На прорыв - читать онлайн бесплатно полную версию книги . Страница 12

На войне как на войне: забинтует медсестричка раненого бойца и давай тащить к своим. Хорошо, если поможет кто. А если некому? Казалось бы, сама — воробушек тощий, какие у неё могут быть силы? Но ведь вытаскивает. И откуда что берётся?

Так вот, принесут, бывает, раненого в ПМП (полковой медпункт) — а он и остыть уж успел: помер по дороге. Медсестрички слёзы льют, рыдают взахлёб: не успели, не смогли. Но так уж случилось — что поделаешь?. И бегут обратно за новыми ранеными. А тут уж бинты с мёртвого бедняги сматывают — и в стирку. Живым нужнее. Страшно, мерзко — жуть. Но делать нечего: перевязочного материала катастрофически не хватает. Да и не только его. Одёжку с умерших тоже снимают. Стирают, штопают — и отдают живым. Смотрится как-то неприятно, конечно. Но деваться некуда: хорошо, если у раненого одежда после ранения осталась более-менее целой. А если нет? Не нагишом же ему ходить. Вот и выдают подштопанную и постиранную одежду с чужого плеча. Особенно в дефиците обувь — она у бойцов разваливается в первую очередь. Это правда войны. Тяжёлой, страшной войны, где многие забывают даже о том, что они, прежде всего, люди. Звереют. И медикам — тяжелее всех. Они находятся в этом кровавом ужасе круглосуточно, хлебая его через край. Я даже не знаю, какую силу воли и стальные нервы надо иметь, чтобы вынести весь этот кошмар. Да им при жизни памятники ставить надо — сколько народа спасли. Конечно, и среди них встречаются “коновалы” и всяческого рода карьеристы. Но больше, всё-таки, порядочных, что днём и ночью, не щадя себя, спасают человеческие жизни.

Остальным тоже тяжко. Прачкам — вообще не сахар. Я бы им в меру собственных сил тоже помог. Если б смог. Это только с фрицами орёл: “одним махом семерых побивахом”. А в быту — слабее ребёнка. Хожу, вон, — и то с трудом. Бег напоминает перемещение беременной черепахи. Тремор в руках хоть уже и прошёл, но поднять что-либо тяжелее ложки — весьма серьёзная проблема. А ведь мне ещё с оружием нужно как-то обращаться. И не просто держать, а стрелять и попадать. Так что качаться, качаться и ещё раз качаться. А любые физические упражнения подразумевают, в первую очередь, хорошее питание, с которым тоже проблемы. Мне ведь, по большому счёту, двойную, а то и тройную порцию надо — уж больно отощала моя реципиентка. Ведь даже с фронтовыми нормами банально не наедаюсь.

И от осознания этого хочется рвать и метать: ну как за короткое время восстановить физические кондиции Ольги? Организм настолько истощён, что как бы ноги в процессе физзарядки не протянуть. В общем, что хочешь делай, но место для тренировок найди! Похоже, без “тайчи” мне никак не обойтись.

Об этом и пошёл пообщаться с Марией Степановной. Пришлось приоткрыть часть правды: дескать, необходимо более-менее просторное помещение, ибо нужно позаниматься специальной восстановительной физкультурой для скорейшего выздоровления. Не обязательно помещения отапливаемого — главное, чтобы просторного и подальше от людских глаз. Чтобы не мешали.

Но, к сожалению, получил полнейший облом-с: в деревне избушки маленькие, в них и самим-то жильцам развернуться нет никакой возможности. А тут “целую залу” требуют.

М-да. Разговор с прачкой как-то не задался. То ли я ей не глянулся, то ли посчитала меня не пойми кем. Расспрашивать, естественно, не стал. Так и ушёл несолоно хлебавши, направив свои стопы уже к истопнику. Может, у него свои резоны имеются?

Дядя Миша (между прочим, вполне ещё крепкий дедок лет семидесяти) поскрёб заскорузлой пятернёй в затылке и выдал:

— Тебе, дочка, подсобить-то можна, да вот бяда — чегой-то похожего у нас нетути. Всё, шо маем — сараёшка на заднем дворике, где хранится струмент, да барахло всякое. От ветру закрыта, да от глаз людских. Но места там — чуток, да ишшо с пол-чутка.

Естественно, что я тут же захотел убедиться в бесперспективности затеи, и уже через пару минут обозревал рекомендованное помещение.

Ну, что сказать: сарай действительно не впечатлил размерами свободной от инвентаря зоны. Однако, прикинув полено к носу, понял, что для моих занятий (если расчистить площадку нужного размера) его вполне хватит.

О чём немедленно и оповестил истопника. Дядя Миша хитро на меня посмотрел и дал добро на приведение площадки в надлежащий вид. Естественно, столь доброе деяние я не мог оставить без подарка, поэтому призадумался. И пока расчищал в сарае место, напряжённо думал: что же полезного сделать Михаилу Евсеичу?

Достать спирт сейчас для меня весьма непросто: я же не в немецком тылу, где можно прикнопить какого-нибудь эсэсовца и прихватизировать содержимое его фляги. С оружием — тоже напряжёнка. Мало того, что кому попало его не выдают, так и моё благополучно сгинуло в памятном бою за Парфино: в медсанбат меня принесли только в одежде, да и той некомплект — одно исподнее осталось. Видать, взрывной волной всю одёжку и сдёрнуло. Хотя какая там взрывная волна от одного снаряда из кургузой пушчонки? Была бы авиабомба — ещё понятно. А тут что?

Даже из обуви только один валенок остался. И тот, скорее всего, чудом не потеряли. Соответственно, ни фляги при мне не обнаружилось, ни оружия. Либо прихватизировали (что вряд ли), либо просто бросили из-за того, что пришло в негодность. Пообщавшись с ранеными, понял, что гадов, конечно, хватало всегда и во все времена. Но так, чтоб у живого человека одёжу тырить — это уж совсем отмороженным надо быть. Поэтому, думаю, все осколки, что предназначались мне, приняла на себя одежда. А тулуп-то был весьма плотный. Скорее всего, от него одни дырки остались — вот и все дела. Чудно, конечно, что ни одного лишнего отверстия во мне не образовалось. Но каких только чудес на войне не случается. Так что просто тихо порадуюсь тому обстоятельству, что уцелел. Эх, оружие бы раздобыть. Но даже об утере пистолета я так не переживал, как о пропаже ножа. Вот ножа мне реально сейчас недоставало.

Оттого и был задумчив: банально не было ничего, что можно было бы подарить деду. Одежда — и та на мне с чужого плеча. Денег, естественно, нет. Ольга же не военнослужащая. И нигде не работает. Только нахождение на излечении в медсанбате ещё как-то компенсирует получение пайка. А когда выпишут — что делать? Я же банально от голода загнусь. Пока доберусь до военкомата, пока военком что-то по поводу меня родит — куча времени пройдёт. Причём, ещё даже неизвестно — примут меня в ряды РККА или нет. Хотя, сейчас время такое — принимают всех: и больных, и кривых, и даже инвалидов. Уверен, что при должном напоре и наличии наглости, возьмут даже без ног и без рук. Память мне тут же подкинула сведения о пилоте по фамилии Маресьев*, что потерял обе ноги, а после излечения в госпитале снова вернулся в истребительную авиацию и успешно воевал. Нашёл где-то мастера, который изготовил протезы, — и снова в строй. Причём, уже будучи на протезах, сбил больше самолётов противника, чем до ранения.

А ещё в Красной Армии был единственный генерал, что воевал без рук. На момент ранения Василий Петров** имел капитанское звание и был заместителем командира истребительно-противотанкового артполка. После ампутации обеих рук и излечении в госпитале, вернулся в полк и продолжал активно бить немцев. А потом, уже после войны, дослужился до генерала. И везде проявлял чудеса стойкости и мужества.

Не люди — колоссы. И таких примеров мужества и героизма — пруд пруди. “Гвозди бы делать из этих людей”!***

* Маресьев Алексей Петрович.

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%B5%D1%81%D1%8C%D0%B5%D0%B2,_%D0%90%D0%BB%D0%B5%D0%BA%D1%81%D0%B5%D0%B9_%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

** Петров Василий Степанович

https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2,_%D0%92%D0%B0%D1%81%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D0%B9_%D0%A1%D1%82%D0%B5%D0%BF%D0%B0%D0%BD%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87

***Николай Тихонов, “Баллада о гвоздях”.

https://rupoem.ru/tixonov/spokojno-trubku-dokuril.aspx

И что ж я? Зная о существовании таких самоотверженных людей, по кустам буду прятаться и на тёплой печи отсиживаться? Не бывать этому!

А к особисту не хочу. Опасно очень. Пятой точкой чую — расколет и не поморщится. Он каким-то образом умудряется видеть человека насквозь. И от этого внимательного взгляда никак не скрыться.

Но делать-то что? Я ж тут и так на птичьих правах. Не верю, конечно, в то, что меня могут выкинуть на улицу. Но, с другой стороны, — а почему нет? Не вечно же мне на халяву в медсанбате прохлаждаться. Всем сейчас тяжело. И цацкаться с каждым даже при желании ни у кого не получится. Слишком много кругом горя. Слишком тяжело приходится людям.

Вот на такой минорной ноте, всего пару раз пройдясь по очищенной от мусора площадке в сарае, и поплёлся обратно в свой закуток. Позаниматься — особо не позанимался. Лишь устроил небольшую разминку, проверяя собственные ощущения и правильность выбранных размеров тренировочного “полигона”, да упрел с непривычки.

Но дойти до медсанбата не успел: только вышел из сараюшки, как, к собственному сильному огорчению, нос к носу столкнулся с выздоравливающим Онищенко. И что он здесь забыл? Следил за мной, что ли?

Этого ухаря уже все раненые знали и прозвали “шилом”: товарищ на месте усидеть никак не мог. Всё искал себе приключений на пятую точку. То к сестричкам доколебётся насчёт спирта или просто “потрындеть за жизнь”, то к соседям по палате по поводу неучтённых харчей начнёт подкатывать, то ещё что учудит. И, главное, появился здесь всего на полдня позже меня, а теперь торчит тут как тот прыщ на причинном месте. Достал всех так, что от него уже шугаются как от прокажённого.

Ко мне тоже цеплялся пару раз: всё выведывал — каким образом Ольга сюда попала? С одной стороны, интерес к единственной раненой женского пола понятен. А с другой — уж больно назойливо интересовался подробностями. Уж не пересекались ли мы с ним где ненароком? Но рожу его вижу впервые. Может, он меня видел, а я его — нет?

Так вот, когда он проявлял активный интерес к моей персоне, от раненых смог узнать только то, что меня принесли с поля боя с сильной контузией и парой ранений. Сестрички знали не больше. Я же вообще ни о чём не распространялся, поддерживая реноме человека, потерявшего память.

Не нравился мне этот ухарь — хоть тресни. Какое-то неприятное чувство вызывал. Даже не досады, а какой-то гадливости. И взъесться на него, вроде, особо не с чего: ну, интересуется человек, мало ли? Развлечений тут совсем немного. Даже газеты — и те приносят редко. В основном, каждый день одна из санитарок зачитывает передовицы и убирает печатную продукцию куда-то в ординаторскую от греха подальше — чтобы на самокрутки не разобрали. Радиоточка не работает. Рация — только у особистов.

Так что развлекали себя как могли — кто во что горазд. И вот угораздило же меня перед обедом нарваться на этого обалдуя. А тот возьми, да облапь телеса Ольги. Я от неожиданности застыл соляным столбом, не зная что предпринять.

Хотелось въехать наглецу в ухо — но, вроде как, свой. Жалко. А с другой стороны, отбрить хама как-то нужно. И пока я скрипел мозгами, этот неусидчивый тип жарко так задышал мне в ухо:

— Вижу, красавица, соскучилась по мужской ласке. Пойдём со мной. Я тут одно местечко знаю — знатно время проведём.

И тут же, видя моё непонимание, быстро добавил, пока я ещё не успел ничего ответить:

— Смотри — какая мягкая, да норовистая кобылка. Радуйся: боец Красной Армии тебе знаки внимания оказывает, бабская твоя душа. Ты ж, небось, в своей деревеньке акромя коров никого никогда и не видывала.

И похабно так подмаргивает. Дескать, ”а не пора ли нам пора?”.

И так мне противно вдруг стало. Понял я, отчего этот хмырь не понравился. Когда меня облапил — так и дошло: не ранен он в бою вовсе. Самострел. Пока я пребывал в ступоре, подсознание вмиг разобралось в ощущениях и всё разложило по полочкам. Осталось только узнать подробности.

— А ты, мил человек, грабки-то свои прибери, — озлился я, пытаясь оттолкнуть назойливого типа, — А то, неровён час, ещё одним ранением обзаведёшься. Токма ужо интимного характера. Бо выдерну с корнем — и скажу, шо так и было.

— Ой, какие мы нервные, — осклабился оппонент, ещё сильнее притянув меня к себе, — Радоваться должна, шо такой геройский боец как Петро Онищенко табе внимание оказыват.

— Ты, Петя, такой херой, который окромя филея фрицам ничо показывать не обучен. Или, думаешь, раз баба — в ранениях не разбираюсь?

И пока охальник не сообразил куда ветер дует, зашипел на него не хуже соседской злобной кошки, ещё активнее отталкивая его от себя:

— Ошибаешься, паскудник! Я твою харю здесь уже несколько дней наблюдаю. И сдаётся мне, что хероизм твой только на одно заточен: как по-херойски с поля боя драпать впереди собственного визга. Думашь, не вижу, что у тебя за ранение? Так самострел ты, а не герой. Трибунал по тебе плачет горючими слезами — аж заливается.

— Что? Что ты, гнусная тварь, сказала? — перекосилось от злобы лицо Петра и он с силой ухватил меня за плечи, тряся словно грушу, — Да я из тебя щас отбивную сделаю, подстилка фрицевская. Думашь, не знаю, чем ты там в своей деревушке занималась? Кажному фрицу дырку свою предлагала за пайку, курва синюшная. Морду вон как разукрасили — видать, молода, да не объезжена. Небось, уму-разуму учили? А, сука?..

И такой злобой на меня плеснуло, что даже слегка опешил. Была б на моём месте Ольга — ей-ей, потерялась бы от несправедливой обиды. Но хлыщ не на того напал! С одной стороны, тельце Ольги ещё очень слабое и даже такому дрыщу, как Петя, оказать достойное сопротивление вряд ли сможет. С другой — внутри этого слабого тельца я. И нового насилия над только вставшей на путь выздоровления реципиенткой не потерплю.

Не знаю, что уж там себе вообразил этот конь педальный, демонстрируя превосходство в размерах и силе, но боль только стимулировала резервы организма Ольги. И хоть положение было очень невыгодным — Петя зажал меня у боковой стены сараюшки, которая не просматривалась из близлежащих строений — о том, чтобы позвать на помощь, я даже и не подумал. А ведь Ольга была ниже Пети почти на голову. И значительно легче. Ведь каким бы этот кадр ни был дрыщом, но его семьдесят кило против несчастных Олиных сорока пяти (как говорят в народе — “бараний вес”) — всё равно что бульдозер против легковушки.

Излишняя самоуверенность его подвела: я не стал дожидаться момента, когда из меня в очередной раз вытряхнут душу, и стал действовать, влепив дрыщу коленом между ног. Знаю — подлый приём. Но и положение у меня тоже не из весёлых. Однако, моему противнику повезло: ватные штаны смягчили удар и всё, чего мне удалось добиться — разрыв физического контакта. Петя вынужденно отскочил от меня, держась за причинное место, а я смог сделать несколько шагов в сторону, увеличивая дистанцию между нами.

Но как же он меня разозлил! Плечи горели огнём и саднили, а в голове застучали “там-тамы”, ухудшая и без того не особо радужное самочувствие. Ну я и выдал на всю катушку, имея чёткую цель окончательно вывести противника из себя:

— Ты, Петенька, говори-говори, да не заговаривайся. Несколько раз видела, когда тебе раненую руку перевязывали. Не знаю, кто тебя сюда направил, но ранение от выстрела в упор из нашенской винтовки от ранения фрицевской пулей с расстояния в несколько десятков метров я отличить смогу. В упор ты стрелял, Петруша. В упор. Могу поспорить, — в мякоть левой, нерабочей руки. Ранение навылет. Ничего важного не задето. Как раз, чтобы в больничку угодить на излечение. И уж отсюда спокойно сдриснуть. Или ты думаешь, что твой интерес к саням, да кобылке никто не заметил? Как ты ужо два дни-то вокруг конячки круги наворачиваешь — то так прикинешь, то этак. Да вот беда — на виду она всё ж. А можа ты немецкий шпиён? А, Петя? Тогда что ж ты тут разнюхиваешь? Нешто вражью авиацию на медсанбат навести хочешь?