Еще восемьдесят тысяч волн монотонно разбились о борт судна. Прошло пять дней, похожих друг на друга как две капли воды. На тринадцатый день плавания утром на горизонте замаячил призрак удачи. Корабельные рынды раскололи нашу летаргию на мелкие кусочки, и мы, опившиеся кофе лентяи, выскочили из камбуза, не дослушав самую, быть может, удачную остроту Майка.
— Он за кормой! — крикнул кто-то. — В пятистах метрах!
Раздевшись до плавок, я стал готовиться к погружению.
Снаряжение у меня всегда под рукой.
Я прошлепал в ластах по палубе, пристегивая к поясу сплющенный сквиглер.
— Пятьсот метров, двадцать фатомов! — прогремели динамики.
Наверху ухнули большие ловушки, и слайдер, управляемый нашей «леди», вытянулся во весь рост. Он прогрохотал мимо меня и замер на якоре, как на вытянутой руке. Когда я поравнялся с ним, динамики сообщили:
— Четыреста восемьдесят и двадцать!
— "Красное"!
Раздался хлопок, словно вылетела пробка из бутылки шампанского, и линь описал дугу у меня над головой,
— Четыреста восемьдесят и двадцать! — повторил динамик. Это был голос Мальверна, прерываемый помехами. — Живец — товсь!
Я поправил маску и спустился за борт по штормтрапу.
Внизу — зеленая бездна. Быстрее! Сейчас я исполняю роль живца.
Я увидел канаты и стал погружаться вдоль них.
Зеленый цвет сменился темно-зеленым, затем черным. Никогда еще мне не приходилось погружаться так глубоко. И очень не хотелось включать фонарь!
Но пришлось.
Плохо! Мне надо было спуститься глубже. Я сжал зубы и постарался взять себя в руки.
Наконец канат размотался.
Я схватил его, снял с пояса сквитлер — надувную приманку — и, стараясь действовать как можно быстрее, подсоединил контакты, из-за которых, собственно, сквиглер нельзя выстреливать вместе с канатом. Оказавшись на крючке, Икки может разорвать канаты, но к тому времени это не будет иметь значения.
Разъем защелкнулся. Я вытащил из сквиглера заглушки и стал смотреть, как он растет. Во время этой операции, занявшей примерно полторы минуты, меня уволокло еще глубже. Я оказался близко — слишком близко — от Икки, к которому никогда не стремился попасть на завтрак.
Если раньше мне было страшно включать фонарь, то теперь я боялся его выключить. Я запаниковал, вцепился в канат обеими руками. Приманка засветилась розовым, начала извиваться, став вдвое больше меня, и несомненно вдвое притягательнее для пожирателей розовых приманок. Я убеждал себя в этом, пока не поверил, а потом выключил фонарь и стал подниматься.
Все обошлось. Я сумел добраться до зеленой воды и впорхнул в родное гнездо.
Едва оказавшись на борту, я повесил маску на грудь, прикрыл глаза ладонью и окинул взглядом неспокойную поверхность моря. Мой первый вопрос, конечно, был:
— Где он?
— Нет его, — ответил кто-то из команды. — Как только ты спустился, он исчез. Наверное, ушел вглубь.
Приманка наслаждалась купанием на глубине. Я свое дело сделал и побрел на камбуз, приготовить кофе с ромом.
Отнеся в центральный пузырь две полные чашки, я спросил:
— Все тихо?
Майк кивнул. Его руки тряслись, а мои, когда я ставил чашки, были тверды, как у хирурга.
Он подскочил на стуле, когда я тряхнул плечами и сбросил акваланг.
— С ума сошел? Не брызгай на панель! Сожжешь дорогие контакты!
Я вытерся полотенцем, потом сел и спокойно зевнул. Плечо ничуть не болело. Маленькая коробочка динамика захотела что-то сказать. Майк щелкнул выключателем.
— Мистер Дэбис, Карл с вами?
— Да, мэм.
— Я хочу с ним поговорить.
Майк отодвинулся.
— Слушаю, — сказал я.
— У тебя все в порядке?
— Да. А что могло случиться?
— Ты долго был за бортом. Я… я поступила глупо.
— Все хорошо, — сказал я. — Я просто счастлив. Я выполнял свои обязанности в соответствии с договором.
— В следующий раз я буду осторожней, — пообещала она. — Кажется, я слишком поторопилась. Прости.
Вдруг связь прервалась, и полмешка заготовленных реплик осталось при мне.
Я выкрал из-за уха Майка сигарету и прикурил ее от другой, лежащей в пепельнице.
— Карл, она — неплохой человек, — сказал он, отвернувшись и рассматривая пульт управления.
— Да, — сказал я, — в отличие от меня.
— Я имею в виду, что она очень симпатичная крошка. Своевольная, конечно. Но чем она тебе насолила?
— В последний раз? — спросил я.
Он посмотрел на меня, потом на чашку.