Женщина перестала катиться; видно, гора кончилась. «Ах, двушка! – сказала она, и Коля почувствовал на себе ее ласковый взгляд. – Считай, что Тина тебе эту двушку подарила. Хорошо?»
«Нет, не хорошо», – сказал Коля и пошел от ласкового взгляда прочь. Он отправился к Верещагину – петь новую песню ему. Он разбудил Верещагина звонком в дверь, спел ему песню и получил гонорар – чашечку крепкого чая из чайничка, который Верещагин вдруг обнаружил стоящим посреди комнаты.
Он был полон до краев, и Верещагин понял, что не выпил ни капли приготовленного им чудесного напитка. Он очень удивился этому.
Но мальчик Коля отказался от гонорара. «Фу! – сказал он, отпив всего глоток. – Это очень горький чай». И поставил чашечку на пол рядом с чайничком.
«Ну-ка, давай я выучу твою песню наизусть, – сказал Верещагин. – Ты пой и пой, а я буду слушать. Мне достаточно четырех раз, чтоб запомнить любую песню».
«А мне одного, – сказал Коля. – Даже половины раза иногда хватает».
«Зато я создал Кристалл», – похвастался Верещагин, выпил чай и выучил песню, – как обычно, с четвертого раза.
Впрочем, дело не в этом. И вообще, хватит о мальчике Коле, с ним и так уже все ясно, вся его дальнейшая жизнь как на ладони, вся его будущность просматривается легко: он вырастет и станет рядом с Верещагиным, почти в один рост, они будут приятелями; может быть, даже на «ты», – конечно, не так скоро, со временем, когда, например, Верещагину исполнится девяносто, скажем, лет, а мальчику Коле, скажем, шестьдесят, но не в этом дело… Бесспорно, станут ходить друг к другу в гости, и Верещагин купит даже рояль, чтоб его друг, знаменитый композитор, мог, приходя, наигрывать ему свои новые музыкальные произведения – причем не только песни, но и сонаты, прелюдии, симфонии, а также сочинения немыслимых ныне форм, которые изобретет и откроет мальчик Коля – выдающийся новатор в области музыки, – и все это не фантазия, не авторская выдумка, это факт, о котором можно говорить, что он свершившийся, хотя и в будущем, ведь будущее существует наряду с настоящим, только впереди и чуть сбоку – что чуть сбоку, это, кстати, неопровержимо докажет цепочкой сложнейших математических построений младший брат мальчика Коли; я даже могу совершенно точно сообщить, какого цвета рояль купит Верещагин – цвета опавшего и уже чуть подгнившего, но еще довольно свежего кленового листа, на который, однако, уже раза два наступили. Потому что к тому времени этот цвет станет самым модным – смешно сказать, но девчонки тех лет будут красить веки и уши в цвет подгнившего кленового листа и делать такого же цвета педикюр, а газеты станут выпускаться на бумаге бледно-палевого цвета, и в них будут ругаться промышленные предприятия за то, что они как всегда отстают от моды и мало еще окрашивают в ходкий цвет товары широкого потребления, как-то: брюки, магнитофонные ленты, носовые платки, телескопы, секундные стрелки, пуговицы, обложки школьных учебников, пирожные «наполеон», фасады зданий, парики, компьютеры, стекла очков, реанимационные установки, плавки, газированную воду, наручники, синтетические фрукты, пододеяльники, летающие тарелки, противозачаточные пилюли, воду рек, озер и морей, детские коляски, дубленки, сигаретный дым, – так что ввиду отставания промышленности рояли цвета опавшего, но еще довольно свежего кленового листа будут большой редкостью, приобрести этот дефицитный товар Верещагину поможет девочка Вера, к тому времени заведующая городским торговым отделом, и еще у Верещагина будет паркеровская авторучка с ирридиевым пером, анодированным рением под кленовую гниль, которую привезет ему из заграничной командировки на Международный симпозиум математиков-антропологов младший брат мальчика Коли.
Черт возьми, книга уже подходит к концу, а еще столько надо успеть. Например, познакомить читателя с этим самым младшим братом мальчика Коли, который впоследствии привезет Верещагину из заграничной командировки паркеровскую ручку с ирридиевым пером, искусно имитированным под подгнивший, но еще довольно свежий листок клена.
И о самом Коле надо еще кое-что добавить, и о Тине, и о совсем забытой нами девочке Вере – она немало похлопочет, прежде чем сумеет раздобыть для Верещагина рояль модного цвета, что же касается Тины, то, бросив свой технический вуз, она станет, как и мать, врачом, будет регулярно следить за здоровьем Верещагина и примет у него первый инфаркт.
Итак, сначала о младшем брате мальчика Коли. Не знаю, успею ли об остальных. Надо бы!
Мне могут возразить: зачем описывать этих еще бездействующих в общественном смысле по причине малолетства людей, если они никакого влияния на сюжетные коллизии нашего повествования не оказывают, или, говоря попросту, в этой книге пришей кобыле хвост?
Это верно – к делу они отношения не имеют, и все-таки описать их автор считает нужным. Потому что все труды и хлопоты Верещагина, без представления о том, какое поколение идет ему на смену, покажутся бессмысленными – глупыми и пустыми.
Всегда следует думать о том, какой язык приделают завтра к колоколу, отлитому сегодня.
Итак, рос у мальчика Коли младший брат. Четыре года ему теперь было. Внимание на себя он обратил еще в трехлетнем возрасте, когда однажды вечером, сидя на полу, посреди комнаты, тихо сказал: «Если три больше, чем два, то, значит, триста больше, чем двести».
«Молодчага! – сказал тогда отец. – Голова у тебя варит».
«Не варит, – серьезно возразил сын. – У меня в голове происходят совсем другие процессы».
«Жена! – заорал ошарашенный отец, и жена прибежала из кухни вся в слезах, потому что резала там для приготовления ужина лук. – Ты послушай, что он говорит!» – «Что он говорит?»- спросила жена, вытирая слезы и распространяя луковый запах.
Но сын занимался уже другим делом – он силился разломать заводного цыпленка и на просьбы отца повторить умное слово «процессы» упорно отмалчивался, а в конце концов даже заплакал, не сумев разломать цыпленка, но в этом нет ничего удивительного, так как тот был сделан из толстой, в миллиметр почти толщиной, жести.
«Ненормальная семья», – сказала жена и ушла обратно на кухню. Запах же лука остался и наполнял комнату весь вечер.
Ему было три с половиной года, когда однажды – тоже вечером – он сообщил, что в наступающую ночь его ожидает очень важное событие. «Какое?»- поинтересовался отец. «Ко мне придет тетка», – объяснил сын и подробно описал, как эта тетка будет выглядеть. Она оказалась довольно-таки страшноватой – у нее должны были быть красные ногти и вокруг головы много тоненьких и неподвижных лучиков, что-то вроде нимба.
«Откуда ты знаешь, что она придет?» – спросил отец. «Она у меня там», – ответил сын. «Где – там?» – не понял отец, да и никто другой не понял бы. «Там!» -сказал сын и так сильно хлопнул себя ладонью по лбу, что обязательно заплакал бы, если б это сделал кто-нибудь другой.
«Откуда она у тебя в голове?» – спросил отец. «Я даже могу ее увидеть», – сказал сын. «Как?» – спросил отец. «А вот так», – ответил сын и закрыл глаза.
Лицо его стало похожим на маску древнего правителя Египта – горемычного мальчика по имени Тутанхамон, а когда он открыл глаза, в них был страх. «Я ее видел, – сообщил он. – Сегодня ночью она придет, я даже знаю ее имя, но не скажу тебе».
Отец долго упрашивал, сын наконец согласился, взяв, однако, с отца обещание не произносить этого имени вслух. «Я скажу тебе на ушко, а ты голосом не повторяй», – предупредил мальчик.
И вжался губами в ухо отца. «Ее зовут – Жилет», – шепнул он. «Вот так имя! – расхохотался отец. – Да знаешь ли ты, что такое жилет?» – «Ты же дал обещание!» – закричал сын, заплакал и впредь стал относиться к отцу хуже.
В день своего четырехлетия он сказал: «Мне сегодня исполнилось несколько лет». – «Не несколько, а четыре», – поправил отец. «Правильно, – согласился сын. – Но это и есть несколько. Самое лучшее несколько – это четыре».
И объяснил подробнее: «Один – это один, два – это два, три – это плохое несколько, а пять – уже много. Это самое плохое много, но все-таки много. А четыре – самое лучшее несколько».
Рассудив таким образом, он стал придумывать странные математические задачи и звал старшего брата, чтоб устроить ему экзамен.
«Ну, чего тебе?» – сердито спрашивал старший брат, то есть мальчик Коля, который не любил, когда его отвлекали от насвистывания различных песен.
«Что получится, если сложить самоелучшее несколько с самымплохим много?»- задавал задачу четырехлетний младший брат.
«Не знаю», – отвечал Коля, подумав. Он мог бы ответить так не думая, но все-таки сначала думал, потому что желал помочь младшему брату в его затруднениях.
Но, оказывается, никаких затруднений не было, младший брат знал решение своей задачи. «Получится плохое несколько раз плохое – несколько», – странно объяснил он старшему брату.
«Смотри, – сказал он как-то в другой день и нарисовал на листке бумаги неровную линию. – Видишь, это прямая палочка…»-«Какая же она прямая?» – возразил Коля. «А ты думай, что прямая, – попросил брат. – А вот другая палочка… Видишь, они перекрещиваются?» – «Вижу», – согласился Коля. «А теперь нарисуем еще одну палочку отсюда досюда и одну из середины этой палочки сюда… Какая из всех палочек самая лучшая?»- «Они все неплохие, – ответил Коля. – Если, конечно, считать, что они ровные». – «А мне больше всех нравится вот эта, – сказал младший брат. – Потому что она разделила этот углышек ровно пополам». – «Откуда ты знаешь, что ровно пополам?» – спросил Коля. «Как же ты не понимаешь? – удивился младший брат. – Обязательно пополам, потому что…- он внимательно посмотрел на старшего брата. – Я скажу тебе одно важное слово, только ты пообещай, что никому…» – «Хорошо, – согласился Коля. – Никому». – «Я тебе на ушко, – сказал младший брат, – а ты молчи…- Он прошептал очень тихо: – Эти углышки одинаковые потому, что… Нет, – сказал он печально. – Я не стану говорить тебе важное слово, потому что ты удивишься и закричишь громко, как папа». – «А откуда ты знаешь это важное слово?» – спросил Коля. «Оно мне приснилось, – ответил младший брат. – А теперь смотри, что я еще нарисую…»- «Мне надоело, – признался Коля. – Давай лучше я просвищу тебе новую песню». – «Давай, – согласился брат. – Свисти», – и стал думать о своем, а Коля свистеть песню.
В один из таких моментов в комнату вошла мать. Она увидела своих сыновей сидящими на полу, один из них свистел, другой шевелил ртом, оба смотрели в потолок незрячими глазами, – увидев это, она воскликнула – с испугом и всплеснув руками: «Господи, и наградил же ты меня детьми!»
Но дети не услышали восклицания матери. И Господь тоже. Все занимались серьезной мужской работой, им не было никакого дела до глупых жалоб женщины, пришедшей с кухни и всплескивающей руками, пахнущими борщом, а также сырыми котлетами, которые женщина изжарила часом позже и накормила ими своих странных сыновей.
А вечером, когда с работы пришел отец, она поругала его, сказав: «Ну и сыновья от тебя!», в чем, конечно, была права, ибо сыновья всегда от отцов. От кого же еще?
Пожалуй, я не успею рассказать о всех замечательных представителях зреющего нового поколения: пора возвращаться к Верещагину. Последний раз о нем вскользь упоминалось в главе, где мальчик Коля сочинил свою вторую песню – уже со словами. Верещагину песня понравилась и он выучил ее с четвертого раза. Вот и все, что там о нем говорилось.
Теперь займемся им вплотную.
Разучив песню, он вместе с мальчиком Колей выходит из дому, некоторое время они гуляют по парку, где изо всей силы дуэтом свистят песню, после чего Верещагин отправляется в институт, к себе в цех.
Он открывает дверь, и его тут же оглушает крик Альвины: «Приехал! Он приехал!» Верещагин останавливается. Он стоит в дверном проеме и смотрит на бегущую к нему с криком «Он приехал!» Альвину, – она уже совсем близко, но голосит, как издали. «Он был здесь! – голосит она – то ли в ужасе, то ли в восторге, ее лицо совсем уже рядом, виден кирпичный румянец на щеках – то ли от возбуждения, то ли предстарческий. – Он звонил вам домой! Он вас ищет! Он сказал, что когда он придет…»- «Куда он придет?»- строго спрашивает Верещагин. «Когда вы придете! – закричала Альвина. – Чтоб тут же позвонили ему! Он у себя в кабинете! Он сказал, что будет сидеть и ждать вашего звонка!»
И остальные здесь: Юрасик, Геннадий, Ия. Все в сборе.
«Что нового? – спрашивает Верещагин и идет на середину цеха, – Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия группируются перед ним, будто он фотограф. Будто он пришел сделать с них исторический снимок: Альвина жмется к Юрасику, Ия прячется за спиной Геннадия. – Что нового? – интересуется Верещагин. – Что произошло в мое отсутствие?»
«Директор приехал!..»-начинает Альвина с прежней истерической громкостью, но Юрасик, краснея, тычет ей в бок локтем, и она осекается. Верещагин видит: совсем по-супружески тычет в бок Альвину краснеющий Юрасик.
«Как идет работа? – ласково спрашивает он. – Может быть, надо подписать какие-нибудь протоколы?»
«Что вы! – говорит Ия. – Это потом». И все остальные кивают – усиленно, согласно: да, мол, потом, – Юрасик, Геннадий, Альвина тоже кивает, но позже всех. Она смотрит на Верещагина взглядом сгорающего в огне человека и говорит: «Директор приехал…»
«Я сейчас поднимусь к нему, – обещает ей Верещагин и смотрит в потолок таким взглядом, каким смотрят в пол. – Если он позвонит, скажите, что я направился к нему».
Он так и говорит «направился» вместо «пошел», и действительно направляется, а не идет к двери – Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия слышат, как, направляясь к двери, Верещагин насвистывает какую-то странную песенку.
Но вдруг песенка обрывается, – совсем не потому, что Верещагин вышел, он нисколько не вышел, он стоит в дверном проеме – замер, недвижим – секунд десять – это очень долго, – потом бежит обратно и спрашивает тревожно: «Вы ему ничего не сказали? Вы ему ничего не сказали?» Он повторяет «Вы ему ничего не сказали?» ровно столько раз, сколько операторов в цехе, а их четверо: Альвина, Юрасик, Геннадий и Ия, – выходит, самое лучшее несколько раз повторяет Верещагин «Вы ему ничего не сказали?» Он обращается с этим вопросом «Вы ему ничего не сказали?» к каждому в отдельности: шаг к Альвине, шаг к Юрасику, шаг к Геннадию, шаг к Ие – итого самое лучшее несколько шагов делает Верещагин и при каждом строго спрашивает: «Вы ему ничего не сказали?», внимательно всматриваясь в лица спрашиваемых, а Юрасика даже схватывает за узел галстука цвета подгнившего кленового листа, то есть модного лет через пятьдесят, он стальной хваткой держит этот преждевременный узел и тянет на себя, отчего Юрасик краснеет сильнее обычного – у него передавлена сонная артерия.