«Прощай, – сказала гусеница. – Больше мы с тобой никогда не будем вместе, и даже пути наши не пересекутся».
И тут вдруг червяк увидел, как за спиной у подруги распрямились два огромных крыла, взмахнув ими, она стала подниматься все выше и выше. «Уползла-таки в небо, – изумился червяк. – Вот тебе и на!»
А говорят еще, будто рожденный ползать летать не может.
Вот такая притча о гусенице. Или, вернее, басня. А еще точнее: о бабочке.
«Куда это ты меня привел?» – спрашивает Верещагин у парня. Они стоят перед дверью, на которой написано, что там внутри – диетическая столовая, обслуживающая посетителей с девяти утра до шести вечера. А сейчас уже почти семь. «Куда ты меня привел?» – спрашивает Верещагин и смотрит на парня подозрительно-подозрительно.
Им вдруг овладевает мания величия. Он думает о том, что неплохо бы обзавестись парочкой телохранителей – пора бы уже соответствующим органам позаботиться, проявить расторопность, прикрепить к нему двух дюжих преданных молодцов, смотрящих в оба, когда его, Верещагина, заводят в разные подозрительные места.
Парень торопливо, обидчиво, оправдываясь как бы, разъясняет, что свадьба у него масштабная, народу – тьма: родственники, друзья – разве в квартиру они влезут? – поэтому сняли на вечер столовую, не он первый, не он последний, так всегда делают, такая традиция укоренилась за последнее десятилетие; например, сестра выходила замуж семь лет назад и тоже снимала предприятие общественного питания, только не диетическую столовую, а кафе «Березка» – это в кого из нынешних молодых супругов ни ткни, все они сочетались или в диетической столовой, или в кафе «Березка»; правда, некоторые еще в «Ветерке».
Верещагин сосредоточенно слушает, согласно кивает: это верно, о такой традиции он слышал, аргументация у парня довольно убедительная, но Верещагин стреляный воробей, его на мякине не проведешь – «Свадьба, значит? – говорит он и разоблачительно усмехается. – Когда ж это ты успел? Еще днем бежал за моим троллейбусом, чтоб спросить – жениться тебе или нет, а вечером уже свадьба, да?» – «Это же не сегодня я бежал! – восклицает парень, сильно удивленный. – Это же четыре дня тому назад было! Вы вспомните получше!»
Получше вспомнить Верещагин не может, но парню верит, потому что «четыре дня» звучат очень убедительно, – куда убедительнее, чем, скажем, три, пять или даже один день, что-то очень подкупающее есть в цифре четыре, Верещагин доверчиво улыбается парню, подозрительность он отбрасывает, свой победный флаг складывает, как японский зонтик, и – входит в столовую. Столы стоят крестом. Дым стоит коромыслом. Хохот, крик, шум, звон. Свадьба уже идет.
Верещагина знакомят с ближайшими родственниками, усаживают на почетное место, отец жениха наливает в рюмку водку, тетка невесты накладывает салат, полную тарелку, Верещагин мгновенно салат съедает, опрокидывает в рот рюмку, – эх, перепутал последовательность, но ничего, это только в первый раз – ему снова наливают, снова накладывают закуску, теперь уж он не ошибается – залпом выпивает водку, мгновенно съедает все, что наложено на тарелку. В третий раз он расправляется с водкой и закуской еще быстрее, мастерство его вырастает настолько, что в четвертый раз вся процедура выглядит уже как цирковой номер, была водка – и нету, была закуска, но – где она?
Ему наливают, накладывают в пятый раз, но прикоснуться к рюмке, к закуске он не успевает: музыка грянула, все повскакивали, Верещагина кружат, дергают, обнимают – кто же это, интересно? – ах, невестина тетка, вот кто, прыгает, смеется, и Верещагин с нею прыгает, но не смеется, не понимает: почему тетка? почему не девушка какая-нибудь, их здесь много, их – куча, тьма-тьмущая, рой, а Верещагина – тетка; вот еще танец, и опять Верещагин в объятиях – ух ты, каким пользуется успехом! – впрочем, это опять тетка, но, пожалуй, не та, другая, все перемешалось, поди догадайся, кто тебя обнимает, а вот уже никто не обнимает, сидит Верещагин неизвестно где, то есть за столом, но – где салат, где подливающая рука жениховского папаши? – неизвестно, где сидит Верещагин.
Сидит он и думает – над тем, где сидит, но какой вид со стороны! Будто человек проникает разумом в заоблачную высь, будто с Господом Богом напряженный интеллектуальный разговор ведет, самый умный у Верещагина вид из всех, кто присутствует на свадьбе. Во какое лицо у Верещагина: над пустяком думает, а выражение как у выдающегося философа какого-нибудь, Владимира Соловьева, например, или Жана-Поля Сартра, а временами на Врубеля смахивает, то есть не на самого Врубеля, а на его картину, где изображен сидящий на корточках демон.
Думает Верещагин о пустяке: где, мол, я сижу, а вид вон какой. Это потому, что мысль – она всегда мысль, о чем бы ни была, это всегда величайшее достижение, тайна, гордость человеческая, божественное прикосновение – вот что такое мысль, неважно, о чем она.
Думает Верещагин, и странное какое-то у него, непонятное настроение. Хорошо ему? Вообще-то да, хорошо, замечательно хорошо, даже изумительно и прекрасно хорошо, но – не очень. Может, ему плохо?
Ох, как плохо ему, ужасно и отвратительно плохо, из рук вон плохо! Но – тоже не очень.
Стряхивает Верещагин с себя это овладевающее им оцепенение и видит девушку. Рядом сидит. Взгляд у нее яростно счастливый – то на новобрачных метнет она этот взгляд, то на гостей, а вот и в Верещагина ударила им. «Хорошо!»- произносит, – то ли спрашивает, то ли утверждает, вообще-то утверждает, но немного и спрашивает. «Что – хорошо?» – спрашивает и Верещагин. Впрочем, отчасти и утверждает, что нет, мол, не очень уж хорошо.
«Все хорошо!» – говорит девушка – счастливая-пресчастливая, а сама, дура, не знает, что именно хорошо, Верещагин пытается уточнить. «Закуска?» – спрашивает, но тут, привлеченная разговором, а может, видом демона, сидящего на корточках, подходит вторая девушка. «О чем у вас разговор?» – кокетничая, интересуется. «О закуске», – объясняет Верещагин. «О том, что хорошо, – поправляет первая девушка. – Все такие счастливые-пресчастливые». – «Нет, о закуске», – гнет свое Верещагин, далась ему эта закуска, первая девушка уже начинает хмуриться: нет, мол, не закуска, а вторая, только что подошедшая, спрашивает: «Вы кто? Чей родственник?» – и в этот момент сразу еще несколько девушек нагрянуло, штук шесть в общей сложности стало, окружили Верещагина кольцом, он о таком изобилии и мечтать не смел, – смотрят, смеются, вопросы задают, нестерпимый интерес к его личности проявляют: «А почему вы один?.. А где ваша жена?» – вот такого рода интерес.
А с девушками надо шутить. Конечно, если тебе двадцать, то можно и не шутить, можно изображать на лице и грусть, и тоску, и печаль, – все сойдет, но человеку за сорок грусть-тоску на лицо выпускать нельзя, ее примут за следствие язвы желудка, сердечной недостаточности, холецистита, простатита, атеросклероза, геморроя, облитерирующего эндоартрита – мужчина за сорок должен шутить, хохотать, подмигивать, взбрыкивать, хлопать себя по ляжкам, чтоб все видели, как он здоров, он должен иметь в кармане блокнотик со свежими анекдотами, громко рассказывать их сочным голосом, тогда на него клюнут, еще как клюнут, хорошо, если он еще и на гитаре умеет, совсем замечательно, если он новомодные танцы освоил – клади тогда под язык таблетку валидола и пляши, на зависть двадцатилетним, притопни, прихлопни, анекдот выкричи, левым глазом подмигни, тогда не просто клюнут – проглотят, со всеми твоими язвами, геморроями, эндоартритами; пой, шути и смейся, брызжи энергией, чтоб все видели, что ее у тебя – ого-го! – но петь Верещагин не умеет, плясать тоже, анекдоты записывать все недосуг было, – так хоть шути, черт возьми, раз уж вокруг тебя столько девушек собралось, и вот Верещагин шутит: «В самом деле где? – это он так отвечает на вопрос о жене. Оглядывается. – По-моему, была, – говорит – шутит, стало быть, таким оригинальным образом. – Скажите, – обращается он к незнакомому бородачу, ровеснику, в одиночестве пьющему по другую сторону стола рюмку за рюмкой, – вы не помните, я с женой пришел или без?»
Девушки смеются, Верещагин хохочет, но вдруг умолкает: он слышит громкий всплеск в груди: волна какая-то растет – в душе ли, в сердце, вверх взмыла, в голову ударила, но еще выше вздымается – в небо, на седьмой этаж, к Господу Богу, – и вот наладилась связь, законтачило, словно током забило Верещагина, он счастлив, счастлив. Господи, в сейфе Кристалл, вокруг девушки, тайна окружает его, он порождает тайны, он в центре тайны, он ее сердцевина, родитель он ей…
Кристалл в сейфе. Девушки вокруг. Какая прелесть в их обилии. Какая истинная мужественность просыпается в мужчине, когда с ним не одна, а несколько, когда ему нравится не одна, а все, любовь к множеству – вот истинно мужское предназначение. Сосредоточенность в точку, свет – клином, – это любовь женского типа; когда мужчина любит одну, он чувствует себя бабой. И ведет себя как баба.
«Выходите за меня замуж все, кто тут есть, – говорит он. – Нет, я серьезно». Он действительно не шутит, но девушки смеются. Одна спрашивает, как же он будет на свадьбе под крики «Горько!» целоваться со всеми сразу, на что Верещагин отвечает, что ему не нравится, когда кричат «Горько!». Тогда другая девушка спрашивает, что он предлагает взамен. Оказывается, Верещагин предлагает взамен разбивать о новобрачных флаконы с духами, как бутылки с шампанским о борт спускаемых на воду кораблей.
Девушки смеются. Они спрашивают, верит ли Верещагин в любовь, они говорят, что любви, наверное, нет, а есть одна привычка, но при этом смотрят выжидающе, надеясь, что Верещагин их опровергнет. «А как лучше выходить замуж? – спрашивают они. – По любви или по расчету?»
«В зависимости от цели замужества», – важно отвечает Верещагин и вынимает из кармана мундштук, папиросы и спички. Он кладет мундштук на край стола и ждет, когда девушки заинтересуются этим произведением искусства. Но девушкам замужество важнее искусства, они ждут ответа на прямо поставленный животрепещущий вопрос. Верещагин берет мундштук в руки, заправляет в него папиросу: он еще ждет.
Нет, и на этот раз ничего не выходит. Мундштук не пользуется вниманием. Девушки смотрят Верещагину в рот.
Тогда Верещагин берет мундштук в этот самый рот – теперь-то уж не заметить просто невозможно, думает он, прикуривает, выпускает клуб дыма, вглядывается в девушек и видит: они смотрят ему в глаза.
«Если цель вашего замужества – блага человечества, тогда выходите замуж по любви, – говорит он с досадой в голосе. – Если же – личное благо, тогда по расчету».
Девушки смотрят на него с уважением. Теперь они видят: перед ними не какой-нибудь деверь или тесть, а человек интеллигентно мыслящий. Но мундштук они не видят. «Как это?»- спрашивают они, не очень хорошо уразумев верещагинскую формулировку. «Почему?» – спрашивают они. «Вы как-то непонятно выразились», – говорят они.
Верещагину хочется сломать мундштук о колено. Он выдергивает его изо рта и говорит, что выразился понятней понятного. Браки по любви, говорит он, всегда очень беспокойные. С такими браками хлопот не оберешься. Это сплошные мучения, вопли, стоны, страдания, отчаяния и разочарования. Но зато от таких браков замечательные дети – умные, красивые и честные. Так что если кто озабочен качеством следующего поколения, то должен жениться по любви – сам пострадает, зато потомки будут что надо. А кому наплевать на будущее благо человеческого рода, кто думает о том, как бы самому прилично прожить, в спокойствии и уюте, тот пусть женится по расчету, подыскав себе удобную пару. «Вот что я имел в виду», – говорит Верещагин.
Слишком длинно говорит. Девушки не любят длинных речей. Они любят длинных мужчин. И высоких речей они не любят. А опять же высоких мужчин. Минута интеллектуального усилия – для них предел. Дальше должны следовать шутки, анекдоты, комплименты, подмигивания, песни, танцы, гитары, растянутые мехи аккордеона, вращение черного стереодиска. А Верещагин, мало того что роста небольшого, еще дирижирует вонючим мундштуком и произносит речи, красота которых испорчена смыслом. И вот лица девушек скучнеют, трое отходят, и среди них – самая красивая.
А одна – из неотошедших – обнаглела: невзрачная, вся в прыщах, как лягушка, а спрашивает: «Меня вы замуж взяли по любви или по расчету?»
И подмигивает при этом: кикимора, ни во что не ставит Верещагина: «По любви или по расчету?»
«По пьянке», – уныло отвечает он.
Вот это уже похоже на шутку. На долгожданную. Оставшиеся смеются громко, ибо изголодались. Оскорбленная кикимора отходит, зато, привлеченные смехом, возвращаются две из ушедших ранее. «Что он сказал? Что он сказал?» – спрашивают они.
«Он сказал: поехали и махнул рукой», – отвечает Верещагин словами когда-то популярной песенки, то есть шутит без всякого смысла, но – какой смех вдруг! Такой громкий, такой продолжительный, что возвращается самая красивая. «Что он сказал?» – спрашивает она и, предвкушая веселье, улыбается своим красивым, мягким, изваянным ртом.
Но тут, круша препятствия, пробирается к Верещагину жених. Он пьян и грозно весел, лицо его пылает буйным каминным огнем, в правой руке у него бокал, в левой тоже.
Он ломится сквозь девушек, разбрызгивая на них крепкий спиртной напиток из бокалов. «Товарищ Верещагин! – произносит он громовым голосом еще издалека. – Товарищ Верещагин, я хочу выпить лично с вами, а потом у меня к вам большой личный вопрос».
Девушки расступаются. Потому что пугаются. «Товарищ Верещагин»- то не какой-нибудь «дядя Ваня» и даже не «Иван Иванович». «Товарищ Верещагин» означает, что шутивший с ними человек не родственничек какой-нибудь, не друг семьи, а начальник, большой начальник – свадебный генерал.
Исчезают девушки. Как ветром сдувает их. В жизни Верещагина всегда так: то они есть, то нет их. Теперь рядом жених – багровый, в капельках пота, с вопросом в беспомощных глазах.
«Товарищ Верещагин, – говорит он, – я тебе сейчас один вопрос задам. Только учти, какой вопрос ни задам, все равно знай – я по любви женился».
«Какой вопрос?»- Верещагин согласен выслушать.
Он поворачивается к парню ухом, демонстрируя внимание и готовность.
Парню трудно называть Верещагина на «ты». Три раза назвал и устал. Хотя видит: Верещагин возражений не имеет, не оскорблен. Но все равно устал.
«Я вас что хочу спросить, – говорит он грустно и внезапно икает, бледнеет вдруг. – Ну, ладно, женился я. Что же, теперь ни на кого и посмотреть нельзя?.. Только учтите, я по любви женился! – кричит он, снова багровея: справился. – Это я просто так спрашиваю. Просто мне надо знать, для общего развития, – теперь все? Какую-нибудь девушку где-нибудь обниму – нельзя, да?»
Верещагин грустно кивает. «Нельзя, – говорит он сочувственно. – На то, брат, и женятся. Жена тебе – уют, а ты ей за это свободу. Она тебе – власть над собой, а ты ей – опять свою свободу». – «Ну и хитрый же вы! – отвечает парень. – Раньше о генах все болтали, а теперь вон куда повернули?»
Он уходит, пошатываясь спиной, прочь – к основанию стола, к началу начал, туда, где сидит, поджидая его, невеста. «Ты не расстраивайся! – кричит он Верещагину, обернувшись на полпути. – Я же по любви женюсь, понял? Так что все в норме!» – опять на «ты» перешел. Отдохнул.
А Верещагин отправился в туалет диетической столовой, умыл там лицо и, выйдя, захотел домой. «Вы уже уходите? И мы с вами», – сказали ему две девушки – та, которая была красивее всех, и та, прыщавая, уродливей которой на свадьбе не было.
Они вышли из диетической столовой втроем и стали гулять по черным уже от ночи улочкам города – в центре Верещагин, а по краям девушки – та, которая красивее всех, и та, уродливей которой не было. И обе держали Верещагина под руку. Шли они куда глаза глядят.
Сначала он думал: это некрасивая захотела с ним прогуляться, а красивую взяла для компании – от смущения.
Но потом оказалось, что все наоборот. Ведь где это видано, чтоб некрасивая брала с собой на свидание красивую подругу.