Подлинный титул госпожи Баалат-Гебал в самом деле звучал именно так.
Ницан отложил письмо в сторону. Собственно говоря, все сказанное лишь укладывалось в схему, постепенно вырисовывающуюся в его голове. Пересев с жесткой табуретки в большое продавленное кресло, Ницан задумчиво уставился на прыгавшего по столу Умнику. Демон-рапаит, похоже, радовался возвращению домой куда больше самого сыщика. «Ничего удивительного, — с философским спокойствием подумал Ницан. — В конце концов, это не ему должны башку оттяпать, а мне…» Разумеется, он преувеличивал. Отсечение головы в Тель-Рефаиме не практиковалось вот уже около трехсот лет, равно как и прочие виды реальной смертной казни. Но, во-первых, ирреальная смертная казнь, в силу весьма неопределенных формулировок и покрова тайны представлялась ему куда более жуткой. А во-вторых…
— А во-вторых, — вслух закончил печальную мысль Ницан, — при моем везении как раз накануне судебного заседания правительство примет какой-нибудь совсем уж отвратительный закон относительно смертной казни.
От этих мыслей у него заныло место удара на затылке, он выругался сквозь зубы. Умник сочувственно сморщил крысиную мордочку и протянул сыщику сверкающий подносик, на котором тотчас образовалась прозрачная причудливых форм посудина, в которой плескалось примерно поллитра чего-то красноватого, сметанной густоты. Ницан осторожно поднял тяжелый сужающийся кверху цилиндр.
— Когда-нибудь ты меня отравишь, Умник, — тяжело вздохнул он. — Ну и ладно. Может быть, оно было бы и к лучшему.
Однако первый глоток приятно порадовал непривычным, но приятным ароматом с привкусом корицы и гвоздики, а также относительно небольшим содержанием алкоголя. Напиток оказался скорее тонизирующим, чем пьянящим — именно таким, в каком нуждался Ницан Бар-Аба, частный детектив и беглый преступник, скрывающийся от правосудия.
Умник меж тем уселся на пустую, покрытую пылью чернильницу, закинув одну птичью лапку на другую (как уже было сказано, задние лапки рапаитов похожи на птичьи), передними же подпер голову и уставился на хозяина круглыми блестящими глазками.
— Странная выходит история, Умник, — сказал Ницан, разглядывая потолок. — Из того, что мы с тобой успели выяснить, следует, что убитый являлся моим клиентом. Это раз. Накануне убийства он находился здесь, именно здесь, в моей конторе. То есть, комнате. Причем, далеко не впервые. Это два. Обратился он к нам по рекомендации нашей доброй знакомой госпожи Баалат-Гебал вскоре после скоропостижной кончины некоего господина Алулу-Бази, каковая последовала вскоре после неприятного разговора с храмовым казначеем. Это три. Кроме того, госпожа Баалат-Гебал уверяет, что мы с тобой у нее вчера вечером были…
Баалат-Гебал ни слова не говорила относительно присутствия Умника, поскольку просто не знала о существование демона-невидимки.
— Что еще можно предположить? Сиван поручил мне некое расследование. Его суть, похоже, сводится к проверке каких-то финансовых дел храма Анат-Яху. Я так полагаю, что дело касается дома престарелых. Ну, тут не надо быть семи пядей во лбу. Что-то мне удалось узнать… — Ницан тяжело вздохнул и сделал глоток. — Но потом я совершил какую-то ошибку. Некий преступник узнал об опасности и постарался себя обезопасить. Убил Сивана… Каким образом ему удалось сделать это, и главное, каким образом ему удалось обеспечить полицейских уликами против меня? Мы-то с тобой знаем, что я никого не убивал, — сыщик строго посмотрел на внимательно слушавшего демона. Поскольку у того на мордочке в этот момент появилось тень сомнения, Ницан с досадой заметил: — Я понимаю, что не существует в природе преступника, который сразу же признает свою вину. Но я действительно никого не убивал! Кому охота класть голову на плаху? Кстати говоря, в самом убийстве, вернее, в сопутствующих ему событиях, есть несколько загадочных обстоятельств. Они кажутся второстепенными, но я совсем не уверен в этом. Начнем с моего поведения в апартаментах госпожи Баалат-Гебал вчера вечером. По ее словам, я вдруг прервал свой рассказ о расследовании — жаль, не удалось ее расспросить о подробностях, — и выскочил из комнаты как ошпаренный. При том, что к сей даме я испытываю глубочайшее почтение. И вообще, — Ницан сделал неопределенный жест рукой, в которой держал странной формы бокал, — я человек, как ты сам слышал, воспитанный и культурный…
Умник подскочил на чернильнице и весело застучал хвостом по столу.
— Да-да, — обидчиво повторил Ницан, — культурный и воспитанный… И если ты обратишь внимание на странное поведение овец в тот же момент, то все сразу станет понятным.
Умник съежился и сделал такое движение, словно хотел забраться под чернильницу.
— Ты совершенно прав, дьяволенок! — торжествующе сказал сыщик. — Все вместе это безусловно походит на внезапно появившееся магическое поле! А теперь обращаю твое внимание на то, что жрецы при храмах не занимаются магией — им это категорически запрещено. Почему? Потому что служение богам не должно сопровождаться магическими фокусами служителей. Иначе прихожане просто не смогут определить, являются ли они свидетелями божественного присутствия или искусства жрецов. Исключение составляют лишь магия медицинская и магия охранительная. Понятно?
Рапаит кивнул.
— В таком случае… — Ницан прищурившись, посмотрел в окно сквозь красноватую смесь. Лучи уходящего солнца заиграли рубиновыми звездочками, вращающимися в странном мутноватом водовороте. — В таком случае, можно предположить, что преступник — не совсем порядочный маг. Или пользуется услугами не совсем порядочного мага. Но очень профессионального.
Рапаит несколько раз перекувыркнулся через голову и восхищенно заверещал.
— Ну-ну, — скромно заметил сыщик. — Это-то как раз было легко выяснить. Ты и сам слышал, как весьма квалифицированная помощница мага-целителя Астаг заверила нас, что печать над дверью несчастной госпожи Энненет сделал профессионал. Думаю, он же был автором магического действа, вызвавшего в виноградник моего клиента Сивана. В виноградник, где его поджидал убийца. Я думаю, что и полицейских вызвал преступник. Специально для того, чтобы патрульные обнаружили тело с торчащим в спине ножом. И рукоятка ножа помнила при этом только прикосновение моей руки. Из чего, во-первых, следует, что меня вытащили туда очень точно: после убийства, но до появления полиции. Стало быть, я пришел в виноградник — я подозреваю, что мне срочно хотелось встретиться с Сиваном, причем в определенное время. Возможно, мы даже оговорили это время. Потому-то я и сидел в апартаментах госпожи Баалат-Гебал — ждал назначенного часа… Видимо, увидев убитого, я попытался выдернуть нож из раны, но затем, скорее всего под воздействием все того же магического поля, бежал оттуда… Должен тебе признаться, Умник, люди, так же, как и ты, способны испытывать чувство неопределенного страха, попадая в магическое поле. Это объясняет наличие улик против меня, но не объясняет отсутствия улик против истинного убийства… Наконец, нынешний нападавший, — Ницан осторожно потрогал шишку на затылке. — Во-первых, от него буквально разило магическим полем, во-вторых, он был невидим… Кто же за всем этим стоит, черт побери? Кстати, он лишил нас единственной улики — испорченных печатей. Улика, конечно, слабая, но лучше, чем ничего…
Умник фыркнул и вместо ответа извлек из небытия рюмку пальмовой водки. Одновременно наполовину опустошенный сосуд с густой смесью растворился в воздухе.
— Ты прав, Умник, — вздохнул Ницан. — Без крепкого тут не обойтись, — он одним глотком опорожнил рюмку. — Теперь о смерти госпожи Сэрэн-Лагашти, — сдавленным голосом произнес он. — Тут, по-моему, все ясно. Это самое настоящее убийство. А если в одном и том же месте в течение короткого промежутка времени происходит два убийства подряд, разве нелогично будет считать, что они взаимосвязаны? Плюс печати как цель уличного нападения. Значит, смерть этой старухи тоже связана с моим расследованием. А коль скоро она, как явствует из письма госпожи Баалат-Гебал, как две капли воды похожа еще и на смерть некоего господина Алулу-Бази, то… Черт побери, неужели я ничего не записывал?… Письмо! — он хлопнул себя по лбу. — Письмо госпожи Шошаны Шульги, младшей сестры нашей замечательной приятельницы! Оно меня чем-то заинтересовало в тот вечер. Настолько, что я попросил его у госпожи Баалат-Гебал. Вот что нам необходимо найти! — он вскочил с места и бросился к полкам, на которых в полном беспорядке высились кипы бумаг, записных книжек и прочего хлама. Эти полки Ницан называл архивом.
Получасовые поиски ничего не дали. Ни искомого письма госпожи Шошаны Шульги-Зиусидра-Эйги, ничего другого, способного хоть как-то прояснить ситуацию, на полках не обнаружилось.
Умник ринулся под кровать. Оттуда полетели какие-то старые тряпки, клочья бумаги. С грохотом выкатились несколько пустых бутылок. На одной из них восседал сам рапаит с весьма разочарованной физиономией.
— Все понятно, — сказал Ницан обреченно. — Спасибо за помощь, Умник.
Неверным шагом он подошел к подоконнику. Здесь тоже стояли несколько пустых и полупустых бутылок. Одна из них, темно-зеленого стекла, имела наклейку погреба Анат-Яху. Ницан рассеянно взял ее, поднял, взболтнул. В бутылке вина оставалось еще примерно на четверть. Он поискал на подоконнике стакан, выдернул зубами пробку, налил себе густого темно-рубинового напитка.
Да так и застыл, не донеся стакан до рта. Внимание его привлекла пробка, которую он сам же и выплюнул на пол. Ницан присел на корточки.
— Вот так-так… — пробормотал он. — А говорят — бросай пить…
Пробка представляла собой туго скрученный листок бумаги. Еще не веря в собственную удачу, Ницан осторожно развернул его и приблизил к глазам. Это оказалось покрытое красными подтеками, с пожеванными краями, но в общем, почти целое письмо младшей сестры Баалат-Гебал. Видимо, потеряв пробку, Ницан не нашел ничего лучшего, как заменить ее наспех скрученным листом бумаги, а таковым оказалось именно это письмо.
Ницан отставил стакан и с пятнистым листом в руке вернулся к столу. На мордочке Умника отразился живейший интерес. Он одним прыжком вспрыгнул на стол, затем быстро вскарабкался на плечо сыщику и тоже уставился в листочек, исписанный мелким четким почерком. Ницан шикнул на него: «Не мешай!» — принялся разбирать написанное.
Письмо было выдержано в весьма сдержаных интонациях. В начале Шошана коротко описала свою жизнь в диких греческих горах, деятельность своей благотворительной миссии и трудности, с которыми ей приходится сталкиваться.
«Я не жалуюсь, — писала младшая госпожа Шульги-Зиусидра, — и не собираюсь возвращаться, хотя и благодарна тебе за приглашение. Что мне делать в Тель-Рефаиме? Тоже поселиться в доме престарелых и собирать сплетни о людях, которые мне неизвестны и неинтересны? Здесь настоящая жизнь, настоящие люди — хотя и не столь утонченные, как уроженцы Тель-Рефаима или Ир-Лагаша. Если я и скучаю о чем (иногда), так это о книгах. Впрочем, друзья высылают мне новинки».
Далее шло довольно пространное изложение мнения Шошаны о поэзии совершенно неизвестных Ницану литераторов. По некоторым цитатам, приведенным в послании, у сыщика сложилось впечатление, что речь идет о людях не совсем нормальных и весьма своеобразно представляющих и себя, и своих читателей. Тем не менее он добросовестно прочитал странные строки, надеясь в глубине души, что может быть в них содержится ключ к загадке: чем именно заинтересовало его письмо? Пару раз он обнаруживал шифрованные послания в старинных заклинаниях, весьма, кстати, похожих на цитировавшиеся в письме стихи — во всяком случае, непристойностью звучания.
Он терпеливо продолжил чтение, несмотря на недовольство Умника — демону надоело всматриваться в крючочки и палочки, нанесенные на бумагу, и он нервно дергал сыщика за ухо, пытаясь привлечь его внимание к полному стакану.
— Отстань! — рявкнул Ницан. — Не видишь — я делом занят?!
В самом конце Шошана упрекнула сестру за то, что госпожа Баалат-Гебал так и не выслала ей ранее обещаные лекарства и еще какие-то необходимые ее благотворительному фонду вещи. Упрек правда был завуалирован: Шошана иронично писала, что вполне понимает стесненные финансовые обстоятельства старшей сестры, вынужденной оплачивать пребывание в доме престарелых.
Больше в письме не было ничего.
Испытывая острое разочарование, Ницан перечитал письмо еще дважды, и даже рассмотрел лист на просвет — вдруг что-то стояло между строк? Но нет, никакой тайнописи там не было, да и не могло быть.
Он отложил письмо, потянулся, расправил затекшую спину.
— Что будем делать, Умник? — уныло спросил он.
Демон с готовностью протянул сыщику выпивку. Тот отрицательно качнул головой, подошел к окну и выглянул наружу. Оранжевая улица, на которой Ницан имел сомнительное удовольствие проживать последние двенадцать лет, была погружена в чернильную темноту: фонари здесь никогда не держались дольше нескольких часов. За черными силуэтами двух— и трехэтажных домов разливалось море разноцветного электрического света. Ницан представил себе на минуту широкие проспекты центра, где сверкают и переливаются витрины Гудеа, Шульги и прочих торговых компаний, где гремит музыка, и толпы приятно возбужденных мужчин и женщин выбирают подарки к празднику. Он вспомнил, что не успел приобрести подарок для Нурсаг и даже подумал было выбраться в центр и присмотреть что-нибудь оригинальное. Но тут же представил натыканные на каждом перекрестке полицейские патрули и тяжело вздохнув, отказался от этой идеи.
Отвернувшись от окна, Ницан некоторое время сосредоточенно смотрел на помятый листок бумаги. Нет, он решительно не понимал, чем же вчера вечером могло заинтересовать его это письмо. Разве что этнографическими подробностями жизни дикарей. Ницан помотал головой. Вряд ли сегодня ему удастся что-нибудь понять. Лучше заняться бумагами на свежую голову.
Он зевнул, провел рукой по щетине, покрывавшей щеки. Сердито подумал о девеке, вселившемся в зеркало и теперь лишившем его возможности хоть как-то приводить в порядок внешность. Ницан подошел к разобранной постели. Недавние бурные события изрядно его утомили. К тому же во рту, за исключением выпивки и утреннего стакана горячего молока, маковой росинки не было. Умник откуда-то из Небытия извлек по просьбе хозяина парочку вполне съедобных бутербродов. Поужинав, Ницан погасил свет, бухнулся на продавленную лежанку и закрыл глаза. В расслабленном сознании завертелся калейдоскоп происшедшего за сегодняшний день. То перед внутренним взором сыщика появлялась монументальная фигура Баалат-Гебал, почему-то увенчанная бараньей короной Анат-Яху, то растрепанная борода мага-эксперта разрасталась до космических размеров, то случайный таксист проносился мимо верхом на статуе шеду, то Нурсаг представала в облике, в котором встретила когда-то его: испуганной девчонкой, сбежавшей из Западного Дома Иштар и приторговывавшей контрабандной мелочью…
Настоящий глубокий сон все не приходил — только смутная полудрема. Ницан приподнялся и сел на лежанке. В комнате было темно, только в правом углу, на куче старой одежды и прочего хлама слабо фосфоресцировало небольшое овальной формы пятно — там спал Умник. Сыщик с хрустом потянулся, подошел к столу, зажег светильник. По стенам побежали тени от колеблющегося пламени.
Письмо Шошаны Шульги по-прежнему лежало на столе. И вновь Ницан перечитал его. На этот раз последний абзац вызвал у него смутные ассоциации. Он отодвинул в сторону недопитый стакан, извлек из кармана висевшей на стуле куртки прихваченные от Баалат-Гебал финансовые отчеты. Углубившись в изучение бумаг, Ницан вскоре почувствовал, как цифры начинают прыгать перед глазами.
Его внимание привлекла одна строка в последнем отчете. Он почувствовал вдруг, что оказался близок если не к решению задачи, то по крайней мере к ее формулировке.
— А это уже кое-что, — пробормотал Ницан. — Умник, кажется, я что-то нашел… Вот, обрати внимание: в позапрошлом месяце со счета нашей доброй знакомой госпожи Баалат-Гебал снята кругленькая сумма в десять тысяч новых шекелей. То есть, в сто пятьдесят тысяч старых. Приличные деньги, а?
Проснувшийся Умник согласился, причем на его сонной мордочке появилось выражение растерянности: то ли выразить свое согласие обычным способом — полным стаканом, — то ли воздержаться.
— Тперь слушай дальше, — сказал Ницан, откинувшись на спинку стула и уставившись в темный потолок. — В отчете указано, на что эти деньги потрачены. А потрачены они, оказывается, на лекарства и продукты для благотворительного фонда младшей сестры нашей с тобой приятельницы — чокнутой Шошаны, удравшей от родственничков в дикую Грецию, в какую-то деревню Яван и нянчащуюся там с местными дикарями, коих она пытается перевоспитывать и просвещать.
Умник постоял несколько секунд на голове, потом вернулся в исходное состояние и воздел к небу крохотные лапки.
— Я же говорю — чокнутая, — Ницан пожал плечами. — Полностью с тобой согласен. Но у некоторых богачей — особенно тех, которые богатство унаследовали, а не украли, — развивается комплекс вины перед несчастными, кои не удостоились рождения в золотых колыбельках. Им хочется срочно поделиться своим богатством, а лучше — совсем от него отказаться. Так сказать, смыть с рук эту гадость — золотую пыль… И ведь что интересно, — задумчиво продолжил Ницан, — сколько на моем веку встречалось таких совестливых богачей, всех их обчистили в конечном итоге те самые несчастненькие, которых они пытались облагодетельствовать. Мало того: зачастую опекаемые делали это не из корысти, а из ненависти к благодетелям. Понимаешь, Умник многие воспринимают благотворительность по отношению к себе как нечто оскорбительное… Ну ладно, — оборвал он сам себя. — Что это я расфилософствовался. Вернемся к нашим баранам. В смысле, дикарям. То есть, лекарствам. В отчете, к тому же, указано, что еще триста новых «кругляшей» потрачено на транспортировку. Но обрати-ка внимание, что пишет госпожа Шошана. Где это… Ага, вот, — он поднял письмо и прочел вслух: — «Так и не получила обещанные лекарства. Понимаю твои стесненные денежные обстоятельства и более не настаиваю на помощи. Надеюсь, со временем ты снова разбогатеешь». А? Как тебе это нравится? Не получила! Что же случилось? Судно утонуло? Или заблудилось? Может быть и так конечно, но с трудом верится. Так куда же делись лекарства? Вернее, куда делись деньги нашей приятельницы?