Профессор Чэлленджер был скверно настроен. Стоя у дверей его кабинета, я выслушал следующий монолог. Голос профессора гудел и разносился по всему дому:
— Да, нечего сказать, второй ошибочный звонок. Второй за сегодняшнее утро! Вы воображаете, по-видимому, что человека науки полагается отвлекать от важной работы постоянным вмешательством какого-то идиота, сидящего на конце телефонного провода? Я не потерплю этого! Тотчас же пошлите за управляющим! Ну, почему вы как следует не управляете?
— Вы ухитряетесь систематически отвлекать меня от работы, все значение которой не под силу вашему пониманию. Я желаю говорить с суперинтендентом. Он отсутствует? Так и надо было ожидать. Я привлеку вас к суду, если это снова повторится. Ведь выносили же обвинительный приговор поющим петухам. Я сам добился их осуждения. А если им, так почему же и не звонкам, если они без толку трезвонят? Все обстоятельства дела ясны. Письменное извинение? Очень хорошо, я рассмотрю его. Доброго утра!
В этом месте монолога я осмелился войти в кабинет. Момент оказался весьма неблагоприятным. Я предстал пред Чэлленджером как раз, когда он повернулся от телефона. Огромная черная борода ощетинилась, внушительная грудь высоко вздымалась от негодования, высокомерные серые глаза уничтожали меня в то время, как он изливал остатки своей злобы.
— Дьявольские, ленивые негодяи, зря им деньги платят! — гудел он, — Мне было слышно, как они смеялись, пока я излагал мою вполне справедливую жалобу. Они сговорились изводить меня. А тут еще являетесь вы, мой юный друг, чтобы завершить это злополучное утро. Разрешите спросить: вы здесь по собственному почину или же ваша редакционная рвань поручила вам проинтервьюировать меня? Как друг, вы пользуетесь особыми привилегиями, но если вы явились как журналист, я вас выставлю за дверь.
Я шарил в своем кармане, ища письмо Мак-Эрдля, как вдруг в памяти Чэлленджера всплыла еще одна свежая обида. Он порылся большими волосатыми руками в наваленных на письменном столе бумагах и, наконец, извлек оттуда газетную вырезку.
— Вы были достаточно добры, упомянув обо мне в одном из ваших недавних ночных творений, — сказал он, потрясая вырезкой. — Вы начали один из абзацев словами: «Профессор Дж. Чэлленджер, один из наших величайших современных ученых…»
— Ну, и что же, сэр? — спросил я.
— К чему эти одиозные определения и ограничения? Не назовете ли вы мне тех других выдающихся людей науки, которых вы ставите наравне со мной ила даже выше меня?
— Я плохо выразился. Конечно, мне следовало сказать: «наш величайший современный ученый», — согласился я. — По существу таково было и мое искреннее мнение.
Слова мои сразу привели его в хорошее настроение.
— Мой дорогой друг, не думайте, что я слишком требователен, но человек, окруженный, как я, сварливыми и бездарными коллегами, вынужден становиться на свою собственную защиту. Самоутверждение чуждо моей натуре, но мне приходится отстаивать себя против оппозиции. Присаживайтесь. Какова цель вашего посещения?
Надо было умело подойти к ней, ибо я знал, что достаточно малейшей неловкости и лев снова зарычит.
Я вскрыл письмо.
— Можно мне, сэр, прочесть вам это письмо? Оно от моего издателя Мак-Эрдля.
— Припоминаю этого человека. Недурной образчик своей породы.
— Он, во всяком случае, глубоко восхищается вами и, нуждаясь в высококвалифицированном специалисте для расследования какого-либо вопроса, каждый раз неизменно обращался к вам.
— Что ему угодно? — Поддавшись на мою лесть, Чэлленджер напыжился, словно распустивший хвост павлин. Он уселся, положив локти на стол, сложил свои руки гориллы, выставил вперед бороду и благосклонно устремил на меня большие серые глаза, полуприкрытые приспущенными веками.
— Я прочту вам эту адресованную мне записку. Гласит она так: «Пожалуйста повидайте нашего высокоуважаемого друга, профессора Чэлленджера и попросите его содействия в следующих обстоятельствах. Некий джентльмен по имени Теодор Немор, живущий в Хампстэде, утверждает, что он изобрел совершенно необычайную машину, способную разложить любой предмет, помещенный в сфере ее влияния. Материя растворяется и возвращается в свое молекулярное или атомное состояние. Путем обратного процесса ее можно собрать снова. Утверждение это кажется сумасбродным, однако, есть веские доказательства тому, что оно имеет под собой и некоторые основания. По-видимому, этот человек, действительно, наткнулся на какое-то замечательное открытие. Мне нет надобности распространяться о том, какую революцию произведет такое изобретение в жизни человечества, ни об его огромном значении в качестве могущественного орудия войны. Сила, могущая разложить на молекулы или атомы военный корабль, или превратить целый батальон, хотя бы только на время, в собрание атомов, получила бы господство над всем миром. Следует, не теряя ни мгновения, проникнуть в суть этого дела. Данный человек ищет широкой огласки своего открытия, так как стремится продать его. Поэтому получить доступ к Немору будет легко. Прилагаемая мною карточка откроет вам его двери. Мне бы хотелось, чтобы вы и профессор Чэлленджер навестили его, ознакомились с его изобретением и написали для „Газеты“ обоснованный отчет о ценности этого открытия. Надеюсь сегодня вечером услышать о результате вашей поездки. Р. Мак-Эрдль».
— Вот полученные мною инструкции, профессор, — добавил я, складывая письмо. — Горячо надеюсь, что вы поедете со мной, ибо как смогу я с моими ограниченными способностями один разобраться в подобном вопросе?
— Верно, Мэлоун! Верно! — замурлыкал великий человек. — Хотя вы и никоим образом не лишены природного ума, но я согласен с вами, что такая умственная нагрузка окажется вам несколько не под силу. Эти безобразные люди, звонившие по телефону, уже нарушили мою утреннюю работу, а потому новая помеха вряд ли будет иметь существенное значение. Я занят ответом этому итальянскому шуту Мазотти, взгляд которого на личиночное развитие тропических термитов вызывает во мне улыбку и презрение. Но я могу отложить полное разоблачение этого шарлатана на вечер. А пока-что я к вашим услугам.
Так случилось, что в то октябрьское утро я оказался вместе с профессором Чэлленджером в вагоне подземной дороги. Мы неслись в северную часть Лондона навстречу, как потом оказалось, одному из самых странных переживаний в моей жизни.
Прежде чем покинуть дом Чэлленджера, я удостоверился по телефону, что интересовавший нас человек — дома, и предупредил его о нашем приезде. Он жил в комфортабельной квартире в Хампстэде и заставил нас дожидаться почти целых полчаса в приемной, пока он вел оживленный разговор с группой посетителей. Наконец, посетители прошли в переднюю и стали прощаться.
Входная дверь закрылась за ними и в следующий момент Теодор Немор вошел в приемную. Я как сейчас вижу его стоящего в лучах яркого солнца, потирающего длинные худощавые руки и разглядывающего нас умными желтыми глазами.
Это был толстый, небольшого роста человек, непонятно почему производивший такое впечатление, точно у него есть какой-то физический недостаток, — словно горбун без горба. Его широкая расплывчатая физиономия напоминала недопеченый пирог; она была такого же цвета и такая же рыхлая и влажная; на этом бледном фоне четко выделялись украшавшие ее угри и бородавки. Глаза у него были как у кошки, а над отвисшими мокрыми, слюнявыми губами торчали кошачьи же, жидкие, длинные, топорщившиеся усы. Вся физиономия его имела вульгарный и отталкивающий вид. Но над бровями начинался превосходной формы черепной свод, какой мне редко приходилось видеть. Даже шляпа самого Чэлленджера пришлась бы впору на эту великолепную голову. Если, судя по нижней части лица, Теодор Немор производил впечатление злонамеренного, гнусного субъекта, то, судя по верхней, его можно было причислить к великим мировым мыслителям и философам.
— Итак, джентльмены, — заговорил он бархатным голосом, с едва уловимым иностранным акцентом, — насколько я понял из нашей короткой беседы по телефону, вы приехали подробно познакомиться с дезинтегратором Немора. Не так ли?
— Совершенно верно.
— Позвольте спросить, являетесь ли вы представителями британского правительства?
— Вовсе нет, я — корреспондент «Газеты», а это — профессор Чэлленджер.
— Весьма уважаемое имя. Европейское имя!
Желтые клыки его блеснули в услужливо-приятной улыбке.
— Я только хотел сказать, что британское правительство потеряло представлявшуюся ему возможность. А что еще оно благодаря этому потеряло, оно обнаружит впоследствии. Возможно, что также и свое господство. Я готов был продать свое изобретение первому правительству, которое пойдет на мои денежные условия, и если изобретение мое попало уже в руки тех, к кому вы относитесь неодобрительно, вам остается винить самих себя.
— Так, значит, вы продали ваш секрет?
— За назначенную мною цену.
— Но секрет известен не только вам, но и другим лицам.
— Нет, сэр, — он дотронулся до своего большого лба. — Вот сейф, в котором надежно заперт этот секрет! Сейф лучше всякого стального, а целость его обеспечивает нечто лучшее, чем самый хитроумный ключ. Одни лица, возможно, знают одну часть тайны, другие — другую. Но никто в мире, кроме меня, не знает всей ее совокупности.
— А те джентльмены, которым вы продали ее?
— Нет, сэр. Я не настолько безрассуден, чтобы передать мои познания прежде чем мне выплатили их стоимость. Только тогда эти люди приобретают меня и перевозят сейф со всем его содержимым, — он снова похлопал себя по лбу, — куда пожелают. И я выполню мое обязательство. Честно и невзирая ни на что. — Он потер свои ладони, а его неизменная улыбка превратилась в злобный оскал.
— Вы меня простите, сэр, — загудел сидевший до сих пор в молчании Чэлленджер, на выразительном лице которого было написано крайнее неодобрение. — Прежде чем мы станем обсуждать ваше открытие, нам хотелось бы убедиться в самом наличии чего-то подлежащего обсуждению. У нас еще в памяти недавний случай с одним итальянцем, который предложил взрывать мины на расстоянии, а по проверке оказался злостным обманщиком. Ведь история зачастую повторяется. Прошу заметить, сэр, что я должен блюсти свою репутацию человека науки. Репутацию, которую вы были достаточно любезны охарактеризовать, как европейскую, хотя сам я имею все основания считать, что она не менее известна и в Америке. Предосторожность — необходимый атрибут науки, и прежде чем мы сможем серьезно рассмотреть ваше утверждение, вы должны предъявить нам реальные доказательства.
Немор кинул на моего спутника злобный взгляд своих желтых глаз, но нарочито благодушная улыбка еще шире расползлась на его физиономии.
— Вы оправдываете вашу репутацию, профессор. Мне неизменно приходилось слышать, что вас невозможно обмануть. Я готов продемонстрировать перед вами действие моей машины. Демонстрация эта не может не убедить вас. Но прежде чем мы приступим к ней, я должен сказать несколько слов об общем принципе моего изобретения.
Имейте в виду, что опытная установка, которую я устроил здесь, в моей лаборатории, — всего лишь модель, хотя в своих пределах она действует великолепно. Так, например, не встретилось бы никакого затруднения разложить вас и снова соединить. Моя модель — не больше чем научная игрушка. Только в том случае, если приложить ту же самую силу в крупном масштабе, можно будет достичь огромных практических результатов.
— Можно нам увидеть эту модель?
— Вы не только увидите ее, профессор, но и убедитесь в ее значении путем опыта над вашей собственной особой, если у вас хватит мужества подвергнуться ему.
— Если! — лев зарычал. — Ваше «если», сэр, звучит в высшей степени оскорбительно!
— Ну-ну! Я не имел намерения сомневаться в вашем мужестве. Я хочу только заметить, что предоставлю вам возможность воочию проявить его. Но сначала скажу несколько слов о тех основных законах, на которых зиждется мое изобретение.
Некоторые кристаллы, как, например, соль или сахар, если опустить их в воду, растворяются и исчезают. Вам даже не пришло бы на мысль, что они когда-либо находились там. Затем посредством выпаривания или каким-нибудь иным путем вы уменьшаете количество, воды. Глядь! Вот они кристаллы появились снова, опять стали видимыми и все такие же, как и прежде. Можете вы представить себе такой процесс, благодаря которому вы, существо органическое, таким же образом растворитесь во вселенной, а затем путем хитроумного способа установления прежних условий окажетесь снова соединенным?
— Эта аналогия неверна! — воскликнул Чэлленджер. — Если я даже сделаю такое чудовищное допущение, что наши молекулы могут быть рассеяны путем какой-то разъединяющей силы, почему они должны будут вновь соединиться в точно том же порядке, в каком они были раньше?
— Веское возражение. Я могу лишь ответить, что они действительно так и соединяются, все до самого последнего атома данной структуры. Существует невидимый остов и каждый кирпич попадает на свое должное место. Вы можете улыбаться, профессор, но ваша недоверчивость и ваша улыбка вскоре сменятся совсем иной эмоцией.