— Ну, это такая штука в биологии. Нет, ну представляешь, у человека их меньше, чем у курицы.
Назнин сорвала еще травинку и силой вернула себя на землю. Пришли с прогулки девочки, попросили мороженого. Назнин колебалась, будить ли Шану, но, пока она думала, Шану проснулся сам. Он рыгнул, закрыв рот рукой, и зевнул, не прикрываясь.
— Я пойду за мороженым, — сказал он, — потяни мне ноги.
— Мне сегодня хорошо, папа, — сказала Биби.
— Это самое главное. — И он посмотрел на Шахану. — А тебе?
— Лучше не бывает.
Шану помедлил. На лицо набежала тучка. Но потом ушла. Обвислые его щеки растянулись в улыбке:
— Все для нашей мемсахиб. — И пошел по траве к берегу озера.
— Ты его любишь? — со злостью спросила Шахана. Глаза ее сузились.
Назнин словно вытолкнули из самолета. Кивнула.
— Я имею в виду, была ли ты в него влюблена? Может, до того, как он разжирел?
Назнин потянулась к дочери. Дотронулась до ее руки, захотела обнять ее, прижать к себе крепко-крепко.
— Твой отец очень хороший человек. Мне повезло в замужестве.
— Ты хочешь сказать, что он тебя не бил, — сказал Шахана.
— Когда ты повзрослеешь, все поймешь. И про мужей, и про жен.
Назнин не знала, кто из них мудрей: она или дочь. Может, вопросы Шаханы не так уж наивны? Так или иначе, она чувствовала гордость за свою девочку.
Но Шахана не успокаивалась:
— Ты его любишь?
Биби села рядом, обняв колени руками и приготовившись к худшему:
— Ты его любишь, мама?
Назнин засмеялась:
— Глупые вы девчонки! Что за вопрос — люблю ли я свою семью. Смотрите, вон ваш отец с шоколадным мороженым.
В понедельник утром пришла миссис Ислам за деньгами. Она прислонилась к стене в прихожей, и тут же отлетел еще один шмат штукатурки. Несколько минут миссис Ислам терла ногу, и в ее стонах слышались одновременно и боль, и стремление ее превозмочь. Она опрыскала бедро спреем от растяжений. Большая часть вылилась на шифоновое сари, но от спрея полегчало.
— Деточка, я тебе кое-что принесла. Вот. Принеси мне мою сумку.
Улегшись на кровать, миссис Ислам закрыла глаза.
Назнин стояла рядом. За стеной в соседней квартире — ритмичный стук. О стенку хлопает кровать. У соседки новый дружок. Назнин вспыхнула. Интересно, слышат ли соседи, как стучит ее кровать, и много ли ее кровать уже рассказала.
— Господу осталось назвать только час, а я уже готова.
Назнин привыкла. Не хочется спорить. Надо подождать. Слушать миссис Ислам все равно что в Гурипуре слушать радио в грозу. Назнин просто отключалась.
«Ближайшие соседи — белые. В чужие дела они не лезут», — однажды много лет назад сказала ей миссис Ислам. Теперь Назнин знает почему. Остается сказать англичанам спасибо за эту их особенность.
— Школа переполнена. Не отправляй к нам своих дочек. Мы не сможем их принять.
Назнин заметила, что на бородавке у миссис Ислам вырос еще один узелок. Из него торчит четвертый волосок. Все четыре волоска длинные. Может быть, руки миссис Ислам трясутся сильнее, а может, у нее ухудшилось зрение. Возможно, она и вправду становится немощной. Белый пучок прически уже не такой плотный и аккуратный, как раньше. Он теперь похож на гнездо неряшливой и неразборчивой птицы, и вместо невидимых сил, резинок и заколок в нем сверкают с десяток черных металлических шпилек.
Назнин подошла к серванту и открыла дверцу. Из-за деревянного слоника вытащила желтый конверт и в третий раз за день сосчитала пять десятифунтовых банкнот. Шану решил больше не отдавать проценты. Две недели повторял:
— Ничего больше не дам этой воровке. Отныне все деньги откладываем на поездку.
Но после визита сыновей Шану стал более сговорчивым, и они остановились на пятидесяти фунтах в неделю.
— Сколько денег ты мне приготовила, деточка?
Миссис Ислам принялась разминать себе руку, все еще не открывая глаз.
— Пятьдесят фунтов. Как и договаривались.
Миссис Ислам открыла глаза. От этих глаз ничего невозможно скрыть. Они маленькие и опасные.
— Артрит. Теперь и руки мои искалечены. Но не волнуйся. Я уже слишком стара.
Она пошарила в кармане своей кофты и что-то оттуда вытащила.
— На, возьми.
Ее голос стал совсем тихим, она запрокинула голову, как будто потеряла сознание. Пришла в себя.
— Когда я была совсем маленькой, мама каждый день массировала мне ручки. У меня были самые маленькие и мягкие ручки в Тангайле. Но теперь, — она вздохнула, — я не смогу их надеть. Возьми, деточка. Возьми их.
Браслеты из темно-зеленого стекла с крупицами золота, застывшими внутри.
Миссис Ислам вынула платок, вытерла лоб. От нее запахло ментоловыми карамельками и сиропом от кашля: слоеный запах, как туалетная вода на потном теле, сладкий запах разложения.
— Очень красивые, — сказала Назнин.
— Да, да. Бери все, что хочешь.
И снова покорно закрыла глаза. Голос ее не громче шороха сиреневого сари из шифона.
В руках Назнин держит конверт. Язык держит за зубами.