— Что ты смотришь?
— Один день из жизни бенгальской деревни.
Она подошла и глянула на изображение повозки с волами и возницы: и у животного, и у человека кости торчат, как в неприличном жесте.
— Когда ты был там последний раз?
— Н-н-никогда, — сказал Карим и начал заикаться сильнее обычного, — я там никогда не был.
Назнин отправилась на кухню готовить чай, чувствуя легкую неловкость, словно небрежно поинтересовалась о родственнике, не зная, что тот умер.
Вернувшись, Назнин увидела, что картинка исчезла, и появился английский текст.
— Что это? — спросила она и удивилась требовательным ноткам в своем голосе.
— Это хадис на сегодняшний день, на исламском сайте.
— Продолжай, о чем там?
И он прочел по-английски:
— Абу Хурайра (да будет доволен им Аллах!) от пророка (да благословит его Аллах и приветствует!) рассказал: «Сыну Адама непременно записывается его доля прелюбодеяния: прелюбодеяние глаз — взор, прелюбодеяние ушей — выслушивание сладострастных речей, прелюбодеяние языка — распутные речи, прелюбодеяние руки — жестокое избиение других, прелюбодеяние ноги — ходьба к месту совершения греха. Сердце же желает и хочет этих порочных дел, а половые органы либо совершают прелюбодеяние на самом деле, либо нет.
После первых слов Назнин не слышала ничего, кроме пульса в ушах. Смотрела на Карима, как мышь смотрит на кошку, он повернется, и она все ему скажет.
— Здесь полно всяких интересных вещичек.
Карим не повернулся. Голос не изменился. Каким ей будет наказание? Надо ли поверить, что Карим случайно наткнулся на этот хадис?
— Исламское образование открыто для всех.
Карим поводил мышкой и продолжал смотреть на экран. Если он случайно его открыл, что тогда?
— Как кушать по-исламски, как спать по-исламски.
Карим наконец обернулся, и Назнин увидела, что ничего не изменилось.
— Что тебе сначала почитать?
— Тебе пора уходить. — И она отнесла чай обратно на кухню и вылила его в раковину.
По всему району Догвуд появились объявления, раскрашенные красным и зеленым фломастерами, они были похожи на поздно распустившиеся цветы на фонарных столбах и мусорных баках. Один Шахана принесла домой.
— Можно нам пойти?
Ее вопрос прозвучал, как ультиматум.
— Туда все пойдут, — добавила она тоном человека, уставшего объяснять очевидное.
Шану взял объявление:
— Что это за чушь?
Шахана дунула в челку:
— Туда все пойдут.
— «Бенгальские тигры», — сказал Шану, пережевывая это название.
— И «Бенгальские тигрята».
— Я, кажется, припоминаю это название.
И он наклонил голову сначала в одну, потом в другую сторону, пытаясь таким образом выудить застрявшее где-то воспоминание.
— Они организуют фестиваль. Все, кто хочет помочь, приглашаются в понедельник.
Шану вспомнил:
— Эти идиоты кидали мне листовки под дверь.
Он прокашлялся и сложил руки на животе.
— В этом обществе…
— Мы пойдем туда или нет?
— Биби, — крикнул Шану, — иди и скажи нашей мемсахиб, что она в кровавое месиво у меня превратится. Руки-ноги не отыщутся.
— Так нечестно, — закричала Шахана.
Биби, которая стояла возле входа, выскользнула из комнаты.
— Ничего от тебя не останется, — визжал Шану, — только косточек осколки.
Назнин встала между мужем и дочерью.
— Она пойдет, — сказала Назнин, но оба так орали, что не слышали слов матери. — Я сказала, она пойдет, — завопила Назнин.
Оба, оторопев, замолчали, словно она им обоим вырвала языки.
— Шахана, побольше уважения к отцу.
— Да, мама.
— А ты, — повернулась Назнин к Шану, — думай, что говоришь маленькой девочке.