— Ты помнишь Манина?
— Маню? Мы же в одной группе учились.
— После института ты с ним встречался?
— Да.
— Ну и как?
— Что как?
— Ты ничего не замечал?
— Ничего, — говорю. — Маня как Маня.
— Странно, — говорит мне Степан Рюмкин. — А когда ты его видел в последний раз?
— Года два с половиной.
— Тогда понятно, — говорит он мне. — С Никитиным он летал позже.
— Слухом земля полнится, — говорю я ему. — Только все это глупости.
— Слухи здесь ни при чем. И это не глупости Я видел все это своими глазами.
— Интересно, — говорю. — И что же ты видел?
— Но это ведь глупости.
Все-таки наш дядя Степа первоклассный психолог. Однако меня так просто не проведешь. Я ведь тоже психолог хоть куда.
— Вот видишь, — говорю я Степану Рюмкину. — Я же тебе говорил. Сейчас самое главное — я иду в рейс. Остальное меня не волнует.
— И перестань на меня так смотреть, — говорю я ему. — Мне все эти смотрины надоели. Иди уж лучше к своим геологам.
— Ну, чего уставился на меня? — говорю. — Что тебе, больше смотреть некуда? Посмотри лучше на небо, посмотри, какое оно чистое и красивое. Посмотри, какое оно безоблачное. Посмотри на взлетное поле. Ведь это лучшее поле мира — ты это знаешь? Посмотри, какое оно гладкое. Посмотри еще куда-нибудь. А на меня тебе смотреть нечего. Совсем это необязательно.
— А если ты так уж по мне соскучился, — говорю я своему дяде Степе, — что не можешь на меня не смотреть, то смотри хоть по-человечески. И перестань молчать. И без тебя тошно.
А он все смотрит и молчит. Прямо пытка какая-то, честное слово.
— На твоем месте я бы этого не делал, — говорит он наконец. — Я понимаю, что от звездных трасс отказаться трудно. Но на твоем месте я бы отказался.
— Тебе легко.
— Нет, — говорит он мне. — Но ты не видел Манина.
— Пристал со своим Маней, — говорю я ему. — Главное, что я иду в рейс.
— Возможно, но…
— Но?
— Я боюсь за тебя, Саша. Боюсь, что ты свихнешься или станешь трусом. Как Манин. Но это, конечно, глупости. Слухом земля полнится.
Никаких сил у меня не осталось терпеть такое.
— Ладно, — говорю, — выкладывай. Только, пожалуйста, покороче.
— Может, не стоит?
— Нет уж, — говорю я, — рассказывай. Выкладывай, раз уж начал.
И вот мы уже, покинув территорию порта, идем по проспекту в прогулочном темпе, и Степан Рюмкин подробно рассказывает мне, как он вернулся однажды из звездного рейса, как встретил своего однокурсника Манина, и о чем они с Маниным говорили, и как Манин при этом выглядел. Самая обычная история. За последние два дня мне такие поднадоели.
Потом он умолкает. Я спрашиваю его:
— И это все?
— Тебе мало?
— Да как сказать, — говорю я.
— И ты не переменил решения?
— А разве можно менять решения? — Ну, как знаешь, — говорит мне Степан Рюмкин. — Мое дело было предупредить.
— Да, — говорю, — ты свое дело сделал.
— Да ну тебя, — говорит он.
— И тебя ну, — говорю. — Вон, кстати, твои марсиане стоят. Тебя небось дожидаются.
Я их еще издали приметил и все ждал случая обратить на них его внимание.
— Наверное, — говорит он. — Тогда я пойду. До свидания, Саша, и не забывай, что я тебе сказал.
— Не забуду, дядя Степа. До свидания.
Прощаемся мы как положено, и он идет к своим космическим марсианам, а я стою некоторое время, смотрю ему вслед, а потом разворачиваюсь на сто восемьдесят, чтобы идти назад к порту, и, естественно, нос к носу сталкиваюсь со своим будущим. В смысле — со своим будущим командиром.
Рон Гре, опутанный проводами биоусилителей, распластавшись под колпаком передатчика. Думал о еде. Он думал о ней уже несколько суток, и эти навязчивые мысли постепенно приобретали характер прекрасной и заветной мечты. Но она так и оставалась невоплощенной, потому что подопечный все время вел себя опрометчиво, и Рон Гре вынужден был снова и снова прибегать к телепатическому гипнозу.
Там, где специальный датчик соприкасался с кожей предплечья, раздался сигнал, что в миллионе парсеков от лаборатории жизнь подопечного опять подвергается опасности. Рон Гре среагировал мгновенно, введя в действие гипнотические каналы. Подопечный был остановлен — вот только надолго ли?
Проклятый лысый череп, подумал Рон Гре про своего начальника Роооза. Придумать такой бессмысленный труд — и назвать его важным научным исследованием! Только кому польза от такого “исследования”? В каждой работе должно быть творческое начало. И нужно питаться, хотя бы изредка.