Он расплакался и побежал ко мне, а я обняла его и расплакалась тоже, за компанию. И мы плакали, пока Хагхаг не посадила нас на колени и не напомнила, что плакать некогда, потому что сюда грядет Сама богиня. Мы перестали плакать, служанки утерли нам слезы и сопли, и расчесали волосы, а Госпожа Облака принесла наши золотые шапки, чтобы мы могли узреть Саму богиню.
С той пришли ее мать, сама бывшая когда-то Самой богиней, и дурачок принес младенца Арзи на подушке. Дурачок тоже был сыном Божиим. Всего нас было семеро - Омимо, ему в тот год было четырнадцать, и он уже отправился служить в войско, потом дурачок без имени, двенадцати лет, большеголовый и узкоглазый, он любил играть с Тазу и малышом, потом Гоиз и еще Гоиз - их так звали, потому что они умерли и ушли в дом праха, чтобы питаться там подношениями, - потом мы с Тазу, нам предстояло пожениться и стать Богом, и последний - Бабам Арзи, Господь Седьмой. Но я была самая важная, потому что единственная божия дочка. Если Тазу умрет, я еще могу выйти замуж за Арзи, говорила Хагхаг, а вот если умру я, все станет очень плохо и сложно. Тогда все сделают вид, что дочка Госпожи Облака, Госпожа Сладость, и есть дщерь Божия, и ее женят на Тазу, но мир-то будет знать разницу. Вот поэтому мама приветила меня первой, а Тазу - потом. Мы пали на колени и, сжав руки, коснулись большими пальцами лба. Потом встали, и богиня спросила меня, чему я научилась за день.
Я пересказала, какие слова выучилась читать и писать.
- Очень хорошо, - похвалила меня богиня. - А о чем ты желаешь попросить, дочка?
- Мне не о чем просить, госпожа моя мать, благодарю, - ответила я, и только потом вспомнила, что у меня же был вопрос, но было уже поздно.
- А ты, Тазу? Чему ты научился сегодня?
- Я хотел укусить Хагхаг.
- И чему ты научился - это хорошо или плохо?
- Плохо, - ответил Тазу, а сам улыбнулся, и богиня - вместе с ним, а Хагхаг рассмеялась.
- А о чем ты желаешь попросить, сынок?
- Можно мне другую служанку в умывальню, а то Киг очень больно мне голову моет!
- Если к тебе придет другая служанка, что станет с Киг?
- Уйдет!
- Это ее дом. Что, если ты попросишь Киг понежнее мыть тебе голову?
Тазу понурился, но богиня настояла:
- Попроси ее, сынок?
Тазу что-то пробурчал Киг, а та пала на колени и коснулась лба большими пальцами, но все - с улыбкой. Я позавидовала тому, какая она храбрая, и шепнула Хагхаг:
- Если я забыла, о чем хотела спросить, можно спросить сейчас?
- Может быть, - отозвалась Хагхаг, и коснулась пальцами лба, испрашивая дозволения заговорить, а, когда богиня кивнула, сказала:
- Дщерь Божия испрашивает разрешения задать вопрос.
- Лучше бы в положенное время, - нахмурилась богиня, - но спрашивай, дочка.
Я так торопилась, чтобы не забыть снова, что даже не поблагодарила ее.
- Я хотела знать, почему не могу выйти замуж и за Тазу, и за Омимо они ведь оба мои братья?
Все разом обернулись к богине и, заметив, что та чуть улыбнулась, расхохотались, иные - очень громко. У меня уши запылали, и затрепетало сердце.
- Ты желаешь выйти замуж за всех своих братьев, дитя?
- Нет, только Тазу и Омимо.
- А одного Тазу тебе не хватит?
И снова все посмеялись, особенно мужчины. Руавей смотрела на нас, точно все мы посходили с ума.
- Хватит, госпожа моя мать, но Омимо старше и сильнее.
Смех стал еще громче, но я махнула рукой - богиня же не разгневалась!
- Пойми, дщерь моя, - проговорила Она задумчиво, оглядывая меня. - Наш старший сын будет солдатом. В день его рождения великая волна разрушила города на океанском берегу. Потому зовут его - Бабам Омимо, Господь Потоп. Беда служит Господу, но богом быть не может.
Я поняла, что другого ответа не будет, и послушно ткнула большими пальцами в лоб. Даже когда богиня ушла, я все размышляла над ее словами. Они многое объясняли для меня, и все равно - Омимо, даже родившийся под дурным знамением, был красив и почти мужчина, а Тазу - просто капризный малыш. Я порадовалась тогда, что нам долго еще не жениться.
Тот день рождения мира я запомнила из-за вопроса и ответа. А другой из-за Руавей. Это было год или два спустя. Я забежала помочиться в водяную палату и увидала, что варварка прячется, съежившись, за большим чаном.
- Ты что там делаешь? - спросила я громко и сурово, потому что сама испугалась.
Руавей шарахнулась, но смолчала. Я заметила, что одежды ее порваны, а в волосах запеклась кровь.
- Ты порвала одежду, - укорила я ее, а, когда она снова не ответила, потеряла терпение и закричала на нее:
- Отвечай! Почему ты молчишь?
- Смилуся, - прошептала Руавей так тихо, что я едва разобрала слова.
- А когда говоришь, и то все не так! Что с тобой такое? Или ты из зверей родом? Ты говоришь, как животное - врр-грр, вар-вар! Или ты просто дурочка?
Когда Руавей и в этот раз смолчала, я пнула ее. Тогда она подняла ко мне лицо, и в глазах ее я увидала не страх, но ярость. Тогда она мне понравилась - я ненавидела тех, кто боится меня.
- Говори! - приказала я. - Никто не обидит тебя. Бог, отец мой, вонзил в тебя свой уд, когда завоевывал твои края, так что ты - святая. Так говорила мне Госпожа Облака. Так от чего ты прячешься?
- Могут бить, - оскалившись, отозвалась Руавей, и показала мне сухую и свежую кровь в волосах. Руки ее потемнели от синяков.
- Кто бил тебя?
- Святые, - прорычала варварка.
- Киг? Омери? Госпожа Сладость?
На каждом имени она кивала всем телом.
- Паршивки! - воскликнула я. - Да я пожалуюсь Самой богине!
- Нет говорить, - прошептала Руавей. - Отрава.
Подумав, я поняла. Женщины обижали ее, потому что она была бессильной варваркой. Но если из-за нее прислужницы попадут в немилость, Руавей могут изувечить или убить. Почти все святые-варварки в нашем доме были хромы, или слепы, или покрыты лиловыми язвами от подсыпанных в пищу отравных корней.