В самом деле, что такое отдельный муравей? Можем ли мы считать его самостоятельным организмом, отдельным животным? Чтобы ответить на этот вопрос, зададим себе сначала еще один: а что же такое животное?
По моему разумению, месье (я ведь не специалист), животное — это такой организм, который способен к самостоятельному существованию, хотя бы и паразитическому, и участвует в акте продолжения рода. Конечно, это не полное и не научное определение. Но так или иначе, животным мы называем то, что живет, то есть питается — так или иначе поддерживает свою жизнь, — и что воспроизводит себе подобных.
Так вот, с этой точки зрения отдельно взятый рабочий муравей не есть животное. Ведь он не участвует в продолжении рода. Не воспроизводит себе подобных. Только обслуживает матку. Он как бы мускул муравейника, его рабочий орган, точно так же как муравьиная матка является органом воспроизводства.
Ведь если б матка была обыкновенным животным, ей следовало бы рождать только самцов и таких же маток, как она сама. Так ведь получается у львов, у свиней, у кого угодно. Но матка рождает еще и бесполых, бесплодных рабочих муравьев и солдат. Другими словами она создает еще и отдельно существующие рабочие защитные органы своего тела. Рождает мускулы.
Таким образом, я хочу сказать, что муравейник — это организм, который состоит из отдельно существующих частей. Причем это не механическое собрание отдельных единиц. Именно организм, который всегда действует согласованно и управляется общим и очень сложным инстинктом.
Мне кажется, что именно таким же было и чудовище, с которым вы встретились у острова Апусеу.
По-видимому, “хозяин” — это животное, состоящее из невообразимо большого числа микроскопических частиц (то, что они микроскопические, доказывается прозрачностью, воды возле острова). В состоянии покоя частицы пребывают взвешенными в воде. Но, когда животное приступает к охоте, по какому-то сигналу взвешенные частицы мгновенно объединяются и образуют стальные мышцы, которые схватывают и сдавливают добычу, создают трубки, которые высасывают из жертвы кровь и соки, образуют аппарат, который с фантастической быстротой распределяет пищу и наделяет ею каждого участника охоты.
Вы понимаете, по всей вероятности, животное, когда оно голодно, реагирует на появление в своей среде инородного крупного тела. Например, акулы. И нашу лодку оно тоже приняло за акулу. Пожалуй, нас спасло только то, что папуасские лодки имеют очень малую осадку. “Хозяин” попытался ее схватить, но вместо этого выдавил на поверхность.
Папуас из Янаги, который первым рассказал нам о чудовище, был прав, утверждая, что его нельзя ни застрелить, ни поймать в сеть. Попробуйте попасть в него пулей или поймать, если животное просто перестает существовать в качестве целого в момент опасности…
Мы много думали с Мишелем о том, как могло возникнуть и развиваться такое чудовище. Наверное, вначале были какие-то “водяные муравьи”, которые в процессе эволюции, приспосабливаясь к окружающей среде, делались все мельче и мельче и дошли наконец до микроскопических размеров. И вместе с этим шел процесс специализации. Одни из этих мельчайших существ стали служить только для того, чтобы в нужный момент составлять трубки, другие — мускулы, и так далее. И тогда они уже окончательно утеряли самостоятельность, перестали быть организмами, а сделались одним организмом.
Очень может быть, что где-то на дне в бухте у острова прячется и общая матка этого животного, которая и сейчас порождает миллионы составляющих его частиц…
Что вы сказали?.. С муравьями? Да-да, я тоже задавал себе этот вопрос. Муравьи тоже охотятся скопом. Особенно тропические муравьи. Нападают и раздирают на части даже довольно крупных животных. Но разница в том, что муравьи при этой охоте не образуют никакой структуры. А “хозяин”, насколько я все это понял, образует.
Вообще говоря, все это сложные и интересные вопросы, месье. Иногда я думаю о том, какие удивительные и принципиально новые формы жизни могут быть еще открыты наукой. Пожалуй, где-нибудь в Космосе, на других мирах, людям могут встретиться и такие организмы, которые смогут ассоциироваться и возникать из мельчайших частичек и диссоциироваться в случае необходимости. И не обязательно они окажутся низшими животными. Возможно, это будут и мыслящие существа…
Вы не согласны? Мозг… Да, возможно. Действительна, мыслящее существо должно иметь мозг. Но тогда это могут быть животные с чрезвычайно сложным и развитым инстинктом. Такой сложности, что мы даже и представить себе не можем.
Я не утомил вас этим рассказом? Нет?.. Благодарю вас. Но мне все равно осталось рассказать уже очень мало.
Мы пробыли в этой деревне еще три дня. Экспедиция должна была заканчиваться, и срок, на который мы зафрахтовали наше суденышко, тоже истекал.
Удивительно переменилась деревня после гибели голландца. В тот же вечер на берегу зажглись костры. Из хижин вышли папуасы, множество молодежи. Начались песни и танцы. И все радостно кричали о том, что “хозяин” умер.
Утром на шхуну пришел Петр. Вид у него был несколько смущенный. Он поздоровался с нами, пожал нам руки, а затем спросил, не можем ли мы написать ему бумагу. Какую бумагу? Зачем?
Выяснилось, что, если и деревне не окажется написанного белыми документа о том, что голландец погиб в результате несчастного случая, половина жителей будет арестована и посажена в тюрьму.
Месье, положа руку на сердце, я не могу сказать, был ли тут виноват несчастный случай. Я слышал за спиной выстрел. Кроме того, Петр как-то слишком заторопился, когда узнал, что рыжий поедет с нами. Как будто хотел попасть к определенному часу.
Все это с одной стороны. Но с другой… Одним словом, мы написали такой документ. И, чтобы не создавать трудностей для следствия, не стали упоминать ни о выстреле, ни о крике. В конце концов, вся история с рыжим голландцем была суверенным делом жителей деревни…
Были ли мы еще раз у “хозяина”?.. Нет, не были. Это оказалось просто невозможным. Папуасы устроили пир, который длился все время, что мы там оставались, и должен был длиться еще неделю. Петр праздновал свадьбу с той самой молодой женщиной, которая… Одним словом, вы понимаете, с какой. Да, кроме того, нам самим, честно говоря, не очень хотелось ехать тогда к острову. Слишком живы были воспоминания о том, что чудовище сделало с голландцем. Мы теперь собираемся отправиться на остров. Мишель ждет меня в Мерауке.
Но я не сказал вам еще об одной детали. Вы понимаете, когда мы, испуганные и потрясенные, возвращались в тот второй раз, Мишель, оказывается, набрал фляжку воды из бухты.
Мы вылили эту воду в стакан и поставили на стол в каюте. Месье, в тропиках открытая вода зацветает буквально через несколько часов. Но эта вода не зацветала. Прошел день, другой, третий. А вода в стакане оставалась такой же кристально прозрачной. И стенки стакана на ощупь были даже холодными — это при сорокаградусной-то жаре. В конце концов, Мишель взял да и сунул туда палец. И представьте себе…
Месье, простите! Это ваш самолет. Да-да, осталось пять минут. Бегите! Бегите… Нет, позже. Я просто напишу вам. Бегите, а то вы не успеете… Нет, бегите. Взаимно, месье, взаимно… Да, обязательно. Я записываю. Напишу сразу, как вернемся… Записываю. Москва… Так… Так… Я вам непременно напишу.
До свиданья!
Снизу приглушенно доносились крики и кашель слоночеров. Вернее, не совсем снизу. Просто звукоискатель-автомат, бесцельно шаривший вокруг, поймал этот шум и донес сюда, в прозрачную просторную кабину.
На стометровую высоту.
Андрей, не вставая, протянул руку, тронул рычажок под микрофоном.
Звук чуть стих.
Все было в порядке.
Венерианское вечереющее небо бескрайним куполом стояло над головой. В зените оно было белесо-зеленым — того нездорового оттенка, который впервые отметили здесь около пятидесяти лет назад. К западу зеленый переходил в белесо-синеватый, затем синий, фиолетовый и, наконец, над самым хребтом Эйнштейна, в пурпурный. Солнце скрылось за гигантской неподвижной тучей, его лучи кое-где радужно пробивали плотные карминные массы, вырывая внизу из полумрака отдельные склоны и пики горной системы, голые, безжизненные. Было чуть туманно, в воздухе стояла тяжесть.
Атмосфера расположилась в несколько этажей и так застыла.
Казалось, эту неподвижность можно даже потрогать рукой.
Рельеф внизу выглядел как жеваная, мятая, темная бумага. Только поверхность озера в пяти километрах от Центра отражала небо, была светлой, напоминая жидкий, застывающий металл из домны — яркое пятно среди чересполосицы, среди окаменевшей сумятицы провалов и возвышений.
Все было в порядке вокруг, и все равно ощущение тревоги не покидало Андрея.
Предчувствие надвигающейся беды.
Страх, который тем сильнее, чем меньше для него логических оснований.
Дежурный подумал, что так могло быть, вероятно, у солдат во время войны: фронт замер, ни выстрела, ничего не известно, но тишина предвещает…
Он опять осмотрелся.
Ожидалось, правда, землетрясение, но Центр был готов к нему. Система блоков, талей, стрел, тысячетонные (и такие легкие на вид) ажурные конструкции сбалансировали бы так, чтоб оставить в неприкосновенности и научные, и жилые, и производственные блоки. Центр выдержал тут уже десятки сбросов.
Впрочем, и разрушься Центр, это не имело бы большого значения. Он был брошен, не нужен, так же как и другие центры и опустевшие города. Люди ушли, покинули планету, и только два человека оставались пока здесь. Он сам, Андрей, и Вост (второй дежурный). Лишь они двое и погибли бы на Венере, вспучись она землетрясением вся сразу. Но такого-то не могло быть.
Андрей посмотрел сквозь прозрачный пол на стадо слоночеров, коричневой массой расположившееся километрах в трех от него у подножия опорных башен. Сло-ночеры пришли, и не было силы, способной сдвинуть их теперь с места. Будут есть ползучую траву. Будут мотать тяжелой головой, выдирая стебли из почвы, проглатывая их вместе с землей, и уберутся на другое пастбище, лишь когда ни кустика не останется на этом. Хорошие звери, добрые, могучие, но с одним недостатком, который состоял в том, что они ничего не боялись. Любое животное на Земле можно перегнать с одной территории на другую, пугая его. Но со слоночерами это не действовало. Андрей знал, что, если он спустится сейчас вниз и войдет в стадо, крупные сильные существа будут поглядывать на него с любопытством, некоторые подойдут, чтоб осторожно обнюхать, но ни одно не побежит прочь. Можно махать руками, кричать, можно взорвать гранату перед самым носом слоночера, устроить пожар, и животное будет гореть, но шагу не сделает в сторону. Человек оказался бессильным перед этим спокойным, уверенным равнодушием. Если слоночеры приходили, они приходили, и всё тут. Оставалось смотреть на это, как на солнечные пятна, которые либо есть, либо нет… Когда-то слоночеры бегали, но с каждым годом они двигались все медленнее. Главный дежурный не застал той прежней эпохи. Он был знаком лишь с рассказами первых исследователей планеты, с описаниями могучего прекрасного бега огромных стад. Он никогда не слышал и трубного звука, похожего на пение органа, которым вожак поднимал своих сородичей. Слоночеры делались всё более вялыми, они мельчали, какие-то болезни убивали их, а топот неисчислимых стад и органное пение ушли в прошлое время с лесами, которые когда-то покрывали горы вокруг.
Андрей вздохнул: может быть, и не тревога терзает его. Просто тоска. Вот пришли слоночеры, съедят в окрестности всю траву — без остатка, невосполнимо, так, что она уже никогда не будет расти здесь. А потом потянутся дальше, оставив мертвых и больных. Побредут, чтоб в другом месте тоже вытравить пастбище и еще сократить то пространство, на котором только и могут существовать.
Но ведь слоночеры появились вчера, а тогда это не повергло его в уныние. Наоборот, с интересом следил, как они приближаются. Стадо выходило из-за холмов над озером. Животные появлялись по одному, двигаясь гуськом в узком проходе, — темные пятна, как бусинки, нанизанные на объединяющую их голубоватую ниточку тени. В бинокль можно было разглядеть каждое подробно. Вожак, гордый зверь, вышел первым в долину. Он покачивался, осматриваясь, переступал с ноги на ногу в своем непробиваемом роговом панцире, сочленения которого заставляли вспомнить о средневековых рыцарских латах. Подошли другие вожаки, казалось, они совещаются. И потом все двинулись к башенным опорам Центра…
Андрей вздрогнул. Страх снова волной прокатил по груди. Что за дьявольщина?!
Он протянул руку, передвинул рычажок на панели.
— Вост…
— Что?