— Мы не можем, — тускло отозвался Кевин. — Он оживил нас. Но не до конца. Он что-то сделал с нами. Теперь мы все время должны работать на него. Как рабы. Мы не можем уйти.
В полусумраке подземелья невозможно было рассмотреть выражение его глаз, но Конану показалось, что зрачки бывшего друга покрыты не то пленкой, не то земляной пылью.
— И что же такое он с вами сделал? — спросил мальчик со всей доступной ему иронией. — Связал ноги?.. Подрезал сухожилия под коленями?.. Ударил железом по голове? Отчего вы не можете плюнуть ему под веки и уйти?!
— Я не знаю, не знаю, не знаю, — Кевин тоскливо оглянулся на других мужчин, которые продолжали работать, словно приход Конана был вполне обыденным делом и не стоил внимания. — Если хочешь, поговори с моим отцом. Он расскажет лучше, чем я.
— С твоим отцом? — переспросил Конан. — А разве он здесь? Что-то я его не видел в прошлый раз!
— В прошлый раз он был глубоко под землей. Искал новые залежи изумрудов. Сейчас он здесь. Поговори с ним. Если ты его не испугаешься.
— Я испугаюсь дядю Шедда? — опешил мальчик. — Ты совсем свихнулся здесь, под землей. Зови его скорее! Я будут страшно рад увидеться с дядей Шеддом. Надеюсь, он-то остался нормальным человеком, а не превратился в вяленую рыбу, как ты и все остальные!
Кевин отошел от него и направился в глубь подземного хода, негромко окликая отца. Конан нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Сейчас он увидится со славным Шеддом, старшим братом матери, шутником и балагуром, с чьими ласковыми руками, солеными прибаутками и смеющимися глазами было связано все его детство. С тех пор, как пять лет назад в битве с ванирами погиб кузнец Ниал, Шедд во многом заменил отца мальчику. Он играл с ним, наставлял и учил не меньше, чем собственного сына, который был старше Конана на четыре года, и их хижина, кособокая и неказистая, оттого, что лентяю и весельчаку Шедду всегда было некогда приложить к ней руки, стала для него вторым домом. Когда этой весной Конан долбил мерзлую землю, кривясь отчего-то, перехватывающего ему гортань, не меньше, чем потеря друга и брата, давила его мысль, что дядя Шедд никогда больше не усмехнется ему, не шлепнет ласково по затылку, не рассмешит бесхитростной шуткой…
Кевин же возвращался, уныло, по-стариковски, переставляя ступни. Конан попытался разглядеть за его спиной фигуру дяди, но ничего не видел. Неужели он не отыскал его в темноте?.. Жаль! Не доходя до мальчика трех шагов, Кевин сделал шаг вправо и посторонился. Из-за его спины на колеблющийся свет прикрепленного к стене факела выползло что-то очень странное, очень страшное…
В первый момент Конану показалось, что за Кевином ползет огромная змея, и он открыл, было, рот, чтобы криком предупредить об опасности. Но тут же закрыл с громким и звонким стуком. У змеи была человеческая голова! И не просто человеческая — блики факела плясали на напряженно скривившемся, смотрящем на мальчика с мукой и болью лицо дяди Шедда…
— О, Кром!.. — прошептал Конан, нащупывая за спиной пустоту, чтобы в случае чего развернуться и стремительно унестись прочь. — Кто… кто это?..
— Это мой отец, — бесстрастно ответил Кевин. — Это Шедд. На него трудно смотреть. Не бойся. Он не причинит тебе зла.
Справившись с острым потрясением, Конан разглядел, что существо с головой Шедда только в первый момент могло напомнить змею. Гораздо больше его гибкое туловище, толщиной с торс семилетнего мальчика, напоминало тело дождевого червя. Оно было покрыто толстой и блестящей малиновой кожей, перевито мощными кольцами мускулов, по которым перекатывались волны растяжений и сокращений, толчками передвигавшие его вперед. Ни рук, ни ног не было. Гигантский червь с головой человека — с головой родного и близкого человека — смотрел на мальчика, страдальчески усмехаясь и помаргивая от копоти факелов. Шею его, точнее, то место, где голова человека переходила в туловище червя, охватывало красивое ожерелье из продолговатых прозрачных камней.
— Это ты… Шедд?.. — тихо спросил Конан. Горло его враз пересохло, и язык шелестел, как сухой листок. — Это… он сделал с тобой? Это… работа Буно?..
— Да, — с усилием выговорил тот, кого звали когда-то балагуром-Шеддом, лентяем-Шеддом, Шеддом-шутником… — Будь проклята душа и тело этого колдуна. Он вынул меня из могилы, залечил раны, вдохнул жизнь каким-то одному ему известным способом, а затем… затем превратил в то, что ты видишь перед собой.
Как ни странно, голос Шедда почти не изменился. Да и глаза его были совсем живыми, совсем человеческими. Разве что смотрели они с такой болью и горечью, какие трудно вместить человеческой грудной клетке…
— Я убью его, — прошептал мальчик. — Я клянусь тебе, что убью его!
— Не клянись, Конан, не надо, — Шедд покачал головой, отчего ожерелье под его подбородком заиграло синими и алыми искрами. — Кром презирает клятвопреступников. Сдержать же клятву ты не сможешь: даже взрослому мужчине не справиться с Буно, владеющим тайным и темным знанием. Тем более тебе, мальчишке.
— И все-таки я клянусь! — повторил Конан. — Я могу крикнуть это очень громко, чтобы Кром расслышал. Я убью колдуна Буно!
— Тише, тише! — Шедд опасливо огляделся по сторонам. — Зря я, старый дурак, выполз тебе на глаза, но Кевин сказал мне, что ты не успокоишься до тех пор, пока не узнаешь правду. Теперь ты узнаешь ее. Слушай, боюсь, что твое любопытство на твою же беду.
— Не бойся! — кивнул ему Конан. — Я тебя слушаю.
— Наши души уже унеслись на Серые Равнины, а израненные тела лежали в могилах, — начал свой рассказ Шедд, — когда Буно откапал нас и оживил, залечив смертельные раны. Ему нужны были рабы, много рабов, чтобы добывать драгоценные камни, а затем шлифовать их. Но ему нужны было покорные и безголосые рабы. Поэтому он сделал что-то такое с душой каждого из оживших… Не знаю, как объяснить тебе, поскольку сам мало что понимаю в этом. Короче, он захватил в плен искры жизни, которые делают человека человеком. Ты, наверное, заметил, что Кевин и его друзья никогда не улыбаются, не кричат, не спорят?..
Конан молча кивнул.
— Они никогда теперь не посмеют ослушаться Буно, не посмеют взбунтоваться. Каждое его слово, каждый взмах пальца для них — безусловный приказ. Изнурительная работа под землей без сна и отдыха, да скудная еда — вот вся их здешняя жизнь, Конан.
— Ты говоришь — «их»! — перебил мальчик. — Значит, к тебе самому это не относится?
Шедд помолчал. Короткие судороги — либо крупная дрожь — пробегала по его ужасному длинному телу.
— Да, — наконец произнес он. — Моей искры жизни Буно не тронул. Я нужен ему, чтобы находить новые залежи опалов, сапфиров и топазов, новые глыбы лабрадора. Для поисков глубоко под землей необходима отвага. Необходим острый ум и чутье на опасность. Те, кто лишены искры жизни, не имеют и этих человеческих качеств. Душу мою колдун не тронул, но зато… сам видишь, во что он превратил мое тело. Он сотворил со мной это мерзкое дело, чтобы я мог проникать в самые узкие расщелины, чтобы я передвигался в толще земли так же легко, как люди ходят по ее поверхности. С таким помощником, как я, Буно в скором времени разыщет все необходимые ему камни.
— С таким помощником, так ты… — медленно повторил мальчик. И тут же взорвался: — Значит, ты согласился помогать этому злобному колдуну?! Ты послушно выискиваешь ему в земле опалы и изумруды?.. И это после того, что он сделал с ними… с тобой… Да ты…
От возмущения Конан поперхнулся словами. Он перебирал в уме самые обидные и унижающие ругательства, и все они казались ему слишком слабыми.
— Подожди, Конан. Подожди, мальчик мой. — Шедд опять усмехнулся, криво и мучительно. Горячая тоска плескалась в его глазах, и Конан притих. — Неужели ты думаешь, что я согласился помогать ему по своей воле? Неужели ты мог решить, что старый Шедд струсил?.. Плохо же ты помнишь меня, мой мальчик… Наверное, ты и Маев никогда не вспоминали меня с тех пор, как ваниры изрубили мое тело… как только я очнулся и увидел, во что он превратил меня, как только подлый колдун сказал, чего он от меня ожидает, я… я плюнул ему в лицо и расхохотался. Я расхохотался, Конан, хотя шея моя невыносимо болела, хотя я должен был зажмуриваться изо всех сил, чтобы не взглянуть ненароком на новое свое тело, потому что смотреть на него я не мог. Я и сейчас еще не могу на себя смотреть, я боюсь подползать к бочкам с водой и подземным озерам, хотя прошло целых полгода… Я сказал Буно, что убью себя. А если он опять оживит меня своими черными заклинаниями, я убью себя снова. Опять и опять я буду ускользать от него в мир Серых Равнин, и он устанет, в конце концов, тратить силы и чары на мое оживление!
— Ты правильно сказал! — горячо поддержал его мальчик. — Только прежде, чем убивать себя, тебе нужно было бы придушить эту гадину!
— Но Буно только усмехнулся, — продолжал Шедд с глубокой горечью. — «Прекрасно, — сказал он. — Не хочешь — не надо. Я отниму твою искру жизни, и ты станешь таким же послушным рабом, как и все остальные. Лишенные искры жизни никогда не покончат с собой, никогда не посмеют ослушаться своего хозяина, даже в самом малом. Но мне нужно, чтобы один из вас не боялся проникать вглубь земли и открывать все новые и новые драгоценные россыпи. Мне нужно, чтобы один из вас, только один, обладал полноценной человеческой душой. Раз этого не хочешь ты, Шедд, таким будет твой сын Кевин. Это даже лучше: ведь он молод и крепок, и более вынослив, чем ты. Завтра же он превратится в такое же точно чудовище, каков ты сейчас».
— Проклятый старик! — выдохнул мальчик. — Нет, я не просто убью его, я… я…
— Подожди, не горячись, Конан. Вспомни, что Кром презирает клятвопреступников… Я согласился помогать Буно, потому что видеть своего сына таким… — Шедд запнулся, словно что-то перехватило его дыхание. Камни на его шее разгорелись жарче. — Есть вещи, непосильные для человеческого рассудка. Если бы то был не мой сын, а ты, Конан, я не вынес бы этого точно так же… К тому же старик клятвенно обещал мне, что мы будем работать на него только три года. За это время он сумеет отыскать все необходимые ему камни и обретет то ли бессмертие, то ли власть над всем миром, точно не знаю… Полгода уже прошло. Через два с половиной года Буно отпустит меня на Серые Равнины, куда так рвется моя растоптанная душа. Может быть, и раньше. Сыну же моему и его товарищам он вернет жизнь. Настоящую жизнь!
— Он обманет тебя! — хмуро возразил мальчик. — Он отправит их на Серые Равнины тоже. Зачем ему люди, которые будут знать о его злодействе и колдовстве?..
— Может быть, ты и прав, — согласился Шедд. — Но ведь и Серые Равнины неизмеримо лучше той участи, какая у них сейчас.
Конан о чем-то сосредоточенно размышлял. Мальчишеское лицо подергивалось от нетерпеливой досады.
— Но ты говоришь, что можешь свободно передвигаться в толще земли! — осенило его. — Значит, ты можешь выползать наружу! Ты можешь вернуться домой и рассказать всем о колдуне Буно. И тогда мужчины убьют его! Они повесят его вниз головой на дереве, потом проткнут его копьями, потом сожгут на костре, потом…
Шедд грустно и обречено покачал головой.
— Никакая сила не заставит меня выползти наружу, Конан. Зачем? Чтобы до смерти испугать мою жену, мою дочку, всех маленьких детей в деревне?.. Если моя жена и не умрет от ужаса, то проклянет за то, что я посмел показаться им в таком виде. И будет права. Ты мальчик, ты будущий воин, Конан, но даже на твои глаза я решился выползти только после долгих уговоров Кевина
— Ну ладно, ладно! — в отчаянии взмахнул рукой мальчик. — Не показывайся на глаза женщинам. Покажись только старому Меттингу. Он не поверил мне, когда я рассказал ему о Буно и о вас. Тебе же он не сможет не поверить, иначе ему пришлось бы вырвать себе глаза! Пойдем со мной, Шедд! Пойдем прямо сейчас! — Он качнулся было вперед и хотел схватить дядю за руку, чтобы потащить за собой к выходу, но тут же сообразил, что рук у него нет. К тому же прикоснуться к малиновому, блестящему и подрагивающему телу он вряд ли смог бы себя заставить.
Заметив невольное отвращение, которое все еще внушал мальчику его вид, Шедд усмехнулся горько и понимающе, и отполз немного назад, чтобы большая часть его тела оказалась в тени.
— Есть еще одна причина, Конан, почему я не выйду на свет и не окажусь никому, даже старине Меттингу. Если ваши мужчины убьют Буно, — а я в этом сильно сомневаюсь, потому что он способен на такое, что простой человек и представить себе не может — если его все-таки убьют, сожгут или пронзят стрелами, Кевин и другие молодые воины навечно останутся полулюдьми. Ведь никто не знает, где прячет Буно отобранные у них искры жизни. Да и что такое сами эти искры, как они выглядят — не знает никто. Буно не расскажет об этом даже под пытками.
— Ну, уж под пытками-то расскажет! — сверкнув глазами, ожесточенно воскликнул мальчик.
— Ты не знаешь, Конан, как много могут его блестящие камушки. Недаром он увешивает себя ими с головы до ног. Они могут сделать так, что он не почувствует боли и будет смеяться под пытками, словно его щекочут перьями петуха. Они могут сделать так, что кожа его будет прочнее черепашьего панциря… Он не расскажет. Кевин и его друзья останутся рабами, теперь уже рабами мертвого колдуна. Они по-прежнему будут долить породу, выискивая блестящие камушки, и затем шлифовать их ночами — долгие-долгие годы… Я не хочу этого, Конан. Ведь Кевин — мой сын!
— И мой брат, между прочим, — буркнул Конан. — И мой друг. Хотя он и вцепился в меня тогда по приказ колдуна, как охотничий пес в росомаху. Но я его прощаю, раз у него нет этой самой… искры…
— Заклинаю тебя, Конан, не пытайся бороться с Буно, — молящим голосом воскликнул Шедд, медленно отползая от него назад о узкому проходу. Голова его опустилась совсем низко, бородой подметая серую каменную пыль. Он не смотрел в глаза мальчику и говорил еле слышно. — Заклинаю тебя: забудь обо всем, что здесь видел, забудь тропинку к этому месту и никому о нем не говори. Ты рассказал Меттингу, и он не поверил, это очень хорошо. Не говори же никому больше. Уходи, Конан. Я чувствую, что здесь скоро появится наш хозяин. Я слышу его появление за много шагов — кажется, стены начинают дрожать и камни осыпаться сильнее, когда он касается их своим нелюдским взором… Спеши же, Конан! Ты можешь не успеть и погибнуть.
Мальчик заколебался. Конечно, он с радостью унес бы ноги из этого мрачного подземелья, полного черного колдовства и искалеченных полулюдей. Но его не удовлетворило окончание разговора с Шеддом. Забыть обо всем? Никому не рассказывать? Но ведь это значит, что колдун по-прежнему будет одним из самых уважаемых людей в селении, будет звенеть по праздникам чужими охотничьими трофеями, будет прожигать Конана ненавидящими глазами… Если бы только прожигать! Конан ничуть не сомневался, что старик поставил себе цель уничтожить мальчика, проникшего в его тайну. Или еще хуже: превратить его в такое же немыслимое чудовище, каким стал павший славной смертью беспечный весельчак Шедд…
— Хорошо, хорошо — крикнул мальчик почти уже не различимому во тьме Шедду. — У Кевина нет искры, у тебя не мужества, но у меня есть и то и другое! Хвала Крому, я пока что не раб и не мертвец! Я сдержу свою клятву. Этот старый паук, эта грязная вошь еще будет умолять меня…