МАРТИН ДЖЕКСОН
ДЕРЕВНЯ СТРАХА
Глава I
Тихий звонок дверного колокольчика отвлек Остина Тренча от дел, которыми он занимался перед завтраком у себя в кабинете. Аккуратно закрыв блокнот, он прошаркал по каменному полу в прихожую и открыл тяжелую входную дверь. Стоявший на пороге почтальон почтительно улыбнулся и протянул ему небольшой сверток.
- Извините за беспокойство, викарий. Вам заказная бандероль. Распишитесь, пожалуйста.
Тренч кивнул головой, старательно, как школьник, вывел свою подпись в регистрационной книге почтальона и принял сверток.
- Большое спасибо, - пробормотал он и, предвидя привычную фразу о погоде или о состоянии сада, отступил в дом, чтобы по обыкновению ограничиться коротким ответом и на этом закончить дело.
- Признаться, викарий, ваши георгины просто великолепны.
- О да, действительно. Это заслуга садовника, мистера Хокинса. Нам его будет очень не хватать, когда он уйдет на пенсию.
Почтальон кивнул головой в знак согласия и собрался уходить.
- Да, это так. В наше время настоящих мастеров своего дела становится все меньше и меньше. Печально. Что ж, мне пора. Всего хорошего, викарий.
Почтальон покатил свой велосипед по извилистой дорожке. Проводив его взглядом до калитки, Тренч задержался на секунду в дверях, чтобы насладиться пением птиц, слабым шелестом листьев плюща и вдохнуть доносившийся с погоста пряный аромат свежескошенной травы.
Июньский день выдался на славу, солнце уже прогрело воздух и издалека доносился детский смех, напоенный радостью от общения с внешним миром. Тренч стоял и упивался совершенством природы, ощущая абсолютную целесообразность всего сущего. Переводя взгляд на сверток, он вздохнул. В такие минуты он был почти убежден, что, возможно, ему было бы лучше стать обыкновенным тружеником, хотя бы почтальоном, кем угодно, но только не человеком с таким огромным грузом забот, причинявших ему страдание.
Вернувшись в кабинет, Тренч осторожно прикрыл дверь и сел за письменный стол. Он начал было разворачивать бандероль, но потом передумал и на секунду взглянул в окно - его восхищенному взору предстали четкие, изящные линии вверенной ему церкви с коротким, мощным шпилем, увенчанным медным флюгером, блестевшим на солнце. Несмотря на возникавшее у него время от времени желание сложить с себя свои обязанности, он испытывал удовлетворение от того, что возглавляет этот прекрасный и славный своими традициями приход.
Вот уже двадцать три года Остин Тренч стоял во главе прихода, вот уже двадцать три года табличка с его именем, выведенным золотыми буквами, украшала западные ворота Уэлсфордской приходской церкви. За все эти годы он ни разу не уклонился от исполнения своего долга, упорно и самоотверженно трудился над тем, чтобы сохранить добрую славу деревни, лежавшей за воротами его дома. Он и сейчас собирался действовать решительно и без колебаний, не сворачивать с избранного им пути под давлением безнравственности, все более и более угрожавшей его приходу. Он собирался исполнить свой долг, чего бы это ему ни стоило.
Длинными сильными пальцами он сорвал со свертка обертку и извлек его содержимое - книгу под названием "Сумерки разума", напечатанным четкими белыми буквами на блестящей черной обложке. Отложив книгу в сторону, Тренч навел порядок на рабочем месте: сложил аккуратно на краю стола блокнот, карандаши, ластик и линейку. Смахнув с папки пыль и сор от ластика, он положил книгу прямо перед собой и открыл ее на вступлении. Он собирался почитать с полчаса, а потом, во время завтрака, состоявшего обычно из свежесваренного яйца и поджаренного хлебца, осмыслить прочитанное.
Тем же самым утром почтальон разнес по адресам три письма, примечательных тем, что они, как две капли воды, походили друг на друга: все три в самодельных конвертах, надписанных характерным почерком викария и с пометкой "Срочно" в верхнем левом углу. Одно письмо было адресовано Дэвиду Мэрриоту, директору только что возникшего Уэлсфордского общественного центра, второе - полковнику Гарри Роджерсу, президенту Уэлсфордского клуба консерваторов и третье - Тому Редклифу, молодому и, как говорили многие, блистательному председателю недавно созданного Уэлсфордского общества кинолюбителей.
Мэрриот разбирал почту на бильярдном столе в баре, находившемся в глубине общественного центра. Счета он откладывал в одну сторону, запросы - в противоположную, а всю остальную корреспонденцию бросал на середину стола. Письмо от викария подпадало под все три определения, и Мэрриот встал перед первой в тот день дилеммой. Он прочитал письмо дважды и, читая его во второй раз, понял, что никогда ранее к нему в руки не попадал документ столь чудной по своему содержанию:
"Уважаемый господин Мэрриот!
Прежде всего, позвольте мне воспользоваться представившейся возможностью и поблагодарить Вас за то, что в прошлом месяце Вы обратились именно в наш праздничный комитет с заявкой насчет проката у мужского клуба нескольких столов на козлах и мишени для игры в "дартс". Вы, конечно, в курсе того, что все средства от проката нашего имущества поступают непосредственно в скромный - что вызывает сожаление - фонд реставрационных работ, и я уверен, что Вы, как деловой человек, знаете, как важно вовремя платить по счетам. Поэтому позволю себе напомнить Вам, что сумма в пять фунтов, причитающаяся нам за прокат столов и мишени, до сих пор Вами не выплачена, что произошло, я уверен, по чистому недоразумению, которое Вы, несомненно, не замедлите устранить.
Я был бы Вам также необычайно признателен, если бы Вы прислали мне Ваши расценки за пользование Вашей открытой площадкой для игр, как я понял из разговоров с прихожанами, компания, владеющая барами общественного центра, является также и владельцем вышеуказанной площадки. Мне пришла в голову мысль, что она идеально подошла бы для осуществления задуманного мною начинания, и поэтому, прежде чем приступить к воплощению своих планов, я хотел бы узнать, могут ли владельцы площадки предоставить мне ее на один день и, если могут, то за сколько. Могу заверить Вас в том, что, если сумма окажется приемлемой, оплата будет произведена незамедлительно.
И, наконец, перехожу к одному неприятному вопросу. Как мне стало известно, вот уже несколько недель какие-то молодые люди, все, как один, длинноволосые, шумного поведения и неприятного вида, собираются по вечерам на Вашей автомобильной стоянке и нарушают общественный порядок. Это вызвало столь сильное недовольство среди части прихожан, что мне пришлось дать им обещание вмешаться и попытаться исправить положение. Между моими прихожанами и Вашими посетителями, мистер Мэрриот, существует огромное различие. Мои прихожане в своем большинстве - жители деревни, с давних пор известной своей красотой и прочностью устоев. И поэтому мне прискорбно наблюдать, как наша деревня обезображивается присутствием вульгарных и наглых субъектов, а также их распущенных девиц, и я с ужасом слышу, как воздух вокруг наполняется громкой грубой бранью и сквернословием. Три года назад, когда вопрос о создании общественного центра обсуждался в совете, я высказал серьезные опасения по этому поводу, и ныне я вынужден с глубоким сожалением признать, что самые мрачные мои предсказания начинают сбываться. Поэтому, не соблаговолите ли Вы, как человек, несущий ответственность за поведение своих клиентов, принять меры к тому, чтобы молодым людям было запрещено употреблять спиртные вапитки и буянить на глазах у окружающих. Естественно, было бы лучше и вовсе запретить им посещать Ваш центр, хотя я понимаю, что осуществление такой меры представляется весьма сложным делом.
Надеюсь, что Вы уделите самое пристальное внимание каждому пункту моего письма и не замедлите, по мере возможности, с ответом.
Искренне Ваш,
Остин Тренч, М. Г. ff."
Мэрриот в конце концов решил пока что положить письмо викария в боковой карман пиджака. Предстояло много работы, ведь общественный центр существовал не сам по себе. С самого начала он стал излюбленным местом отдыха, причем круг его посетителей не ограничивался только жителями деревни - сюда съезжались люди со всей округи. Центр включал в себя три бара, очень популярную дискотеку, две игровые комнаты, маленький концертный зал и спортивный зал. Спортивный зал не пользовался особым вниманием посетителей, но тем не менее оправдывал свое существование - он придавал центру вид благопристойного заведения.
Собрав три стопочки писем, Мэрриот понес их в другой бар с тем, чтобы работавшая там его жена могла принять по ним необходимые меры. Он шел, и на лице у него ширилась ухмылка - уж кто-кто, а он-то умел высмеять кого угодно. Этот старый викарий был как раз подходящим объектом для розыгрыша. У Мэрриота даже потеплело на душе, когда он представил реакцию парней, о которых шла речь в письме викария: он собирался пустить письмо по кругу - пусть они от души посмеются и придумают еще что-нибудь, чтобы досадить преподобному викарию. К тому же можно было бы устроить состязание на лучший ответ на это послание с призом победителю в один фунт. Некоторые из них были очень смышленые, гораздо умнее того сброда, что обычно собирался в баре и курительной комнате. Среди них была парочка школьных учителей, а один даже работал директором какой-то фабрики. Да, они от души посмеются, и все благодаря старине Мэрриоту, у которого всегда имелась в запасе какая-нибудь шутка. Секрет успеха, как он не переставал повторять себе, заключался в том, чтобы уметь все обратить себе на пользу. Только так можно добиться намеченной цели.
Полковник Роджерс во многих отношениях походил на Мэрриота, хотя никогда не признался бы себе в этом. Он, конечно, учитывал свое положение в обществе и поэтому в своем поведении соблюдал определенные приличия. Но в рамках этих приличий шутки вполне допускались, и среди членов клуба консерваторов, Гарри слыл отчаянным весельчаком. Он мог делать и говорить самые возмутительные вещи, но при этом проявлял сдержанность и сохранял присущий настоящему джентльмену такт; дамам он нравился, а всем мужчинам льстило называться его другом. Роджерс решил, что письмо от Остина Тренча заслуживает самого пристального внимания. К викарию нельзя было отнестись просто с презрением, как он того заслуживал. Комитету клуба следовало подготовить уважительный ответ, а после этого вопрос можно было, конечно, свести к шутке.
Прочитав письмо за завтраком, поданным ему в постель, Роджерс поднялся и кликнул жену, которая сидела в саду и пыталась хотя бы немного загореть перед предстоявшей поездкой в Испанию.
- Долли, поднимись ко мне на минутку. Хочу тебе кое-что показать.
Долли знала о том, что спокойное выражение лица - самое надежное средство от появления морщин, а она и так уже походила на сморщенную старуху. Поэтому, подавив в себе чувство раздражения, она перевернулась в шезлонге и поинтересовалась, так ли уж это важно.
Получив от мужа заверение, что да, она с неохотой поднялась и, осторожно ступая в туфлях на высокой пробковой подошве, вошла в дом, бормоча при этом те немногие ругательства, которые, как она считала, не требовали работы мышц лица.
Когда она появилась в спальне, муж протянул ей письмо.
- Прочитай, дорогая, и ты, наконец, начнешь понимать, что я имею в виду, когда говорю о докучливых стариках и старухах.
Долли выхватила у него письмо и, держа его на расстоянии вытянутой руки от глаз - нежелание носить очки было еще одной из ее причуд, - принялась читать вслух, в стиле леди Макбет, что у нее выходило очень неплохо - в свое время она готовила себя к сцене, но, по ее мнению, ее талант так и не нашел должного признания. Письмо гласило:
"Уважаемый полковник Роджерс!
Меня встревожило и потрясло сообщение местной газеты о том, что руководство Уэлсфордского клуба консерваторов обратилось в соответствующие органы с ходатайством о расширении перечня спиртных напитков, разрешенных к продаже. Несомненно, Ваш долг, как президента клуба, состоит в том, чтобы не допустить осуществления подобного шага. Я всегда считал, что консерватизм - это состояние ума, которое определяет манеру поведения. Получается, вроде бы, что я ошибался все эти годы. Я не вижу ничего консервативного в безответственном стремлении не отставать от так называемых достижений других организаций путем копирования их наихудших черт. Вы, несомненно, должны отдавать себе отчет, что чрезмерное употребление алкоголя является таким же громадным социальным злом, что и захлестнувшая нас ныне волна распущенности и вседозволенности. Как мне кажется, Ваша главная задача заключается в установлении норм поведения; если это так, то тогда совершенно очевидно, что Вы поступаете безответственно, поддерживая это последнее решение, направленное на дальнейшее ослабление старых, добрых структур нашего общества. Вы нарушаете свои обязанности. Я намерен протестовать всеми доступными способами - я уже написал письма в адрес вашей национальной ассоциации и органа, ведающего выдачей разрешений. И все же я питаю надежду, хотя и слабую, признаюсь Вам, что Вы, как человек задающий тон во вверенной Вам организации, вернете чистоту моральных устоев и осудите гедонистский порыв, угрожающий рядовым членам Вашего клуба.
С уважением,
Остин Тренч."
Уронив письмо на кровать, Долли пристально посмотрела на мужа.
- Старый кретин, - сказала она, раздувая ноздри, и сложила свои веснушчатые руки на обвислой груди. - Ну и что ты собираешься предпринять?
Роджерс почесал колкую щетину усов.
- Я, конечно, поступлю с этим письмом точно так же, как с любым другим. Прочитаю его на заседании комитета, и мы отправим викарию надлежащий ответ. Короткий, вежливый и твердый. Но теперь-то ты понимаешь, Долли. Эти чертовы хрычи, вцепившиеся зубами в свое место, считают себя вправе целиком распоряжаться всеми в приходе. Однако этот священник явно зарывается. Явно.
Долли посмотрела на свое отражение в зеркале, подтянула к вискам обвисшую кожу и на миг представила, как она могла бы выглядеть, если бы не джин, обильная пища и годы, проведенные в Африке, - все это оставило свой след. Она подумала об Остине Тренче и о том, как хорошо он всегда выглядел: чистая, гладкая кожа, квадратное лицо с властным взглядом блестящих карих глаз, зубы цвета бледной слоновой кости и копна жестких седых волос. Ростом выше шести футов, всегда бодр и свеж, двигается как хорошо отлаженный механизм. Результат самоограничения, полагала она, умеренности во всем. По сравнению с ее мужем, с его отекшим от пива лицом, желтыми зубами и сутулой фигурой доходяги, викарий выглядел эдаким Адонисом * средних лет. От такого сравнения раздражение ее только усилилось.
- Тебе надо, черт возьми, устроить ему хороший разнос, чтобы он спустился с небес на землю, а то витает себе в облаках, - сказала она и отошла от зеркала. Муж снял пижаму и выглядел столь же удручающе, что и она сама.
Почувствовав на себе ее взгляд, Роджерс втянул живот и на прямых негнущихся ногах направился в ванную.
- В этом нет необходимости, дорогая, - уверил он ее, проходя мимо. - Существует старый армейский принцип, который следует применить в данном случае - никогда не стреляй по воробьям из пушки. Старина Тренч слишком привык всеми командовать. Резкий ответ на его проповедь - вот и все, что требуется. Увидишь. - Он закрыл за собой дверь ванной.
Долли выглянула в залитый солнцем внутренний дворик и решила еще часок позагорать, и только потом наложить макияж, чтобы подготовиться к общению с внешним миром. А мир этот был жесток, Люди, отказывавшие себе в развлечениях, выглядели как боги, а другие, такие как она, ее муж, большинство их приятелей, которые отличались жаждой жизни и наслаждались всеми ее прелестями, почему-то были вынуждены подолгу приводить себя в порядок и прибегать ко всякого рода ухищрениям и уловкам, прежде чем осмеливались хотя бы выйти на улицу. Тренч и его Бог косвенно отомстили им.
В отличие от семьи Роджерсов, Том Редклиф снимал небольшой, уединенный коттедж, построенный более сотни лет тому назад и скрывавшийся за мощной живой изго