Я пошел в парк, он неподалеку от дома, где я живу. День был солнечным и ясным, горожане целыми семьями устраивали пикники, прогуливались, играли в разные игры.
К скамейке, на которой я сидел, вприпрыжку примчался толстый мальчишка лет шести-семи. Его замызганную футболку покрывали липкие пятна от конфет и мороженого, а маленькие глазки светились каким-то отвратительным, злобным ликованием. Когда он вдруг метнулся в траву, я не сразу понял зачем. Но когда он выпрямился и сел с торжествующим выражением лица, я увидел зажатую у него в пухлых пальцах крупную прелестную бабочку. А потом этот толстяк оторвал у нее оба крыла и несколько лапок.
Сдавленный крик, полный ужаса, сорвался с моих губ и поразил меня не меньше, чем живодера, бросившего умирающую бабочку дергаться и извиваться на траве в агонии. Я не знаю, почему это зрелище вызвало у меня такое отвращение. Ведь в конце концов, это была всего лишь бабочка. Но я мгновенно со всей силы наступил на нее, а потом бросился к ее мучителю и, прежде чем осознал свои действия, сильно ударил его по лицу тыльной стороной ладони — раз и другой…
«Вот что заставило меня поступить так!» — в бешенстве прошипел я, жестом указывая на останки бабочки в траве.
Я смотрел на него, и дикое, непреодолимое желание росло во мне, захлестывало меня целиком. Желание снова ударить его, что-нибудь повредить ему, заставить его почувствовать боль, такую же, какую он только что с наслаждением причинил другому живому существу. Он должен знать, каково это — ощущать подобную муку. У него по губе потекла кровь, но мне этого было мало. Я должен был бы устыдиться этого, да? Должен был бы ужаснуться…
Несколько мгновений спустя малец уже вопил так пронзительно, что его, наверное, услышали все, кто был в парке. А во мне взял верх инстинкт самосохранения, и я ринулся прочь оттуда так стремительно, как только мог.
Чтобы снова оказаться в затемненном убежище квартиры, мне понадобилось некоторое время. Захлопнув за собой дверь, я, преодолевая дрожь в руках, запер ее на все замки, задвинул все засовы и задернул шторы на окнах. Затем втиснулся в узкое, темное пространство между кроватью и стеной, опустил голову и накрыл ее трясущимися руками. «Ну как ты мог, — шептали мне осуждающие голоса, — как ты мог? Что стряслось с тобой?»
Когда шепот наконец прекратился и я поднял голову, оказалось, что комната погружена в непроницаемую тьму, а мои плечи и спина ужасно ноют. Как долго я пробыл там, тихонько бормоча сам себе под нос? Неужели я действительно опасен и обладаю всеми качествами пациента психиатрической лечебницы? Или даже тюремного узника? Это так? Но ведь, в сущности, я не нанес серьезных повреждений тому мальчишке. Парочка швов, и он будет в порядке. Иногда любой человек теряет самообладание, верно? Я имею в виду, что это случается с каждым. Люди будут творить безобразия всегда. И не только я.
24 августа
Мне по-прежнему практически ничего не известно о том, кто я такой. Временами это вызывает у меня панику, я начинаю ощущать себя какой-то тенью. Но я не тень — тени не имеют имен. А у меня имя есть: Габриель Антеус. Габриель, Габриель, Габриель Антеус. И потом, я сплю, я ем, я кровоточу. Это же должно что-нибудь означать? О том, что из меня может вытекать кровь, я узнал, когда очнулся здесь в начале августа, но, чтобы окончательно убедиться в этом, на днях слегка поранил себя ножом. Показалась кровь, и я этому порадовался. Но в то же время вид ее повергает меня в смятение. И это не просто неприятное зрелище — меня охватывает настоящий ужас. Наверное, я принадлежу к категории малодушных, трусливых людей. Возможно, потому, что всю прошедшую жизнь я провел среди книг. Я даже писал книги. Одну как минимум я точно написал. Я даже нашел ее рукопись, когда обследовал письменный стол. Она называлась «Дантов Ад: теологическое исследование». Просматривая написанное, я понял, что это было всестороннее исследование устройства Ада, дополненное сведениями о демонах и о девяти кругах, соответствующих уровням грехопадения.
Углубляясь в текст рукописи, я вспомнил, что стало предметом данного исследования, — описание Преисподней в поэме Данте Алигьери «Божественная комедия». Однако в рукописи, лежавшей в письменном столе, утверждалось, что это была не просто поэма и что Данте действительно спускался в недра Земли сквозь девять концентрических кругов Ада прямо к замороженному ядру, где в обездвиженном состоянии содержался сам дьявол.
Разумеется, такое утверждение представляется совершенно абсурдным, и вкупе с нелепыми и бездоказательными гипотезами оно стало причиной того, что рукопись осталась неопубликованной, даже если попытки издать ее и предпринимались. Но в то же самое время мне приятно сознавать, что я — писатель. Однако какая опасность может таиться в этой ситуации?
В одном из ящиков письменного стола лежали, аккуратно собранные в папку, записи, касающиеся всех моих банковских операций и уплаты налогов. Изучив их, я понял, что действительно являюсь весьма состоятельным человеком. И неудивительно, что комнаты в моей квартире заполнены такими хорошими вещами. Вот только состояние самой квартиры меня озадачивает, ведь при моем достатке я мог бы позволить себе иметь куда более приличные апартаменты, особенно с учетом наличности, которую нашел на кухне. Вместе с тем было приятно узнать, что мне не надо беспокоиться о своем финансовом положении.
Нашел я и свой паспорт, он был засунут в дальний угол нижнего ящика стола. Паспорт подтверждал, что я — подданный Соединенного Королевства. И впервые мне пришло в голову, что, возможно, члены моей семьи живут там. Моя рука автоматически опустилась к коробочке с рыбьим кормом, которая постоянно находилась у меня в кармане. А может, никаких рыбок и не было? И нет никого, кто собирается вернуться из отпуска?
Но, боже мой, что это я говорю? Никаких рыбок? Нет, отпуск должен быть, и рыбки тоже должны быть… иначе какого черта я таскаю с собой этот рыбий корм? Нет, рыбки на самом деле существует — я знаю это.
Координаты хозяйки моей квартиры я тоже обнаружил в письменном столе. Я позвонил ей, но к разговору она не проявила никакого интереса, и он оказался для меня совершенно бесполезным. Да, договор аренды является стандартным и действует с начала августа. Было ясно, что она почти ничего не знает обо мне, — в процессе разговора она не один раз путала мое имя. А впрочем, почему она должна знать меня? Вряд ли я поведал ей свою биографию, когда мы обсуждали условия аренды.
Я оказался в тупике. Никаких людей вокруг… По крайней мере до тех пор, пока не вернутся мои родные. Тем временем я исследовал одну из тех немногих зацепок, которые у меня были, — свое имя. Габриель Антеус. Однажды я ввел его в Гугл, наивно полагая, что на экране появится интернет-сайт, который расскажет все обо мне. Но там не было ничего — не было даже сайта какого-нибудь другого Габриеля Антеуса, с которым я мог бы познакомиться. Наверное, это чересчур редкое имя.
Убедившись в бесполезности Интернета, я обратился к стоявшим на полках книгам. Разумеется, в имени Габриель содержится весьма характерный библейский подтекст, касающийся мира ангелов. На иврите оно означает «божий человек», и всем известен архангел Габриель из Старого и Нового Завета.[1] Все книжки расставлены у меня в алфавитном порядке, и среди них есть такие, где затрагивается тема ангелов. Несомненно, этот аспект моего имени волновал меня и прежде, поскольку в этих книгах, изобилующих примечаниями и комментариями, все, что касается Габриеля, помечено цветным фломастером или подчеркнуто.
Вы подумаете, наверное, что человек, названный в честь ангела, не должен опасаться присутствия в своем имени какого бы то ни было отрицательного или угрожающего скрытого смысла. И вы ошибетесь. Потому что ангелы ужасны. Они присутствовали в моих ночных кошмарах. Я понял, что от Интернета в этом вопросе пользы мало, поскольку на всех сайтах сообщается об ангелах «нового времени», так обожаемых в среде хиппи, а также о самопровозглашенных целителях и медиумах. Эти ангелы были всепрощающими и любвеобильными, они озаряли людей лучами золотистого света, одаривали своим расположением и добротой, пробуждая ощущение благополучия и покоя. О, хотел бы я найти таких ангелов!
Однако подлинные ангелы — библейские — совершенно иные. Габриель объединяет несколько религий: христианство, иудаизм, ислам. Согласно Мухаммеду, Габриель — автор Корана. Мухаммед медитировал в пещере, когда перед ним возникло видение Габриеля. Своей враждебностью и неистовством он поверг Мухаммеда в такой ужас, что даже подумал о самоубийстве. Меня эта история крайне обеспокоила. Она вновь и вновь приходит мне в голову. Ангелы не должны быть жестокими.
С происхождением моей фамилии — Антеус — у меня тоже возникли затруднения. Возможно, она французская? Однако по паспорту я англичанин. И еще мое произношение… Не то чтобы я когда-либо говорил вслух, ибо мне не с кем беседовать, а, пребывая в полном одиночестве, я не разговариваю сам с собой, как это делают некоторые люди в подобных ситуациях. В моей квартире всегда царит молчание, независимо от того, нахожусь я в ней или нет. Может, мне надо начать говорить вслух, когда я делаю записи в этом дневнике?! Мне ненавистно ощущение, что мой голос все еще кажется мне незнакомым, что он все еще заставляет меня вздрагивать, если я начинаю говорить без предварительной мысленной подготовки. Да, наверное, я начну делать это. Только писать — этого мало. Мне нужен кто-то, с кем я мог бы еще и разговаривать.
Словом, так или иначе, я очутился в тупике. Что дальше? Мне слишком страшно идти в больницу. Вся эта боязнь… Неужели я — самый последний трус? Я не могу пойти в больницу или в полицию, потому что они начнут задавать вопросы, а у меня на руках огромная и не имеющая объяснений куча наличных денег, для которой я устроил тайник в полу, под кухонным посудным шкафом. Каким образом я их раздобыл? Я не могу допустить, чтобы они их обнаружили. Мне нельзя попадать в тюрьму. По крайней мере сейчас, когда я должен кормить столько рыбок.
Надеюсь, я просто украл эти деньги. Я мог бы жить, сознавая себя вором. Есть гораздо худшие прегрешения, чем воровство, хотя и такое преступление отвратительно… Я думаю, что, возможно, все произошло под воздействием стресса. Но прошло уже больше двух недель, а я так ничего и не вспомнил, и это совсем скверно! Мне осточертело быть чужим по отношению к самому себе. Но наверняка теперь уже скоро кто-то из тех, кого я знаю, свяжется со мной — какой-либо старый приятель, который захочет чем-нибудь удивить меня, одолжить что-то или попросить моего совета… В общем, что-нибудь в этаком роде. Сам я не могу выйти на них, потому что их не помню. Но вскоре один из них обязательно найдет меня, и тогда вся эта нелепая ситуация разрешится. И найдется разумное объяснение относительно денег, и я вспомню все остальное. А тем временем я не буду выходить из дому, чтобы не обидеть еще кого-нибудь. Бить детей — это неправильно. Несправедливо. Я не должен был делать этого. Я буду заказывать доставку еды прямо в квартиру и не покину своего жилища до тех пор, пока не сочту это безопасным. Ну а сейчас мне должно быть достаточно этого дневника.
29 августа
Пять дней прошло с тех пор, как я сделал предыдущую запись. Сейчас почти час ночи. Я сижу, насквозь промокший, моя одежда забрызгана кровью, а на затылке у меня глубокая кровоточащая рана.
Свое решение не выходить из дому я выполнял четыре дня. Но сегодня утром я подумал, что, наверное, придал слишком большое значение инциденту с тем мальчишкой и бабочкой. А кроме того, мне надоело питаться всухомятку. И еще, я не люблю есть в одиночестве — это меня угнетает. Поэтому я отправился в ближайший ресторан «Pest Buda Vendèglö».
Я заказал там традиционное венгерское блюдо — печенку гуся, поджаренную на его собственном жиру, и бокал сухого «Пино Нуар». Поскольку я не большой сладкоежка, то обычно пренебрегаю десертом, но в «Vendèglö» готовится самая вкусная Gundel Palacsinta, и к тому же мне не хотелось слишком быстро возвращаться домой, так что я заказал ее на десерт, чтобы продлить ужин.
Однако состояние умиротворенности нарушила ссора, которую затеяла пара за соседним столиком. Сначала они спорили тихо, но затем мужчина начал повышать голос, и женщина вскоре заплакала. Лица других посетителей выражали смущение и неловкость, но все делали вид, что ничего особенного не замечают.
В конце концов мужчина поднялся и стремительно покинул ресторан, а женщина, оставшаяся за столиком одна, выглядела растерянной и несчастной. Я должен был бы испытывать к ней сочувствие, как и все остальные. Однако все, что я ощущал, была зависть. По крайней мере, у нее есть с кем поругаться. Счастливая, зараза! Они должны быть далеко не безразличными друг другу, чтобы спорить так яростно. Я готов был возненавидеть их за это.
Аппетит у меня пропал, и я оттолкнул от себя остатки сладких блинчиков. И тут я увидел ее. Она уставилась на меня снаружи, через окно, из темноты улицы. Ее лицо слегка искажала волнистая поверхность стекла, но мне стало ясно, что, увидев меня, она была буквально потрясена. Она меня узнала. Я знаю это точно. Охваченный волнением, я инстинктивно вскочил на ноги. Это была дама средних лет, на мой взгляд в районе сорока. И у нее были красивые каштановые волосы. Она увидела, что я заметил ее, и в ту же секунду отпрянула от окна.
Я окликнул ее, когда она быстрыми шагами стала удаляться, и хотел уже последовать за ней, но, вспомнив об ужине, вернулся, бросил на столик несколько свернутых в рулон купюр — наверное, гораздо больше, чем следовало, — и выбежал из ресторана.
Очутившись на слабо освещенной улице, я стал напряженно вглядываться в темноту, надеясь, что ненамного отстал от нее. Моей единственной мыслью было догнать ее и заставить рассказать то, что она знала. А в том, что она что-то знала обо мне, я был совершенно уверен. Я понял это, когда наши взгляды встретились.
На какой-то момент мне показалось, что я потерял ее из виду. В столь позднее время этот район малолюден, и когда я остановился под аркой на выходе из ресторана, то не увидел вокруг ни единого человека. Но потом заметил ее фигурку, скрывающуюся в боковой улице, и, подавив вызванный нахлынувшим возбуждением возглас, бросился вдогонку. Во время преследования предвкушение того, что должно произойти, вызвало у меня нервную дрожь. Висевший в воздухе туман окутал меня, мои волосы и одежда уже были влажными к тому времени, когда начался дождь, приглушивший своим мягким шорохом все другие звуки.
Теперь одежда промокла насквозь, ноги заскользили по мокрым булыжникам. Я повернул за угол и устремился по узкой улочке вслед за убегающей женщиной. Внезапно меня охватил гнев, и я уловил злобное рычание, исходившее из моего перекошенного рта. Черт ее побери, почему она убегала от меня? Я же не собирался ее обидеть. Мне просто хотелось узнать то, что знает она. Сведения, воспоминания, ответы — вот все, что мне было от нее нужно.
Однако она была проворна и, очевидно, хорошо знала, куда стремится попасть, углубляясь в лабиринт глухих переулков. Я бегаю быстро, но почему-то все время находился в нескольких ярдах позади этой шатенки. Это приводило меня в бешенство. Несколько раз я почти терял ее из виду за пеленой дождя и тумана, поскольку единственными источниками света здесь были скрытая за тучами луна да зарево отраженного освещения центральных районов города.
Она бежала удивительно быстро, как будто была перепугана до потери сознания. Поэтому для меня стало полной неожиданностью, когда она внезапно остановилась посреди темного закоулка. Я тоже остановился, скользя подошвами по камням, задыхаясь и пытаясь восстановить дыхание. В этот момент она обернулась ко мне, тень наполовину скрывала ее лицо. Она вовсе не выглядела запыхавшейся, и в течение некоторого времени мы просто молча смотрели друг на друга, а вокруг лил дождь, образуя лужицы между булыжниками у нас под ногами. Я уже хотел спросить ее, кто она, как ее зовут, откуда она меня знает… но меня остановило выражение ее лица. Его прокрывали резкие, глубокие складки, а в устремленных на меня глазах застыл неподдельный ужас. Потом она заговорила:
— Eltévedtem. Я пропала.
Я уставился на нее. Струйки дождя стекали у меня по лицу и по затылку, капли падали с подбородка и с кончиков ресниц. Мгновение спустя я сделал шаг по направлению к ней. Я должен был помочь ей. Я должен был найти какой-то способ сделать это. Но тут я заметил какое-то движение в темноте и понял, что в этом закоулке мы не одни.
— Tessék vigyàzni! Берегитесь! — крикнул я в тот момент, когда из темноты за ее спиной появился человек.
Я бросился к ним, но внезапно у меня в голове вспыхнула и взорвалась жгучая боль — это меня очень сильно ударили сзади по затылку. Сосредоточив все свое внимание на таинственной женщине, я не заметил, что и у меня за спиной находится кто-то. Когда я упал на землю, острый обломок булыжника глубоко врезался мне в щеку, а зубами я прокусил губу почти насквозь. Теплая кровь заполняла рот и текла по лицу. Кто-то схватил меня за плечи и рывком перевернул на спину, опытные пальцы стали ловко шарить по карманам. Дождь заливал глаза, и казалось, что луна в небе надо мной кружится в каком-то отвратительном танце. До моего сознания дошел ликующий возглас грабителя, когда он вытащил мой туго набитый бумажник.
Наверное, в надежде обнаружить еще что-нибудь стоящее он снова склонился надо мной, и тогда я выплюнул ему в лицо всю кровь, скопившуюся у меня во рту. Инстинктивно он отпрянул, и в ту же секунду моя выброшенная вперед рука ухватила его за щиколотку. Один быстрый рывок, и он рухнул спиной на мокрые булыжники, распластавшись на них рядом со мной. Остальные ринулись к нам.
Впоследствии я насчитал пятерых, лежавших на земле вокруг меня. Они практически не успели даже прикоснуться ко мне, хотя набросились всем скопом. При этом никаких продуманных действий я не предпринимал. У некоторых из них имелись ножи и еще какое-то холодное оружие, но для меня было достаточно простым делом перехватывать их руки и выворачивать их за спину им, так что они сами бросали ножи, а вся их сила оборачивалась против них же самих, их кости хрустели, словно сухие ветки. Я же при этом даже не вспотел. И чем яростнее они нападали, тем легче у меня все получалось. До чего же это было просто! Все равно что глушить в пруду рыбу с помощью базуки. Не нужны бесконечные изнурительные удары кулаками и пинки. Ведь если надавить на шею человека в определенной точке, он упадет без сознания, даже не успев понять, что с ним произошло. Просто надо знать, куда надавить.
Не думаю, что наша стычка длилась очень долго. Я даже пожалел, что они перестали подниматься на ноги. Это оказалось очень легко. Слишком легко! Я еще не был готов к тому, что все уже кончено. Мое сердце учащенно билось от возбуждения, душа жаждала продолжения! Я пнул пару раз одного из них, надеясь, что это заставит его подняться, но он оказался способным лишь на приглушенный стон. Когда я наклонился, чтобы подобрать мой промокший бумажник, то со злорадством отметил, что все они были гораздо здоровее меня с виду.
Прошло еще несколько мгновений, прежде чем я вспомнил, почему вообще оказался в этом закоулке. Я быстро огляделся, но, пока длилась вся эта кутерьма, женщина исчезла. Вокруг снова все было пустынно и тихо, если не считать негромкого шороха падающего дождя. Я спас ее от ограбления, изнасилования, а может, и чего похуже. Она избежала всего этого. Я спас ее от опасности, которую она сама навлекла на себя безрассудным бегством в эти дебри темных, пустынных улочек — навстречу обманчивой тишине здешней алчной, грязной, грабительской ночи.
А то, что я опять остался без ответов, меня в тот момент не беспокоило. И должен признаться, не беспокоит до сих пор. Ведь я был им совсем неровня! Эти пятеро рослых парней, несомненно, воры-профессионалы, грабители, обладали мощной мускулатурой и набором оружия. Я испытал такую эйфорию, словно вернулся к некоему давнему увлечению, от которого когда-то получал большое удовольствие, и обнаружил, что со временем не утратил своего мастерства. Даже сейчас, когда я вернулся в свое убежище, все мои чувства крайне возбуждены, переполнены захватывающим ощущением этого открытия. Я уверен, что это был один из лучших вечеров в моей жизни. И я хотел бы совершать нечто подобное каждую ночь!
1 сентября
То, что я написал в этом дневнике три дня назад… огорчает меня. И по-настоящему пугает. Я хотел бы быть кем-то иным. Я хотел бы стать другой личностью. Проснувшись на следующее утро, я обнаружил, что в голове пульсирует тупая боль, а вся подушка покрыта темными кровавыми пятнами. И все же, принимая душ и одеваясь, я по-прежнему находился в приподнятом настроении. Но через несколько минут это настроение сменилось ощущением страха. И этот страх усиливался до тех пор, пока я не склонился к зеркалу, чтобы рассмотреть в нем себя.
«Ну что же ты за тип, в самом деле?»
Меня напугала не сама драка, а тот факт, что мои действия не ограничились самообороной. Почему-то я пошел дальше. И еще… я не могу вспомнить все происшедшее… достаточно отчетливо. Но ведь я не применял никакого оружия, верно? Только руки. Но насколько тяжелые увечья можно нанести голыми руками? Я ведь никого не убил.