Тренч уставился на него.
- Мне кажется, вы отлично знаете, что здесь происходит. Я потребовал от этих нечестивцев убраться с автомобильной стоянки. - Его лицо покраснело и покрылось потом. Ему было больно слышать, как эти варвары издеваются над Богом, и видеть, как они открыто попирают нравственность.
Лицо Мэрриота залилось краской.
- Вот как? Могу ли вас спросить, по какому праву вы здесь распоряжаетесь?
- По праву человека, стоящего на страже нравственности в этом приходе, - сказал Тренч срывающимся голосом. - У меня есть все права делать то, что я делаю.
- Послушайте, викарий, Я приказываю вам, - и у меня тоже есть на это все права: убирайтесь отсюда, и немедленно. Вы мешаете моим клиентам. Если вы не уйдете, я вызову полицию, чтобы вас отсюда убрали. Понятно?
Тренч потерял дар речи. Он посмотрел на скалящихся в ухмылке юнцов, потом опять на Мэрриота. Его окружала стена неприятия.
- Проваливайте, мистер Тренч. Я не шучу. - В свое время Мэрриот работал вышибалой и знал, когда человеку можно спокойно поддать. А Тренч нервничал, был ошеломлен. Самое время дать заключительный аккорд. - Я сейчас ухожу. И если, выглянув из окна, я все еще увижу вас здесь, то подниму трубку, и полицейские прибудут через две минуты. - Он повернулся и, подмигнув Стрелку, зашагал прочь, в сторону бара.
Тренч последний раз пристально посмотрел на стоявшую перед ним молодежь - он вглядывался в каждое лицо и везде видел только злорадство и скрывающуюся за усмешкой враждебность. Никакой надежды на исправление, подумал он. Но Господь восторжествует. Он попробовал действовать напрямую и потерпел неудачу, но эта неудача только разожгла огонь его решимости. Любой ценой, какой бы она ни была, это место будет очищено от скверны.
Когда он повернулся и шел к выходу, кто-то кинул ему вслед пустую банку из-под пива и выкрикнул:
- Вот так-то, проваливай, викарий!
Он шел ровным шагом, с высоко поднятой головой и чувствовал, как крепнет его решимость. Они еще понесут кару, и Уэлсфорд избавится от них. Ему предстоял еще один визит, и он старался собраться с мыслями. От неожиданного звука за спиной он вздрогнул и отскочил в сторону - со стоянки на бешеной скорости выскочил мотоцикл и, проносясь мимо, едва не задел его. За ним выскочил еще и еще один, и, проезжая мимо, водители и их пассажиры смеялись и тыкали в него пальцами. О, что за время наступило, если люди позволяют себе спокойно насмехаться над священным лицом! Когда гул моторов стих, Тренч с трудом сглотнул и сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Он заставил себя успокоиться. В конце концов сильные чувства и достойный вид вполне совместимы. А во время посещения клуба консерваторов он хотел выглядеть невозмутимым и рассудительным.
Незадолго до появления Тренча в клубе консерваторов несколько его членов как раз обсуждали личность викария. Письмо, которое он прислал в адрес клуба, прикололи к доске объявлений среди прочих забавных вещиц, и, хотя поначалу требования викария вызвали волну негодования, вскоре они превратились всего лишь в предмет для шуток. Банти Кармишел, одна из самых шумных женщин, регулярно посещавших клуб, припомнила, как мистер Тренч отчитал ее однажды за то, что она припарковала свою машину рядом с церковными воротами. А в следующее воскресенье он произнес проповедь о развязности и невоспитанности крашеных девиц, разъезжающих на грохочущих машинах. Другие тоже припомнили нечто подобное. Не подлежал сомнению тот факт, что Тренч рассматривал свой приход как мир в миниатюре, и когда он сталкивался с проявлениями зла, то открыто писал о них в местном журнале и громко говорил с кафедры проповедника. Если речь шла о греховности, то прихожане могли быть уверены, что Тренч говорит о ком-то из местных жителей. У людей даже существовала игра - кто угадает, кого имел в виду викарий.
- Викарий чрезмерно религиозен и недостаточно человечен, - заметил своим властным голосом полковник Роджерс, опираясь о стойку бара. - Он даже говорит, словно читает по Библии, сами знаете. Я несколько раз с ним сталкивался и не припомню ни одного случая, когда бы его высказывания не напоминали какие-нибудь строки из Священного Писания.
Долли, сидевшая на вращающемся стуле у стойки бара, кивнула головой в знак согласия.
- Совершенная правда. Старый дурак всегда говорит так, будто он не от мира сего, А на Пасху! Боже мой!
- А что произошло на Пасху? - с интересом спросила Банти.
- Так вот, два года подряд мы ходили на Пасху на церковную службу. Викарий вел себя как сумасшедший. Он чуть ли не бился в припадке, когда со своей маленькой кафедры яростно вещал об исправлении, о Божьем спасении и всем таком прочем, и все же, когда он говорил, как все должны быть счастливы, вид у него был жалкий. Он, правда, маньяк.
- Совершенно верно, - вмешался в разговор полковник. - И оба раза в его глазах стояли слезы. Да, впечатление было просто угнетающее, хуже не бывает. Больше мы туда не ходим. В любом случае я всегда считал, что религия - это дело личное.
Несколько человек одобрительно буркнули. Здесь никто никогда не исповедовал атеизм или агностицизм. Эти вещи им были совершенно чужды. К тому же среди атеистов и агностиков встречалось слишком много большевиков и длинноволосых интеллигентов. Все члены клуба, до последнего человека, исповедовали христианство, но церковь не посещали, впрочем один из их числа, школьный учитель, недавно дал подходящее обоснование такому их поведению. Религия - личное дело каждого, а потому не стоит беспокоиться, и теперь частенько то один из них, то другой подчеркивал, что его вера носит личный характер. Как жаль, подумала Долли, что не нашлось подходящих слов, чтобы оправдать другие их недостатки.
- Мне кажется, от него в дрожь бросает, - сказала девица с зубами как у кролика и великолепной фигурой. Она была замужем за местным строителем, и ее сексуальная распущенность стала притчей во языцех, но прямо ей об этом никто не говорил. Она считала, что от всех бросает в дрожь. Стоило кому-нибудь из членов клуба посмотреть на нее, как она тут же заявляла, что от него бросает в дрожь; делала она это явно намеренно, чтобы успокоить своего мужа, который был намного старше ее и, кроме того, столь же ревнив, сколь его жена талантлива в постельных забавах.
- Он так на тебя смотрит, когда идешь по улице... - продолжила она. - Уставится своими большими глазами, губы плотно сжаты. Все время кажется: вот-вот плюнет. И никогда не заговорит с тобой. Очень грубый, правда.
Полковник сделал попытку вернуться к самому очевидному недостатку Тренча.
- Ему в дом нужна женщина, - заявил он. - Он уже двадцать с лишним лет торчит там совершенно один. Он закис и налился желчью. И ничего не знает, кроме религии. Вот почему он потерял связь с реальностью, да. Он ведет очень неестественный образ жизни. А женщина могла бы отвлечь его от Библии. А может быть, и оживить чуток.
Все рассмеялись. Строитель похлопал свою жену по плечу.
- Почему бы тебе не пойти к нему и не дать ему немного тепла, дорогая? - Он от души рассмеялся своей маленькой шутке, другие же только ухмыльнулись и с глупым видом посмотрели друг на друга. Он всегда говорил своей жене подобные вещи. Ему нравилось видеть, как она ужасается от таких предложений. Это успокаивало его.
- О, какой ужас! - ответила она, содрогнувшись, как будто ей бросили что-то скользкое за шиворот. Ее муж удовлетворенно улыбнулся. Вот же олух, подумал полковник, который сам несколько раз баловался с его женой.
Долли решила отойти от темы викария и, хлопнув ладонями по тощим коленкам, произнесла:
- Скажем обо всем этом прямо и открыто - у викария просто нечиста совесть. Он помешан на грехе по той же самой причине, что и многие другие реформаторы. Причина эта - комплекс вины. Другого объяснения не требуется. Он очень странный человек, довольно суровый и старомодный, и страдает комплексом, который старается перенести на остальных жителей деревни. Аминь.
Полковник заказал для присутствующих еще по одной и как раз собирался расплатиться, когда услышал шепот Банти:
- Легок на помине!
Роджерс повернулся - в дверях бара стоял Тренч и смотрел на него тяжелым, пристальным взглядом. Вид у него был больной.
- Викарий, какая приятная неожиданность! Присоединитесь к нам?
- Я не употребляю алкоголь. - Тренч тряхнул головой.
Люди, находившиеся в баре, сделали вид, что заняты разговорами или смотрят в окно, однако они все превратились в глаза и уши. Викарий в баре являл собой не менее странную картину, чем борзая на ипподроме.
- Вы, хм, пришли повидаться со мной, викарий? - Роджерс пальцем пригладил усы. Он нервничал. Тренч пристально смотрел в одну точку, которая, казалось, находилась в центре лба полковника. Перед тем как заговорить, он сцепил перед собой руки - в руках он все еще держал Библию.
- Я пришел повидаться со всеми вами, - сказал он, переводя гипнотизирующий взгляд с полковника на остальных присутствующих, которым становилось все труднее делать вид, будто их это не касается. Голос Тренча звучал пронзительно, казалось, викарий вот-вот закричит. - Я не удовлетворен вашим ответом на мое письмо. Мой долг повелевает мне употребить все имеющиеся в моем распоряжении средства, чтобы положить конец греховной распущенности и моральному разложению, захлестнувшим этот приход. Вы обратились с ходатайством о расширении продажи спиртных напитков. Вы должны отказаться от своего намерения. Вы должны остановиться и подумать о своем положении, о своей ответственности перед другими. О своем долге перед Богом.
Клуб консерваторов за всю историю своего существования не видел ничего более удивительного. Никто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь в стенах клуба происходило нечто, столь же захватывающее. Случались скандальчики, иногда дело доходило до рукоприкладства, вечно строились догадки о том, кто с кем спит. И поэтому просто не верилось, что в дверном проеме бара стоит викарий с сумасшедшими глазами и вопит о грехе и долге перед Богом.
Роджерс был президентом клуба, и поэтому, очевидно, ему следовало ответить за всех остальных. Он прочистил горло, поправил галстук и помотал головой наподобие того, как это делает старший чин перед тем, как устроить разнос своему подчиненному.
- А теперь послушайте меня, викарий. У вас нет никакого права устраивать здесь шум и выдвигать подобные требования. Есть правила, вы знаете...
- Правила? - Тренч сделал шаг вперед, его землисто-серое лицо слегка покраснело. - Правила? Как вы можете отстаивать свои жалкие правила, когда вы пренебрегаете. Богом и Его правилами? Вам никому в голову не приходило, что вы, всездесь присутствующие, впустую расточаете драгоценное время?
Он снова окинул взглядом бар. Все притихли. Некоторые не скрывали злости, другие казались смущенными, кое-кто ухмылялся. Но все молчали.
- Существует правило, что вы не должны бесчестить свою плоть. И тем не менее вы сидите здесь и вливаете яд в ваши желудки, одурманиваете ваш разум дымом. Существует еще одно правило, согласно которому вы должны проявлять милосердие к ближним своим, однако вы приходите сюда сокращать свою жизнь и тратить деньги на яд. Было бы гораздо лучше, если бы вы употребили эти деньги на покупку хлеба для нуждающихся.
- На это у нас есть развитая система социального обеспечения! - выкрикнул кто-то возмущенно.
Тренч повернулся и пристально посмотрел на говорившего.
- Кое-кто из апостолов тоже переходил на противоположную сторону, не так ли? - Человек, задавший вопрос, некоторое время смотрел Тренчу в глаза, потом не выдержал и отвел взгляд; он попытался сказать что-то еще, но язык не слушался его.
Тренч опять обратил свое внимание на полковника.
- Я мог бы привести еще одно правило, - продолжал он уже обычным своим низким голосом, который раскатами разносился по бару. - Бог запрещает вам оскорблять слуг господних, а также насмехаться над ними или их словами. Как представитель Господа Бога я приказываю вам отказаться от ваших планов. Пьянство - отвратительное зло. Вы ступили на преступный путь. Итак, что вы собираетесь предпринять?
Роджерс быстро огляделся вокруг. Подошли люди из бильярдной - они слушали через окна для раздачи. В открытое окошко выглядывал официант, у него отвисла челюсть и, как и все остальные, он ждал, когда Роджерс встанет на защиту членов клуба.