Встревоженный, Элигор взмыл над Адамантинарксом. Он бросил взор вниз, вбирая в себя темное величие города, его широких проспектов и огромных куполов, сотен озаренных огнями зданий, кишащих демонами и душами, многоцветных, сияющих глифов, застывшей навечно армии огромных статуй, и подумал о том, как изменится столица, когда развернется война с самыми невероятными силами Ада. А потом взгляд капитана переместился на медленно текущий Ахерон, Реку Слез, и досадная мысль неожиданно пришла ему в голову, что это, в конце концов, не самое приятное соседство, жуткое предзнаменование для города, судьба которого сейчас в лучшем случае неопределенна.
С тех пор как он обрел себя, к нему вернулись сны. Сны о жизни до Ада. И снилось ему из ночи в ночь одно и то же. Он понимал, что это — сон, но понимание не приносило облегчения. И оставалась тяжесть в руках, которые были словно отлиты из бронзы, хотя ноша, которую он нес во сне, была легка, почти невесома. И она — плакала. Каждый раз ему снилось, что он опускает взгляд и всматривается в чистые детские глаза, как будто стремясь найти поддержку в их невинности, и тогда сердце его готово было остановиться от бешеного стука, а грудь разрывала ненависть! Нет, не к ней. А к тому — там, Наверху. И его взгляд, такой же холодный, как эти голубые небеса, поднимался вверх. «Как могу я совершить такое? Это же против всего человеческого, против отцовства, против самой природы! Даже они, столь ненавидимые нами римляне, и то не совершают такого…» Но… Несчастья, которые эти люди принесли для его города после войны, — вот почему он сейчас здесь. Да еще из-за безжалостного лета.
В ноздри ворвался едкий дым, и ненависть, казалось, забила рот, мешая кричать.
Дочь мирно заворковала. Он так любил эти ее песенки и сейчас засомневался, подумал, не сбежать ли, хотя и знал, что не сможет этого сделать. Ганнибал продолжал идти, и ряды мрачных, молчаливых людей кивали ему, когда он проходил мимо. Он шел к дымящемуся Тофету все ближе, и вдруг беспощадная схватка ненависти и любви, столь сильных в своей борьбе, словно сжала глубоко внутри его что-то исконное, изначальное, и он, суровый воин, понял: когда-нибудь из-за того, что сделает он сегодня, будут страдать многие. Сейчас он, благородный Барка, подаст всем пример, и люди, словно глупые, доверчивые овцы, каковыми они, собственно, и были, последуют за ним, принося в жертву собственных первенцев.
Воркование ребенка сменилось плачем — сначала тихим, но с каждым мгновением все более сильным.
Дым ел глаза Ганнибала, новые слезы от него смешались с прежними. Воздух вокруг дрожал от жара жертвенного огня. Ад… Да, это Ад.
Он подступил к краю жертвенной ямы, к окаймлявшим ее колоннам, кучам пепла, детским обугленным и сломанным костям, к расколовшимся от жара урнам.
От резкого гула барабанов и систрумов он вздрогнул. Он с трудом вытянул вперед руки, и за стеной шума плач трепещущего свертка стал вдруг почти не слышен. Он был мощным мужчиной, а она — почти невесомой. И по знаку жреца он бросил ее — даже дальше, чем ожидал. И тут же, борясь со слезами и захлестнувшей все его существо ненавистью, он проклял бога, потребовавшего от его народа совершать этот зверский ритуал, убедившего, что только пожертвование самого дорогого может его умилостивить.
И теперь каждый раз, вырываясь из цепких лап сна, он продолжал проклинать вечно голодного Молоха.
Он лежал, не открывая глаз, втягивая донесенный ветром от Ахерона воздух — соленый, с примесью серы от огней города. Завернувшись в плащ из шкуры абиссали, Ганнибал, генерал душ Армии Ада, лежал рядом со своими солдатами и думал об Эмильсе. Тоже не впервые. Он уже заметил последовательность: сначала — сон о дочери, затем — Эмильса. Он вновь представил себе ее лицо с точеными чертами — таким, каким оно было тысячи лет назад, и понадеялся, что уж она-то не в Аду. Хотя с уверенностью сказать этого он не мог — в конце концов, она родилась в семье воина…
Из города донеслись звуки сигнальных рожков. Ганнибал открыл глаза, поднялся, скинул с головы присыпанный пеплом капюшон, расправил плащ. Чуть ли не смешно было вспоминать, как демоны не понимали, почему он отказывается от плащей из кожи душ для себя и для своей армии. Демонам и вправду было смешно, они гоготали, веселились, но, когда он начал настаивать, просто пожали плечами и выдали эти чешуйчатые плащи. Эмильсе понравилось бы, как он теперь настоял на своем, она и сама любила упрямиться. Но этот прочный, как доспехи, плащ, который сейчас на нем, конечно же, не мог заменить того, окропленного ее слезами, который она запахнула на нем перед тем, как он ушел из ее жизни навсегда.
Ганнибал повернулся к Адамантинарксу. Город вдруг почти скрылся, затянувшись пеленой, а потом снова выплыл из тумана. Меж домами мелькали искорки; некоторые поднимались и опадали, другие собирались в нечто, походящее на кубы и пирамиды, — такими казались отсюда головные огни демонов. Странно, что он может считать такое место своим домом. Хотя, с другой стороны, время, проведенное в Карт-Хадаште, в сравнении с тысячелетиями в Аду — ничто.
Головной факел приближавшегося от города гонца он заметил еще до того, как услышал шорох рассекающих воздух крыльев. Тот приблизился, приземлился перед командующим душами и поклонился.
— Великий лорд Саргатан приветствует тебя и твою армию, генерал. И повелевает направиться к Пятым воротам, куда прибудет сам со штабом. Великий лорд посылает тебе этот жезл — как символ твоей власти и принадлежности к Великой Армии Восхождения.
Гонец протянул Барке тяжелый жезл. Он был увенчан горизонтальным полумесяцем и диском — символами канувшей в небытие империи Ганнибала. По его поверхности извивались змейки молний. Этот жест, выражающий признание и даже уважение, растрогал Ганнибала. Насколько можно было его растрогать.
Взяв из рук гонца жезл, Ганнибал дал сигнал одному из приставленных к его войску демонов, и вскоре воздух в отдалении наполнился глухим ревом военных рогов.
К тому времени, как он добрался до передних рядов своих войск, шепот о близком сражении, который пошел из уст в уста сразу по прибытии гонца, уже превратился во взволнованный говор. Души подхватывали оружие и быстро строились. Ганнибал повернулся к брату, и они вместе отдали приказ выступать.
Через час быстрого марша войско душ свернуло за угол массивной городской стены и двинулось к уже близким воротам. Ганнибал еще издали увидел штаб Саргатана, а потом посмотрел на ворота и вспомнил об украшавших их шипах. «Демоны называют эти ворота просто Пятыми, — подумал он. — А души придумали им другое имя. Врата Миллионов Сердец…» И он покачал головой, подумав о насаженных на шипы органах, оценивая иронию проклятых смертных.
За штабом с Саргатаном во главе появились генералы, на темном фоне солдат они были заметны издали. За ними следовали пятнадцать колонн роскошных знаменосцев, а потом шли тяжеловооруженные легионеры. Над пешим войском летали стражи Элигора, тоже с флажками на пиках, и на каждом горела огненная печать лорда. Величие этой картины поразило Ганнибала, он замер. И все же, как мог, постарался не выдать своего волнения.
Он еще не видел старших демонов во всем их боевом великолепии и теперь понял, что никогда не сможет привыкнуть к их столь непривычному для человеческой души облику. Вот они подошли ближе, и их гигантские, похожие на человеческие, фигуры образовали живую стену — огненную, курящуюся дымом. К счастью, их близость теперь его не подавляла. Ганнибал даже предположил, что действие этого эффекта подавления зависит от их собственного выбора.
Теперь он смотрел на них даже с любопытством. Их темная броня срослась с черными телами, и отделить ее можно было лишь с помощью специальных ножей и заклинаний. Плоть между пластинами доспехов словно волновалась — высовывала щупальца, шипы и когти, разевала зубастые пасти и мигала разного размера и формы глазами. Не было двух одинаковых демонов, но все же их объединяло нечто общее. Неважно, какую форму принимали их шлемы, все равно глаза павших ангелов одинаково сияли серебром на черном. И Ганнибал неожиданно выяснил, что если смотреть демонам в глаза, то это успокаивало, словно давая почву под ногами, отвлекая от постоянных изменений адских тел.
Главнейшие из демонов собрались возле Саргатана. Андромалий, и Бифронс, и министр Валефар с длинным мечом, какого Ганнибал никогда не видел, и Зорай со щитом, на котором сияла эмблема пешей гвардии, и свирепого вида поджарый барон Фарайи, отмеченный печатью Пустошей, и какой-то вычурно одетый демон, возможно Йен Вань, вокруг головы которого вращались огненные сферы, а от плеч до пят его искрились мелкие глифы. Были в свите Саргатана и такие, которых Ганнибал не видел раньше, и теперь он понимал, что они явно имеют в иерархии Ада высокий статус. Элигор, о котором Ганнибал слышал, что с ним иметь дело легче всего, подлетел во главе своих летучих стражей и приземлился рядом с Саргатаном.
Ганнибал был предупрежден, что душам, мобилизованным в войско, в Адамантинаркс вход запрещен, и поэтому перестроил свою армию из походного в парадный порядок на некотором расстоянии от ворот. И порадовался выдержке своих солдат — те не испугались вида легионов демонов.
Вот Саргатан отделился от свиты, приблизился к Ганнибалу, окинул взглядом строй душ и одобрительно кивнул.
— Вижу, мне доложили истинную правду, — сказал он. — Ты добился большого успеха, сколотив такое войско. И оно больше, чем я ожидая. Многие не верили, что у тебя получится.
— Благодарю, государь, — поклонился Ганнибал. И даже почувствовал гордость от того, что сумел обрадовать такого могущественного демона.
— К сожалению, времени на их дальнейшее обучение уже не остается, — продолжил Саргатан. — Придется учиться в бою с опасным врагом. Как применить твою армию, мы с тобой еще обсудим на марше.
Ганнибал посмотрел на постоянно меняющееся лицо демона, на его обрамленную нимбом из искр голову и почувствовал в себе странную, будоражащую смесь из решительности и восторга.
— На марше, государь?
— На нас движется с отборным войском имперский мэр Диса, главный генерал Вельзевула Молох. У него только одна цель — уничтожение меня, моего двора и Адамантинаркса. Не хочу подпускать его к городу, так как тогда нам придется познакомиться с его искусством держать осаду. Предпочтительно встретить на подходе, и чем дальше, тем лучше. Ганнибал насторожился.
— Государь… Имя этого генерала?..
— Молох, — повторил Саргатан.
Ганнибал замер, и Саргатан, сдвинув брови, кивнул:
— Да. Ганнибал, тот самый Молох. Так что битва эта будет знаменательна для нас обоих.
Оба чуть помолчали.
— Мы победим, Ганнибал. И все изменится. Ты, я… Даже Ад.
Из ворот появилась колонна легкой кавалерии на душезверях. Наблюдая за приближением всадников, выстроенных в строгом порядке, Ганнибал почувствовал укол зависти. Он всегда любил водить в бой свою любимую нумидийскую конницу, а такой радости в Аду ему не представится. Он заметил, что верховой декурион вручил своему командиру поводья скакуна поменьше — оседланной крупной абиссали.
Саргатан поднял руку, приветствуя идущего к ним демона, после чего повернулся к Ганнибалу:
— Лорд Карсафаг приготовил этого скакуна для тебя. Он поймал его недавно, решив, что для генерала неприемлемо в бою быть пешим. Я согласился.
Вновь прибывший командир духов сидел почти на пятнадцать футов выше Ганнибала во ввинченном в спину душезверя седле из резной кости. Демон нагнулся и передал поводья человеку.
Этот верховой зверь не походил на тех, что Ганнибал видел раньше. Он был вдвое меньше других верховых, но все же возвышался над пешими демонами. Человек сразу понял, что битву с его нового скакуна будет видно превосходно.
— Благодарю вас, лорды. — Ганнибал поклонился обоим демонам. — Прекрасный дар, выше всяких ожиданий. А что это вообще такое?
— Мы называем его кириал-пе-лата, скакун для обитателей Пустошей. Его приучили отзываться на имя Гаха, на нашем языке это что-то вроде «щенка Пустошей».
В отличие от толстокожих душезверей тело абиссали облегал довольно яркий серебристо-черный крупночешуйчатый панцирь, столь характерный для коренной живности Преисподней. Ганнибал знал, что каждая чешуйка его нового зверя отличается и гибкостью, и твердостью. Каждую пластину обрамляла череда маленьких шипов, которые переходили на плечевом поясе в короткую острую гриву. Передние ноги зверя больше напоминали руки, были короче и тоньше задних, но благодаря этому зверь был более гибок и мог быстро разворачиваться. Довольно длинная шея поддерживала уплощенную голову с клювом и двумя обращенными вниз бивнеобразными клыками-кинжалами устрашающего вида. Зверь смотрел на Ганнибала четырьмя маленькими красными глазками, а когда Ганнибал вытянул вперед руку и произнес «Гаха», он слегка отпрянул и издал шипящий клекот.
Ободренный кивком Саргатана, Ганнибал поставил ногу в стремя и, схватившись за выступ седла, без труда взобрался на спину зверя. Упряжь предусматривала специальные подколенные упоры, обеспечивающие седоку уверенную посадку даже в случае, если зверь вздыбится или заартачится.
Карсафаг ухмыльнулся и передал Ганнибалу искрящийся стек. Ганнибал тронул им круп зверя, развернул его к демонам. И не смог подавить широкую улыбку: он уж и забыл, когда последний раз сидел верхом. На лице его читалось наслаждение. Демоны были правы: у генерала должен быть свой конь.
— Обкатай его как следует, генерал, — посоветовал Карсафаг. — От него можно всяких сюрпризов ждать. Но ты, вижу, в седле не впервые, справишься.
— Передай пока командование брату, Ганнибал, — приказал Саргатан. — Надо много обсудить, первую часть пути пройдешь со мной.
Над головой его взлетел командный гриф, раскололся на десяток частей и рванулся к командирам. Саргатан развернул своего мощного душезверя и обнажил меч Лукифтиас. Тут же задудели, застонали, захрипели рожки, ударили барабаны, и войска двинулось навстречу приближающимся легионам Молоха.