Он прочистил горло и приступил. Для него было непосильно перейти прямо к делу. Он подготовил слова, которые к нему приведут.
- За три дня с моей последней битвы я много думал и задавался вопросами. Это было трудно. Так трудно, что я робею до сих пор. Нет, лучше сказать, я отказываюсь верить, что существует хоть что-то, о чем нужно спрашивать.
В некотором роде следует благодарить Будика за то, что этот его... бунт... как громом поразил меня, и я стал понимать. На следующее утро я проснулся и осознал, что некоторые щиты необходимо сломать. Поэтому чтобы продолжить, мне понадобилось все мое мужество.
Зачем было Будику ополчаться на меня? Томмалтах и Карса - ладно, они были молоды, упрямы. Казалось, их поступки объяснялись амбициями и страстью. Не то, чтобы я видел какую-то подоснову в их аргументах. Предательства наносят боль острее, чем оружие. Однако, в этой жизни нас многое удивляет.
Но Будик! Почти двадцать лет был моим преданным солдатом. Мы вместе стояли на Валу. Мы вместе пришли сюда и медленно приучались к мысли, что это наш дом. Нас никогда не разделяла его христианская вера. Что бы ни случалось, поскольку он был очень благочестив, это еще больше укрепляло его в его клятве. Но теперь, без малейшего предостережения, он ее нарушил, порвал со всем, с чем был и во что верил. Почему?
Его соратники, исанские товарищи, все, кто его знал и кого я расспрашивал, изумлены не меньше меня. Этого ничто не может объяснить. Я вызвал его вдову и спросил ее; она ревела, что ничего не знает, но за последние дна месяца он едва обменялся с ней словечком.
- Это жалкое создание, - пробормотала Бодилис. - Ведь ты не был груб, не так ли?
- Нет, на то не было причин. Я прослежу, чтобы ей выплачивалась пенсия. Народ признает, что до того дня Будик становился все угрюмее и все больше уходил в себя. Он исчезал на долгие промежутки времени, а когда возвращался, никому не говорил, где был. Некоторые видели его в Нижнем городе, или за городом, на северных холмах. Не сомневаюсь, что его видели и другие, но не узнали, поскольку одет он был просто и прикрывал голову. Его что-то глодало.
- Ты разговаривал с Корентином? - спросила Форсквилис.
Грациллоний нахмурился, покачал головой и ускорил шаги.
- Еще нет. Я послал ему записку с просьбой рассказать все, что он знает. В ответ он написал, что ничего не знает, кроме того, что больше Будик не обращался к нему за советами, как и к вам. Ни у одного из нас нет ни малейшего желания встречаться.
Тамбилис сглотнула, облизнула губы и смогла, наконец, произнести.
- Сестры, до сегодняшнего дня я хранила об этом молчание, но они ссорились... из-за Дахут.
- Да, - проскрежетал Грациллоний. Теперь он больше не мог откладывать; но он двигался, он был наподобие легионера, быстро идущего навстречу вражеской линии. - Корентин утверждал, что она отравляла умы Томмалтаха и Карсы, что она желала моей смерти, чтобы мой убийца сделал ее своей королевой. Естественно, я его вышвырнул. Ему повезло, что я его не убил.
Форсквилис выпрямилась.
- Он далеко не единственный, кто разносил такие слухи, - с болью в голосе сказала она. - И он единственный обладал честностью тебе о них рассказать.
Грациллоний со стуком остановился. Потянулся к графину, рука его отпрянула, удержавшись, чтобы не швырнуть в нее сосудом, и кашлянул.
- И ты тоже?
В глазах Бодилис стояли слезы.
- Нам приходится быть слепыми и глухими, чтобы не... интересоваться. Каждый день я молилась, чтобы подозрение оказалось ложным. Белисама меня не предупредила.
- Я в это не верю! - крикнула Тамбилис. - Моя собственная сестра!
Грациллоний задержал пристальный взгляд на Форсквилис.
- А как же ты, ведьма-королева? - спросил он.
Она смотрела на него не моргая.
- Ты знаешь, что я сказала тебе в один прекрасный рассвет. Мы обречены. Лучше бы ты не просил меня сюда сегодня придти.
- Значит, ты говоришь, мы беспомощны? Я презираю эту мысль.
- Наверняка мы можем что-то спасти. Что если ты уедешь из Иса и никогда не вернешься? Раздор может прекратиться.
Он обуздал себя.
- Покинуть свой пост? Оставить Дахут в нужде?
- Я знала, что ты не согласишься, - вздохнула Форсквилис. - У меня лишь ничтожная надежда, что ты еще над этим подумаешь.
Его негодование ослабло.
- Дахут не может быть виновна, - простонал он. Три женщины неожиданно оказались рядом с ним, обнимали его, целовали, гладили и бормотали слова утешения. Он дрожал и сглатывал слезы. Чуть погодя он смог отойти и сказать им ровно и решительно:
- С чем я столкнулся слишком поздно, так это с тем, что подозрения существуют. Они ошибочны, но не безосновательны. Я должен прекратить называть врагом всякого, кто их испытывает. Вместо этого я должен их рассеять. Я должен обнаружить правду под каждым малейшим сомнением. Но как? Я попросил вас придти, вас, трех галликен, на которых могу полностью положиться - придти и дать мне свой совет, оказать свою помощь. Ради вас же.
Он снова потерял самообладание.
- Что же нам делать? - спрашивал он.
- Этого мы и ждали, - сказала ему Бодилис. - Давай же сядем, и, наполнив кубки, успокоимся, насколько это возможно, и поразмыслим.
Так они и сделали. Затем наступила тишина. Наконец, Тамбилис робко спросила:
- Ты бы мог с ней поговорить, Граллон? Он поморщился.
- Я боюсь. Она будет так поражена, что я даже не смогу произнести вслух неправду, и - что она может, кроме как поклясться, что невинна? - Он помолчал. - Вам лучше удастся ее испытать. Войдите к ней в доверие, пока она не расскажет вам, не покажет, чем же она занималась.
- Я уже пыталась, дорогой. - Поникла головой Тамбилис.
- Она и впрямь отчуждена, - мягко сказала Бодилис. - Это непостижимо. Будучи ребенком она веровала честно. А теперь уходит, чтобы побыть наедине с богами и поискать у них милости - для тебя, для Иса?
- Мои способности не принесли пользы, чтобы это выяснить, - сказала Форсквилис. - Однако, есть люди, что могут следовать за человеком неузнанными.
Кулаки на коленях у Грациллония аж побелели.
- Ты одна всегда говорила жестоко... О, это было необходимо. Я и сам обдумывал, не послать ли за ней шпионов, хоть мне и претила эта мысль. Но кого? Грязных мелких негодяев из Рыбьего Хвоста? Они-то додумаются, как это сделать, то, чего не станет делать приличный человек. Я представляю, как они подглядывают в окно, когда она... раздевается ко сну... Как нам верить их сообщениям? Откуда им знать, что означает то, что бы они там мельком ни увидели?
Форсквилис кивнула.
- Да. Предположим, она танцевала перед Таранисом. Мужчинам этот обряд лицезреть запрещено. Либо, - на ум приходят и другие вероятные случаи. А она вполне может догадаться о наличии наблюдателей. У Дахут устрашающий дар волшебства. Плохо думать о том, что в отместку она, вероятно, даст себе волю.
- Но она никогда не причинит вреда тем, кого любит, кого любит, возразила Тамбилис.
Грациллоний обнажил зубы.
- Достаточно будет, если она сделает шпиона слепым и беспомощным.