— И девочки тоже.
— Хорошо. Тогда поговорим после марша. У меня сейчас десять тысяч дел.
— Я знаю. Мне надо было тебе это сказать.
Жонглер поймал три последних кольца на шею и вскинул руки навстречу овациям — худенький человек с огромным ртом. Рот его без устали улыбался.
— Позвони мне на мобильный, — сказал Карим, — нам нельзя до свадьбы встречаться.
Жонглер все улыбался. Кончики почти доставали до ушей. Никакого пиджака, только тоненькая рубашечка и вельветовые штаны сливового цвета на подтяжках. Жонглер разговаривал с помощником и дрожал. Интересно, подумала Назнин, улыбается ли он после окончания выступления? Она представила его дома, в темноте перед телевизором — с улыбкой на лице.
— Мы не можем пожениться.
— Сразу мы и не поженимся, — ответил Карим.
Он тоже дрожит. А может, зевает.
— И потом тоже.
— Что ты имеешь в виду «и потом тоже»?
В голосе его послышалось раздражение. Он пнул землю.
— Я не хочу выходить за тебя замуж, — сказала Назнин, глядя на жонглера, — это я и имею в виду.
Он стал перед ней и взял за руки:
— Посмотри на меня. Посмотри же на меня.
Посмотрела. Хохолок на лбу, красивые глаза с длинными ресницами, ровный нос, борода, под которой схоронилась маленькая родинка на подбородке.
— Если ты и вправду так решила, скажи это еще раз, глядя мне в лицо.
— Я не хочу выходить за тебя замуж.
Задавить в себе боль, сделать ее своей, и только. Чтобы ему ни капельки не досталось.
Он отпустил ее руки.
— Карим…
— И вправду не хочешь?
— Нет, я не…
Он положил руки на бедра и запрокинул голову, как будто у него из носа внезапно пошла кровь. Это было невыносимо. За всю жизнь ничего хуже она не сделала.
Карим опустил голову. Выдохнул, глубоко, медленно.
— Отлично, — сказал он, — отлично, отлично, отлично.
И потер руки.
На губах действительно мелькнула улыбка или ей показалось?
— Почему ты повторяешь «отлично»? Ты еще долго будешь это повторять?
— Ты не хочешь выходить за меня замуж?
— Ты же сказал, что у тебя десять тысяч дел. Я же тебе ответила на вопрос.
Она одернула себя. Не забывай, что причинила ему боль.
— Отлично, — сказал Карим. Выдохнул.
Жонглер взял три горящие булавы у помощника.
Карим начал неистово хлопать, словно жонглер вдруг стал его героем.
— Нам было бы сложно, — сказала Назнин, — было бы сложно вместе. И мне кажется, нам надо прекратить.
Карим чуть снова не сказал «отлично», но сдержался.
— Я тебя понял. Дети, все такое.
— Мне надо думать о них в первую очередь.
— Точно, — сказал Карим. Вздохнул.
И Назнин вдруг поняла, какой огромный груз сняла с его плеч.
Они еще немного посмотрели выступление. Назнин подумала, не болят ли у жонглера щеки. Интересно, какое у него лицо, когда он не улыбается, или когда он грустный, или безразличный, как все.
— Здесь в торговом центре есть кафе, — сказал Карим, — давай зайдем, посидим.
Назнин захотелось печеной картошки, хотя она обычно не ела в середине дня. Картошка была огромная, вся в расплавленном сыре.
— Никогда раньше не видел, как ты ешь, — сказал Карим.
Он облокотился на стол, наклонился к ней.
— Сядь ровно, — сказала она, — не путай меня с жонглером.
Она съела половину и подумала, что остальное придется выбросить.
— Съешь ты, — сказала она и подвинула ему остаток.