— Ну не виноват я, не виноват! Понятия не имею, почему этих! Мне знаешь кто звонил!
Безнадежно махнув рукой, старвыблюсво посулило:
— Я тебе пропуск достану в нижний ярус южной трибуны.
— Эх… Повинуюсь, господин Дурачинба…
Яхлам походил на обиженного ребенка, у которого отняли новую игрушку — вот–вот расплачется. Старвыблюсво вяло вскинуло кулак и уныло рявкнуло:
— Века и века…
— Бунубадаму. — в тон ему отозвался Яхлам, отстегнул разведчиков и погнал их в камеру, вымещая досаду и разочарование пинками да затрещинами.
Пейпиво и Заврик томились в тесной клетушке. Над ними ревели трибуны, булькал и взлаивал динамик трансляции за прочной решеткой над дверью. М–комы пришлось заблокировать, истеричная толпа над ними создавала такой фон, что приборы могли взбеситься и выжечь им мозги. Просто так разговаривать было трудно из–за шума, да и не хотелось. Они уже знали, что Лапочка — это какое–то местное чудовище, которому раз в год, во время этого самого Ярчайшего Благоволения, выдавали двух Любимых, любовь же Лапочки имела сугубо гастрономический характер. Разведчикам оставили только легкую одежду; даже металлические пуговицы заменили пластиковыми, а пряжки — тесемочками. В общем, шансов не было и не предвиделось.
Трансляция надрывалась, комментируя ход праздника. Голос диктора ритмично плавал в такт плывущему волнами вою толпы: «Хыльп! Хстыльп!» То ли это были регламентированные возгласы восторга, то ли просто симптом массового психоза. Разведчики поглядели друг на друга, поджали губы — нарочно ведь включили, садюги поганые. Диктор же захлебывался восторгом: «Сегодняшний праздник особенный! Вы, счастливейшие из енмо, уже знаете, что его, впервые за все время проведения, удостоила своим посещением Оло–Шис, Священное Воплощение Стойкого Материнства! Но это еще не все!! Да–да! Светоч Бунубадам, желая продлить своим нижайшим рабам радость созерцания, ввел новое правило! Любимые могут не испытать всей меры любви Лапочки!! (Заврик настороженно поднял палец, открывший было рот Пейпиво умолк на полуслове). Если они поднесут Бунубадаму два живых глаза Лапочки, им будут прощены все их прегрешения, и Светоч Бунубадам выполнит три их желания, если те не будут противоречить действующему законодательству, не будут подрывать основ государственной безопасности и угрожать состоянию финансов державы!»
Под эти ограничения в Сомагане любой школьник мог подвести даже желание почесать за ухом, да и ясно было как день, что устроено это только для того, чтобы продлить страдания жертв — из того, что им было известно о Лапочке, следовало, что добраться до ее глаз было не проще, чем голыми руками вынуть добычу из желудка живого, здорового и бодрствующего тигра, и Пейпиво безнадежно отмахнулся.
Но Заврик призадумался, полез пальцем в рот, подцепил что–то ногтем и сдернул с зуба петельку. За петелькой потянулась тонкая рыболовная леска. Заврик, сморщившись и поднатужившись, извлек из глубин своей утробы шкалик «Енисели» и подал его командиру.
— Спасибо, Заврик! — растрогался тот — Я всегда знал, что душа у тебя добрая. Поделим по–братски.
— Ты что, совсем не вдупляешься, бестолочь? — отбросил тот руку Пейпиво от пробки — Угостим чекушечкой («Шкаликом. — Какая разница, хоть поллитрой!») Лапочку! Забыл, как солдат с копыт слетел? Я не смогу, меня затошнит даже в натуральном моем виде, а ты ж у нас ханурик, ты и в теле енмо должен выдержать запах!
Опомнившийся Пейпиво быстро сдернул рубашку, стянул фуфайку, завернул в нее бутылочку. Одев опять рубашку, сунул сверток за пояс, аккуратно заправился. Едва он успел разогнать складки одежды и втянуть живот, как за ними пришли.
Яркое солнце после полутемного закутка, рев трибун ослепили и оглушили разведчиков; несколько мгновений они стояли растерянно.
Чувства вернулись; Пейпиво с Завриком увидели противника. Больше всего Лапочка походила на огромный — метра четыре в поперечнике — спутанный моток колючей проволоки. Во все стороны хлестали длинные и такие же колючие плети. Глаз или каких–то еще органов видно не было.
Лапочка двинулась к ним, не очень быстро. «Погоняем для начала. — предложил Заврик — Пусть уж развлекутся, отребья».
Маневрировать нужно было с умом — Лапочка перемещалась неторопливо, но плетями своими могла облавливать огромную площадь; чуть зазеваешься — и пиши пропало. Просторная арена очень быстро показалась разведчикам тесной, приходилось смотреть в оба. Они старались не подкачать, толпу нужно было настроить в свою пользу и, похоже, им это удалось — диктор хрипел и задыхался, вещая о том, что такого праздника давным–давно уже не было, а от рева трибун явственно сотрясался бетон под ногами. Да, эти Любимые явно не были парализованы страхом — поединок продолжался уже добрых сорок минут.
— Пиво, пора. — Заврик тяжело дышал — Мы уже выдыхаемся, а ей хоть бы что.
Ловко уворачиваясь, сумели оказаться на свободном пространстве. Пейпиво вдруг завыл, простирая к небу руки, потом вцепился себе в волосы, застонал, раскачиваясь, и принялся рвать на себе одежду. Заврик растерялся было, но донесшийся тошнотворный для него запах дорогого коньяка пояснил ему, в чем дело — «Молодец, командир!» Сдерживая дыхание, он поволок бившегося в притворной истерике Пейпиво, изобразил неловкое движение. Теперь все выглядело так, будто Лапочка загнала их в угол, но на самом деле можно было и увернуться.
Пейпиво принялся швырять в Лапочку клочья одежды, один из которых, на вид ничем не отличавшийся от прочих, но тяжелее и пропитанный благородным земным напитком, проскочил сквозь лес плетей и подкатился к самой туше.
Плети захлестали с удвоенной энергией, но разведчики заметили, что Лапочка замерла на месте. Кончики плетей начали вянуть и бессильно поникать. Заврик и Пейпиво метнулись сквозь них вперед — те уже никуда не целились и могли только оцарапать — и увидели Лапочкины глаза. Их оказалось не меньше двух десятков, разбросанных по всему телу, но тело было покрыто чем–то вроде акульей кожи, только более плотной и прочной. Чем же их отрезать, такой облом на самом интересном месте! Заврик зашипел от злости и, хрупнув, откусил два.
Отскочили. Лапочка еле шевелилась. Пейпиво пригляделся и подобрал коньячный тампон. «Правильно. — подумал Заврик — улики оставлять нам ни к чему». Но Пейпиво поднес тряпку к лицу, осторожно развернул и быстро и незаметно вылакал оставшиеся полбутылочки. Он, оказывается, старательно изображая свихнувшегося от нервного напряжения, сумел не только отвернуть пробку, но и плотно закрыть ее, когда вылилось, по его мнению, достаточно.
«Ну и шельма! — восхитился Заврик, выплевывая крошки зубов — Что ж это он может пить в натуральном своем облике!»
Пейпиво блаженно отдулся:
— Финита. Понесли их, эти зенки, пока еще моргают.
Наконец–то разведчики удостоились лицезреть Бунубадама. До этого они нигде не видели никаких его изображений или телепередач с его участием. На люди он также не показывался — то ли из соображений секретности, то ли это считалось очень уж великой честью.
Бунубадам им не понравился. Толстая сальная брюзгливая рожа, плохо выбритая. Бегающие масленые буркалы навыкате, рыхлый пористый шнобель с вывороченными волосатыми ноздрями, пухлые слюнявые губы–вареники, жлобские усы, наглые бакенбарды. Одет он был сравнительно скромно, в светло–серую тройку, но сине–розовая рубашка с пластроном (пиджак и жилет были распахнуты настежь), по которой привольно раскинулся широченный галстук в зелено–золотистых разводах, была уж вовсе ни к чему. Клапан на ширинке был сделан очень узким и виднелись края больших золотых пуговиц.
Рядом с ним сидела, видимо, Оло–Шис, удивленно смотревшая на разведчиков. Они тоже воззрились на нее с удивлением. На конкурсе красоты она, наверное, не поднялась бы выше второго круга, но лицо ее было энергичным и сосредоточенным, а в глазах светился живой ум.
Пейпиво и Заврик молча протянули лапочкины глаза. Что–то сказать все равно невозможно было — от рева зрителей тряслись украшения Оло–Шис и содрогались кончики Бунубадамовых усов, но даже этот рев перекрывал голос диктора:
— Живые глаза поднесены!!! Любимые прощены!!! Они не находят слов для выражения благодарности и…
Заврик, поняв, что их сейчас кинут по беспределу, повернул к себе бунубадамов микрофон и рявкнул так, что один за другим начали вылетать усилители:
— Мы не находим слов, чтобы выразить нашу благодарность Светочу Бунубадаму, Попирающему Небо Могучему и Устрашающему Ревнителю Ярому Священной Свободы. Во исполнение же его мудрейшего и милостивейшего обещания мы просим д… тридцать (Заврик вовремя вспомнил, что они все же в Сомагане) килограммов неона в стандартном двойном стальном баллоне под давлением, легковой автомобиль с полным баком и (Заврик прикинул в уме длину пути) три нормальных талона на горючее.
С последним всхлипом последнего динамика умолкли и трибуны, словно и у них там выходные каскады повышибало.
В динамиках послышался слабый шелест — техники успели заменить лампы. Слабый шелест народился и на трибунах; по мере разогрева катодов он усиливался и перешел в ропот.
Бунубадам же и сам в это время наливался краской и накалялся, как мощный катод. Оло–Шис тронула его запястье пальцем. Бунубадам покосился в сторону свиты. Оттуда отделился некто, с меньшим количеством наград, в мундире менее пышном и с лицом поинтеллигентнее, чем у прочих. Бунубадам пошептался с ним, подозвал еще двоих — расфуфыренного, двигавшегося с четкостью ружейного затвора, и сгорбленного желтого старикашку, слепленного, казалось, из одних ломаных линий и острых углов.
Троица посовещалась, недоуменно поглядывая на разведчиков, пожала плечами, сообщила что–то Бунубадаму. Тот состроил кислую рожу. «Пиво, — передал по ожившему м–кому Заврик — если он в отмороз уйдет, дыхни на него, я хватаю и валим отсюда в суматохе». Оло–Шис положила ладонь на Бунубадамово колено. Тот тоже пожал плечами и сказал в микрофон, который служитель успел развернуть обратно:
— Бунубадам обещал. Просители получат просимое.
Пейпиво с Завриком почувствовали себя в сказке, с той только разницей, что в сказке в таких случаях все радуются и поздравляют, здесь же обливали молчаливым презрением и ненавистью. Но их все же отвезли во двор какого–то учреждения, где уже ждал тесный рыдван не первой молодости («Интересно, а какую модель они указали в накладной?» — поинтересовался по м–кому Заврик), а двое рабочих, пыхтя, волокли баллон с газом. Заврик взвесил его на ладони: «Годится!», запихнул на заднее сиденье, и разведчики тронулись в путь, на секунду приоткрыв дверцу для вертевшегося за воротами Кусаки.
Уехали, однако же, недалеко. В центре их никто не тронул, но когда пошли заборы, склады и закоулки, обнаружился торчавший поперек дороги автомобиль без надписей и мигалок, но той марки, которая населению не продавалась. Возле него ошивалась ватага молодых людей атлетического телосложения, одетых, несмотря на жару, в костюмы и при галстуках. Один из них с ехидной усмешечкой поманил разведчиков. Пейпиво с Завриком вылезли, стараясь закрыть собой ползком юркнувшего наружу Кусаку; тот сразу же метнулся за мусорный бак. Впрочем, внимание агентов было и так приковано к разведчикам.
— Ну? — просигналил Кусака — Долго еще мне тут тусоваться?
— Колбась, хвостатый! Твоя очередь!
Да, такого хапси агенты и представить себе не могли. Зубы и когти оставались в бездействии, но уж хвост гулял по их затылкам, щекам, ушам и носам, как в стародавние времена на планете Земля лихой атаман по реке Волге.
Оперы опешили на мгновение, и этого хватило, чтобы в свалку влез Заврик. Пейпиво решил было добивать вылетающих из кучи, но в этом не оказалось нужды, так что он просто присел и смотрел. Апофеоз наступил, когда Кусака, завив конец хвоста кольцом, вырвал у одного из агентов револьвер с тонкой высокой мушкой, сунул, прорвав брюки, стволом ему же в задницу, и повернул на пол–оборота. Раненый схватился обеими руками за больное место и, завывая, пустился наутек, высоко в стороны выбрасывая ноги. Остальные ринулись к машине, толкаясь, друг через друга, полезли внутрь. Заврик запустил им вдогонку мусорный бак, и перепачканная команда отбыла восвояси с места на третьей скорости.
Разведчики переглянулись. Видимо, до конца их сомаганской эпопеи было еще далеко. Пейпиво сел за руль.
«Подождите!» — раздался откуда–то голос. Пейпиво мгновенно пригнулся, Заврик плюхнулся за баки; в каждой руке его было по трофейному револьверу. Заметив, что один из них поврежден в схватке, Заврик с силой грохнул его об стену. Взметнулось розово–белое облачко; когда оно рассеялось, оказалось, что револьвер, обрушив большой пласт штукатурки, глубоко засел рукояткой в кирпичах.
— Подождите. — повторил голос — Мы вам ничего плохого не сделаем. Мы от человека, который уже помог вам и готов на еще большее.
— Кто он?
— Я сейчас выйду к вам без оружия и все объясню.