— Убирайся от меня вон, ты, подлое… отвратительное существо! — выкрикнул я, инстинктивно отступив на несколько шагов назад.
Лицо демона приняло злое выражение.
— Давай-ка, Габриель, не будем воспринимать все это слишком по-детски, — холодно произнес Мефистофель. — Я остаюсь тем, кем был и прежде. Понимаешь, ты симпатичен мне, несмотря на то что порой бываешь слишком самоуверенным, высокопарно разглагольствующим, дерьмовым занудой, бубнящим о нравственности, о Божественной добродетели, или о Люцифере, или о чем-нибудь еще, что взбредет в твою долбаную башку. Но, к моему собственному удивлению, я получал удовольствие от общения с тобой. Общался я и с капитаном Хозенфельдом — ты ведь помнишь, кто это такой? Отважный человек, спасший Шпильмана. А известно ли тебе, Габриель, как Бог воздал ему за его мужество? Он наслал на него русских. Они схватили его и мучили много лет после конца войны, пока он наконец не умер в холодной, убогой камере — сломленный, одинокий, никем не оплаканный. Вряд ли это можно назвать справедливостью, правда? Единственные добрые слова, которые он услышал за эти ужасные семь лет, сказал ему я.
Что же касается неизбежной апокалиптической угрозы, с которой мы скоро столкнемся, то я уверен: когда этот момент настанет, ты будешь поступать правильно. Я никогда еще не встречал человека, столь глубоко и неизменно озабоченного проблемами нравственности. Хотя должен напомнить тебе: нынешнее отвращение ко мне возникло у тебя только после того, как ты узнал, что я — один из ангелов Люцифера. Прежде ты ничего подобного не испытывал. Я питал слабую надежду на то, что если ты познакомишься со мной поближе без изначального предубеждения, затмевающего нормальное восприятие, то, возможно, станешь несколько иначе оценивать различие между ангелами и демонами. В конце концов, если бы я был таким подлецом и мерзавцем, как ты думаешь, то ты разглядел бы это во мне, независимо от того обличья, в каком я представал перед тобой?
Бог и Его воинство отвергли тебя. Когда ты оказался здесь, в Будапеште, одиноким, без друзей, разве какой-нибудь из ангелов Божьих пришел тебе на помощь? Предпринял ли кто-нибудь из них хоть какое-то усилие, чтобы ослабить остроту чувства одиночества, подтачивавшего тебя. Нравится тебе это или нет, Габриель, но именно Люцифер, а вовсе не Бог направил к тебе ангела, чтобы спасти тебя, когда ты находился уже на грани безумия. Так что сохранением рассудка ты обязан дьяволу, мой друг. Что ты на это скажешь?
Я смотрел на него широко открытыми глазами, а чувствовал себя так, словно меня сейчас вытошнит. Как же все это произошло? Как могло случиться такое? Как я позволил ему так обмануть меня? Мысль о том, что я ел и пил вместе с демоном, что приглашал его в свой дом как друга… Одна эта мысль вызывала у меня ужас и чувство тошноты, и я уже ощущал в желудке болезненные судороги.
— Убирайся! — прошипел я. Все мое тело дрожало от стыда и отвращения.
Мефистофель смотрел на меня, сощурив глаза, и на какое-то мгновение я отчетливо увидел перед собой демона — его взгляд переполняли злоба, ненависть и эта ужасная, холодная брезгливость… Потом он вдруг улыбнулся и, слегка пожав плечами, шагнул ко мне.
— Ну что ж, любая дружба неизбежно заканчивается расставанием. Надеюсь, наша — без злобы и вражды? — спросил он, протягивая мне руку.
Чувство отвращения побудило меня инстинктивно отшатнуться от него.
— Я никогда не подам руки… не подам руки… — начал я, но, не дожидаясь окончания моей фразы, Мефистофель одной рукой ухватил меня за локоть, а другой — стиснул мою ладонь и начал сильно трясти, нарочито карикатурно изображая дружеское рукопожатие.
Его пальцы показались мне ужасно холодными, так что прикосновение к ним даже заставило меня вздрогнуть, но от страха я не решился попытаться высвободить ладонь, в то время как он, стоя прямо передо мной, продолжал трясти ее и, приподняв одну бровь, смотрел на меня с выражением веселого изумления на лице, словно бросая вызов и мне, и всему происходящему.
— Доброй ночи, Габриель, — внезапно произнес Мефистофель, резко выпустив мою ладонь. — Веселого Рождества!
Я продолжал неподвижно стоять на месте, будто прирос к полу, в то время как он вышел из квартиры, и дверь с громким стуком захлопнулась за ним. Подняв к глазам дрожащую ладонь, я увидел, что рукопожатие демона оставило на ней впившиеся в кожу блестящие крошки льда, и почувствовал, как она ноет от обжигающего холода в тех местах, где ее касались длинные тонкие пальцы Мефистофеля.
Я должен был знать это. Должен был уже давно догадаться. Стефоми… Мефисто. Они маячили прямо передо мной, бросающиеся в глаза высокомерие и пренебрежительность, которые были поразительными сами по себе. А я оказался слишком бестолковым, чтобы увидеть это. Даже его краденое имя — Задкиил являлось издевательским намеком, поскольку Мефистофель — это принадлежащий к темным силам двойник архангела Задкиила.
А пылающий человек… Мефистофель называл его — Михаил. Как и архангела с таким же именем? Предводителя воинства ангелов и самого доверенного сподвижника Бога? Когда он хотел обезглавить Мефистофеля, а я его спас, это происходило около церкви Святого Михаила. Выходит, этот ангел изгонял демона из своей собственной церкви. Я подумал, что рана у Стефоми зажила так быстро потому, что меч был необычным. Меч, а не человек… О господи, и зачем только я вмешался? Это было из-за огня. Вот что подтолкнуло меня. Ведь связывать огонь с Преисподней и с дьяволами вполне естественно. Но теперь, когда я более внимательно изучаю имеющиеся у меня книги и картины, я вижу, что на самом деле представление об ангелах часто ассоциируется с ослепительной яркостью и жаром огня, тогда как для демонов более характерны такие атрибуты, как холод и сверкающий лед. А еще я вспоминаю, что у Данте в «Божественной комедии» девятый круг Ада, предназначенный для пребывания самых развращенных, отвратительных грешников, состоит из идеальной ледяной сферы, внутри которой упомянутые грешники обречены на вечную муку замерзания, содрогаясь внутренне от своей ужасной близости к самому дьяволу.
Девятый крут… Теперь я знаю, что девятый круг каким-то странным образом является причиной всех моих страданий. После того как Мефистофель ушел, я несколько секунд стоял неподвижно, потом поднял голову и увидел в зеркале новые буквы, словно написанные на стекле огнем: CIRCLE IX.[8] Я продолжал смотреть на эту надпись, чувствуя, как меня захлестывает волна гнева. Через мгновение, не в силах сдержать охватившей меня ярости, я схватил стул и швырнул его в зеркало, разбив его вдребезги и ощутив при этом мрачное удовлетворение, сразу же пришедшее на смену внутреннему напряжению. Зеркало рассыпалось на мелкие кусочки, часть из которых попала в меня, а остальные разлетелись по полу, усыпав его острыми блестящими осколками.
Ну а прямо сейчас я ощущаю ненависть ко всем ангелам. И не важно, кому они служат — Богу или Сатане. Они — скопище ублюдков, по крайней мере большинство из них, и мне ужасно горько сознавать, что в этом вопросе Мефистофель прав. Человек, остававшийся в течение нескольких прошедших месяцев моим единственным другом, оказался одним из слуг Люцифера. Ни один из милосердных ангелов Божьих не явился, чтобы объяснить, что же происходит со мной, успокоить меня, стать моим другом, развеять мой страх. В тех немногих случаях, когда во сне или в видениях передо мной являлся Михаил (если это действительно он представал в образе огненного человека), он лишь нагонял на меня страху… Он никак не помогал мне. А Стефоми… то есть… Мефистофель, приходил ко мне как человек и говорил понятные слова. И теперь Михаил ведет себя загадочно, непонятно, двусмысленно, и мне даже трудно предположить, что означает послание, написанное огненными буквами на стекле зеркала. Ведь ангел наверняка должен знать, что у меня нет ни малейшего понятия, какое отношение девятый круг имеет ко мне. Он должен знать, что я спрашивал об этом Мефистофеля, изучал этот вопрос, напрягал свой ум, чтобы извлечь из него скрытые там воспоминания, но все было безрезультатно.
Но я не позволю использовать себя как марионетку. Это странное послание — CIRCLE IX — продолжало появляться, пока я готовился лечь спать. Оно сверкало надо мной в зеркале ванной комнаты, его буквы оказались выжженными на спинке кровати. Но я не обращал на это внимания. Во всяком случае, смысл его остается мне непонятным, и я не намерен предпринимать что-либо в связи с его возникновением, даже если бы и смог. Я чувствую, что ненавижу ангелов — или тех, кто затеял все это, — за то, что они мучат меня, бросают на произвол судьбы, а также за то, что вкладывают в слова Мефистофеля некоторую долю истины, при этом отказываясь четко объяснить мне, какого хрена они хотят от меня.
26 декабря (день рождественских подарков)
Я опозорил себя перед Богом, позволив Мефистофелю обманывать меня таким образом. Надеюсь, наступит день, когда Он простит меня. Надпись CIRCLE IX по-прежнему появляется в разных местах квартиры, но я не обращаю на нее внимания.
27 декабря
Мефистофель. Мефистофель! Все это время я разговаривал с человеком, оказавшимся Мефистофелем! Как же такое случилось со мной? Как это могло произойти? Как могло? Как? Мефистофель — это тот, который известен как «уничтожающий посредством лжи»… Могу ли я верить хоть одному слову, сказанному мне демоном? Хоть одному слову? Он лгал мне, когда говорил о гибели Ники и Люка в автокатастрофе? Или лгал, когда сказал, что они вообще не существовали? Они должны были когда-то существовать! Невозможно любить призрачную мечту.
29 декабря
Я нарисовал их портреты, чтобы успокоить самого себя. Портреты я ношу с собой по всей квартире. Кейси стучала в двери из коридора, но я сделал вид, что меня нет дома. В данный момент я не могу ее видеть. Не могу видеть никого. Я хочу проводить здесь время с Ники и Люком. Правда, они всего лишь воображаемые личности, не более того, потому что, конечно же, я не могу помнить достоверно, как они выглядели. Но это не имеет значения. Когда я разговариваю с Ники, это помогает мне успокоиться. Разумеется, я понимаю, что действительно это не она. Я не теряю рассудка, и со мной не происходит какой-либо подобной неприятности. Я знаю, что моя жена умерла. Я просто беседую с примитивным рисунком, вот и все.
Однако всё в порядке. Ники сама сказала мне, что она реальная личность, а уж она-то должна знать. Ее смерть произошла в результате несчастного случая, как и говорил Стефоми. И я ничего не мог сделать. Я любил их. Они были для меня всем. Я никогда бы не причинил им вреда. Я хочу, чтобы это послание — CIRCLE IX — навсегда исчезло. Сейчас оно горит и на полу, и на стенах.
31 декабря (канун Нового года)
Меня зовут не Габриель Антеус. Что за проклятый сюрприз… В конце концов я узнал всю отвратительную правду о своем прошлом. Я знаю, почему я так стремился наказать сам себя, — потому что, если какой-нибудь живущий на Земле человек и заслуживает наказания, то этот человек я.
Я совершал самые ужасные злодеяния, и они мучат меня теперь, как и мучили прежде. Мне необходимо полностью изолироваться от всех, кто окружает меня. Но сейчас, разумеется, у меня появилась проблема, поскольку жизнь Кейси весьма безнадежно переплелась с моей. Несмотря на мои обещания, я должен прекратить все контакты с ней. Я принял меры к тому, чтобы ее роды прошли в Центральной больнице, чтобы ее поместили в отдельную палату и обеспечили ей максимально возможный комфорт. Я также открыл банковский счет на ее имя и внес туда значительную сумму, чтобы она была обеспечена по крайней мере на несколько лет.
— Но почему же… — спрашивала она, стараясь сдерживать слезы, когда я рассказал ей о своем решении, — почему вы не хотите остаться здесь со мной?
— Я не могу этого объяснить, — тупо отвечал я. — Все должно быть именно так, и не иначе.
— Моя Черная Мадонна пропала, — вдруг сообщила она, глядя на меня с укоризной. — Это не вы взяли ее?
Какое-то мгновение я колебался с ответом.
— Да, я.
— Ага. Ну а могу я получить ее обратно?
— Нет.
— Но она же моя! — взорвалась Кейси. — Ведь тот человек на рыночной площади подарил ее мне! Как же вы осмелились взять ее у меня вот так, тайком? Это же был подарок! Вы не представляете, как я ее полюбила! У меня такое чувство, что я вас совсем не знаю. К вам что, вернулась память, да?
— Да.
— И вы уезжаете из Венгрии?
— Да.
— А когда вы вернетесь?
— Я не вернусь.
— Но вы же обещали мне, Габриель. Обещали! Вы говорили: это не важно, что вы вспомните, мы с вами все равно обязательно будем вместе. Вы говорили, если вам придется уехать, вы возьмете меня с собой, а если я не смогу поехать с вами, то и вы никуда не уедете! Вы сказали, и я поверила вам!
И она начала плакать. Мне было больно видеть ее в таком отчаянии, но что я мог поделать?
— Мне совсем не хочется уезжать, — сказал я. — Мне очень жаль, Кейси. Я не хочу уезжать. Я люблю тебя. И буду любить всегда. Но я не могу оставаться рядом с тобой.
— Но почему же? — спросила она, всхлипывая.
— Не могу тебе объяснить, — ответил я с чувством полнейшей беспомощности. — Послушай, Кейси, ты мне доверяешь? Я имею в виду, ты доверяешь мне вообще?
Она молча кивнула, по ее щекам текли слезы.
— Тогда ты должна верить, когда я говорю, что тебе в жизни будет лучше без меня, чем со мной.