— Что с тобой случалось? — заорал Шану по-английски.
— Ты хотел сказать: «Что с тобой случилось?» — ответила Шахана. Она подула в челку. — А не «что случалось».
Шану захлебнулся воздухом, словно Шахана ударила его в живот. Несколько секунд его челюсть бешено дергалась.
— Передай своей сестре, — завизжал он, переходя на бенгальский, — что я свяжу ее и вырежу язык. Скажи этой мемсахиб, что, когда я сдеру с нее заживо кожу, она не будет так довольна собой, как сейчас.
Биби начала повторять его слова:
— Он тебя свяжет и вырежет… — покосилась на Назнин. — Я не хочу ей это говорить. Ты что, сам не можешь сказать? — И испуганно наморщила лоб.
Внутри у Шану буйствовал торнадо. Тело трясло, лицо выкручивало.
— Я тебя сейчас прибью, — взвизгнул он, выдернул мышь из компьютера и запустил в Шахану.
Провод хлестнул Шахану по лицу, и она прыгнула за диван. Шану — за ней, но в нерешительности остановился. Он вправо, Шахана влево. Он влево, она тут же — в противоположную сторону. Внезапно Шану бросился наперерез через спинку дивана и ухватил костлявенькое запястье. И принялся молотить мышью по Шахане. Та корчилась и отбивалась свободной рукой.
«Ей нужно заплакать, — думала Назнин. — Ей немедленно нужно заплакать, чтобы он успокоился».
— Не прикасайся к моему компьютеру, — орал Шану, — я запрещаю.
Потом он немного успокоился. Шахана все еще не решалась высунуться из-за дивана. Он остановился:
— Твоей сестре тоже запрещаю. Слышала?
— Да, папа, — послушно ответила Биби.
— Да, папа, — ответила Шахана, — я к нему не притронусь.
Назнин отвела девочек в комнату. У Шаханы все запястье было красное. Она вырвала руку у матери и закусила губу.
— Пора спать, — сказала Назнин.
Она поцеловала Биби, попыталась поцеловать Шахану. А выходя из комнаты, обернулась как раз в ту секунду, когда Шахана пнула сестру. Биби потерла попу и села в кровати. Шахана кинулась лицом в подушку и начала колотить по матрасу.
Шану тер лицо рукой и качал головой.
— Они легли? — спросил он.
— Да.
Компьютер был выключен. Стул перевернут.
— Девчонки, — произнес Шану, навеки сбитый с толку самим фактом их существования.
— Сегодня приходила миссис Ислам.
— Девчонки.
— Миссис Ислам.
Он почувствовал раздражение:
— Что ты заладила «миссис Ислам, миссис Ислам»!
— Она сегодня приходила.
— Да, ты мне уже сказала.
Он пару раз поднял и опустил живот руками.
— За деньгами.
Его рубашка задралась на грудь, Шану поднял живот насколько можно. Эффект был поразительный. Живот надулся, как наполненный водой шар; страшноватый кусок лиловой плоти — вот-вот брызнет. Шану разжал руки, и плоть рухнула обратно к ногам.
— За деньгами? А, да. На следующей неделе отдам.
Он неуверенно улыбнулся и потер руки:
— Судя по твоему лицу, ты проголодалась. Может, сделаешь шимай? Хочется чего-нибудь сладенького перед сном.
Позже, когда шимай уже был сделан, когда Шану его съел, а Назнин помыла посуду, они пошли посмотреть на спящих девочек. Послушать их дыхание, укрыть ножки одеялами — тихонько раздать букетики нежности. Шану ласково отвел прядь с лица Шаханы. Он сел на край кровати и положил руку на спящее тельце. Его маленькие глаза затерялись где-то среди морщинок. Потом Назнин сменила его, он подошел к Биби. Поцеловал ее в щечку, подержал за руку. Назнин увидела, что он не просто растерян, а боится. Они вышли из комнаты вместе, прикрыли дверь, Назнин прижалась к Шану, положила голову ему на плечо, он подбородком потерся о ее волосы.
Шану лег на диван и не вставал с него несколько недель, а может, и месяцев, и этот период показался Назнин вечностью. Шану больше не строил планов. Прожекты, которым он прежде отдавался целиком, больше не созревали у него в голове. И раньше случалось, что его честолюбивые замыслы рушились. Но раньше неудачи раззадоривали, и Шану решительно бросался к новой цели. К каждой новой работе он приступал в новом щегольском костюме и с очередным пополнением в коллекции ручек. Его лицо светилось. А при крушении надежд серело от обиды. Каждое новое дело Шану начинал с визита к обувщику, тратился на твердые, модные дипломаты. Бодрые цифры в его писаных-переписаных бизнес-планах указывали дорогу к богатству. Он много работал, работал по ночам, шутил с Назнин, был снисходителен к девочкам.
Но его не уважали. Ни клиенты, ни поставщики, ни начальники, ни подчиненные. Он столько работал и все равно не заработал уважения. В мире ощущается острая нехватка уважения, и Шану был в числе голодающих.
В конце концов Шану лег на диван и принялся ворчать. Достал все свои сертификаты, разложил и целыми днями рассматривал. Потом перестал ворчать. Перестал есть. Его живот пугающе уменьшился, стал морщинистым и дряблым, как опорожненный мешок с рисом. Потом прекратил читать, и Назнин всерьез забеспокоилась.
Из Центра трудоустройства его пригласили на собеседование. Предложили мыть посуду в ресторане. Он снова лег на диван, но глядел вокруг уже веселее. В нем проснулись остаточные воспоминания о прошлых сражениях, и он начинал командовать дочерьми.
— Шахана, — кричал он в такие минуты, — быстрее, дочка. Давай. Быстрее.
Приходила Шахана, ожесточенно почесывая руку, и Шану приказывал подать себе тапочки. Она поднимала их из-под дивана и покачивала на пальцах:
— Что дальше?
— Надень их. Скоренько. — И поднимал ногу.
На выходе из комнаты ей приказывали поправить подушки, принести кружку воды, найти ручку, опустить шторы или, наоборот, раздвинуть.
Или он звал к себе Биби:
— Биби, в этой комнате чудовищный беспорядок. Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты маме помогала?
И Биби суетилась по комнате, натыкаясь на столик или диван, или становилась на матрас, потому что только так могла достать до шкафа и перевесить брюки, рубашки и сари.