принять участие в Заточке Оружия, Венчании Невесты Года и в тех обрядах, где он был нужен. Но этим вечером он должен остаться в Телтоне.
Потому что это было тем местом, где похоронены короли и королевы.
В этот день его люди принесли дрова к указанной им могиле. Ближе к закату их подожгли три женщины. Больше никто не смел наблюдать за их действиями. К тому же вид заслоняли курганы, хотя кроме могильного холма молочной матери Луга посередине, они не были ни длинными, ни высокими. В отличие от Детей Дану в Браге, потомков Ира и Ибера, умершие покоились каждый в своей палате, в одиночестве.
Солнце зашло за темную стену леса на западе. Река от этого стала огненной. Когда снизу начала взбираться луна, стал освещаться пурпур вдалеке на ровном восточном небе. Вокруг бесшумно двигались летучие мыши. От холода на траве и камнях засверкала ранняя роса.
Сквозь тишину донесся топот копыт и громыхание колес. Ниалл тронулся из усадьбы. Роскошно одетый, он стоял в колеснице, которая, казалось, сияла от бронзы. На плечах развевался плащ, вышитый семью цветами. Наконечник копья ловил последние лучики солнца, как и выцветающее золото волос. Так же нарядно одетый Катуэл правил двумя серыми жеребцами под стать друг другу, животных южной породы, большая редкость для Эриу, просто бесценны.
Перед Ниаллом вырисовывалась роща Богини, среди холмов, покрывавших могилы его родных. Их затуманили тени, но заколыхались, едва он подъехал к сигнальному костру у подножия одного из них. Вверх с накаленных добела камней ревело вверх пламя. В него уставились три женщины в черном.
Катуэл натянул поводья. Он должен оставаться на месте, потому что кони были неспокойные, фыркали, ржали, били копытами, горячились. Ниалл спешился. Он наклонил к женщинам свое копье.
- Вы подготовились? - окликнул он их.
- Подготовились, - сказала девушка.
- Сама будет слушать, - сказала жена.
- Больше не спрашивай, - сказала старуха.
- Но я на это рассчитывал.
- Это по твоему, - сказала девушка.
- Сам совершай свою сделку, - сказала жена.
- Ты нас больше не увидишь, - сказала старуха. Они отступили, ушли за курган, как будто затерялись с наступлением ночи; потому что сразу после этого зашло солнце. Немного задержалось бледно-зеленое зарево. Вышла громадная луна.
- Господин, - сказал Катуэл, и в свете огня был виден потный отблеск у него на лице, - вам лучше поторопиться. Я не знаю, сколько еще смогу сдерживать этих животных.
Ниалл двинулся к изголовью могилы. Копье он держал горизонтально выше ее.
- Монгфинд, мачеха моя, - сказал он, - просыпайся. - Огонь зашипел. Вот тот, что имел дела с такими ведьмами, какой когда-то была ты, тот, чьей смерти ты некогда хотела. Вызываю тебя обратно на свет. Даю тебе выпить крови. Заключаю с тобой мир, наконец-то теперь этой ночью, чтобы ты могла обернуть ту ненависть, что всегда в тебе была, против моих врагов.
Он склонился и воткнул копье вниз, до тех пор, пока оно не встало посередине кургана как наклоненный, глубоко вкопанный менгир.
- Этим я пробуждаю тебя, угождаю тебе, принуждаю тебя! - закричал он.
Затем он быстро направился к коням и встал перед ними. Они громко ржали и кусали удила.
- Осторожно, Катуэл, - приказал Ниалл. Из-за пояса он вытащил короткий меч, который снял с убитого римлянина в год Вала. Он подошел и ударил. Кровь струей вырвалась из шеи стоящего справа жеребца. Животное закричало, вскинулось на дыбы, забило передними копытами. Ниалл едва увернулся от удара, раскроившего бы ему череп. Он легко управлялся оружием там, между двумя громадными телами, и легко уворачивался.
Катуэл боролся с поводьями, когда животные становились на дыбы, кренились, оступались, пронзительно кричали резаными глотками. Шум быстро превратился в тишину. Перед тем как затихнуть, они немного подергались, лежа на земле. Луна поднялась выше. Земля становилась пепельно-серой.
- Сейчас, - сказал Ниалл. Он разрубил тела на куски. Тем временем Катуэл выгрузил бочонок с вином, два золотых кубка, и военный топор. Снова поднялся шум, когда он разрубил на куски колесницу и бросил в огонь.
Ниалл разделал туши. Он отрубил куски и челюсти; остальное грубо разделил на ломти, которые может поднять сильный мужчина. Он стоял на кургане весь в крови и сказал:
- Монгфинд, мудрая женщина, прими свою жертву и утолись. Я Ниалл, которого ты ненавидела, а ты - та, кого люди боятся так, что на Белтейн и Самайн приходит друид и следит за тобой. Но твои сыновья с тех пор уже давно стали моими верными последователями; и на этом повороте года я отослал друидов, и позвал вместо этого ведьм в помощь мне и тебе. Монгфинд, приди! Помоги мне. Поведай, как мне разрушить Ис, город, что убил моего первенца, ребенка Этниу. Дай это мне, и я тебя освобожу. Я издам закон, чтобы на Повороте года народ совершал тебе приношения, утолял твою жажду, утолял твой голод и просил твоего благословения. Монгфинд, приди на этот свой первый пир!
Он вынул копье и насадил на него мясо. Пока он его жарил, Катуэл поддерживал огонь и почал бочонок с вином. Потом двое мужчин сели на корточки и наелись до отвала и напились так, что не могли ходить. Они ничего не говорили; эта пища была не в радость.
Когда наконец все было завершено и маленькая и ледяная в морозном кольце луна стояла высоко, они побросали останки коней в костер. Тот заискрился, обдал их жаром и ослабел. Завтра птицы Морригу будут объедаться. Ниалл всадил копье в угли. Огоньки пламени поползли вверх по древку, словно завитки на столбе Белтейна.
- Теперь я иду спать, - опьянено сказал Ниалл. - Монгфинд, ступай следом.
Они вместе с возницей помогали друг другу пробираться сквозь лунный свет в зал. Беспомощно шатаясь и спотыкаясь, они так и не повстречали никаких ночных тварей. Не спавшие охранники приветствовали их криками облегчения, затем отступили, потеряв дар речи, увидев как эти двое выглядели. Они упали на кровати и погрузились в сон.
На утро Катуэл, у которого голова раскалывалась так, словно в ней стучали молот с долотом, простонал, что ему снилась река. Там были леса и стрела, а река вечно текла на запад в море. Все было беспорядочно и неощутимо, и в основном он чувствовал тоску, не отпускавшую его печаль, и почему, он не знал, может, оттого, что река неизменно текла на запад в море. Может, ему просто приснился кошмар. Пророчество было не для таких, как он.
Ниалл ничего не сказал. Спокойный, но бледный, он вернулся в Темир и выполнил свои обязанности. В нем и вправду, казалось, не было перемен; люди полагали, что он думает о великих делах, но это он делал часто.
Лишь некоторое время спустя он рассказал, что во сне ему явилась его мачеха. Она как будто недавно умерла; ветер, которого он не ощущал, разметал ее серые локоны и развевал рубашку; руки, что к нему прикоснулись, были холодные. И все же она улыбнулась, как может улыбнуться труп, и сказала ему: - Ищи королеву, у которой нет короля.
IV
Как и всегда, первый вечер Охотничьей Луны наполнил Ис вакханалией. Тогда даже самый ничтожный работяга становился равным знатному суффету, не обязан был кланяться и не подвергался порицанию. Даже в средних семьях собрание в чьем-либо доме вполне могло привести к тому, что люди уединялись не со своими супругами, либо к откровенной оргии. Если погода была сносная, молодежь выходила на улицы, если только родители не были столь строги, чтобы не отпустить невинную дочь выйти. Ночью правили вино, эль, курение конопли, настои грибов. Нижний город мог вполне стать опасным, но в процветающих районах города насилие случалось редко; много чем можно было заняться и помимо драки.
На Форуме действовал Огненный фонтан: на кружащую толпу падали тревожные тени и лучи от цветных вспышек и языков пламени масляных ламп, почти закрывая поднявшуюся над холмами луну. Холода никто не чувствовал. Все были так близко друг к другу, в чужом аромате, поту, все были слишком подвижны. Большинство перестаралось с пышными нарядами, в смысле безвкусицы или фантастичности костюмов. Они дурачились, танцевали, обнимались, целовались, причем часто наугад; они смеялись, кричали, ревели и пели. Инструменты звенели, кричали, звякали, щелкали, свистели, визжали, бились и выли.
Маска гоблина хитро смотрела на танцующую девушку, у которой под тонкой двойной вуалью были нарисованы на коже золотые завитки. Другого ряженого с ног до головы покрывали перья. Девушка с парнем вместе сделали костюм кентаврессы с обнаженной грудью. Двое юношей, один одет сатиром, а второй в оленьи рога и накидку из оленьей шкуры, размахивал кожаным фаллосом таких же размеров. Страшная старая ведьма мелькала ладными лодыжками, танцуя рядом с парнем, переодетым, надо полагать, в гунна. Девушка с лицом суффетки хихикала, а дородный моряк держал ее за талию и щупал ее под роскошной рубашкой. Приезжий озисмийский торговец нес на руках исанскую даму, которая не могла идти, потому что ноги были заключены в рыбий хвост; она награждала его чашей, которую подносила к его губам, да изощренными ласками. Суматоха бурлила везде, насколько хватало взгляда.
Можно было наблюдать за тем, что происходило со ступеней зданий, располагавшихся вокруг площади. Три разные группы музыкантов играли, невзирая на противоречия. Здесь завывали трубочки и неистово стучали барабаны во фригийской манере, там две кифары вторили застольной песне, вон труба играла величавую дорийскую мелодию - но слова к ней были далеко не величавые. Две гибкие женщины в открытых египетских нарядах играли на трещотках и волнообразно покачивались. Фокусник показывал свое искусство. Несколько пар, расстелив плащи, занимались любовью в разных позах. В портике христианской, церкви стоял голый мужчина в венке из колючек, руки раскинув в стороны, а у его ног три женщины, в одежде, отдаленно напоминающей форму римских легионеров, играли в кости.
Заметив это, Томмалтах нахмурился. Было неумно и, конечно, невоспитанно осмеивать чужого бога. На нем, в свою очередь, были туника и штаны из хорошей ткани, и позолоченная маска на верхней половине лица. Он поднимал себе настроение свежим глотком вина из кожаного бурдюка, что висел у него на плече.
- Дай! Дай мне немножко! - закричала Дахут.