***
Как добрался до медсанбата — и сам не заметил. Настолько задумался, что пришёл в себя только облизывая ложку, которой до этого наворачивал давно уже остывшую перловку. А рядом — Анютка о чём-то щебечет. Видать, составила мне компанию за столом. И о чём-то быстро-быстро говорит, одновременно уминая кашу.
Едва успев перекусить, вскочила и куда-то умотала — только её и видел.
А я уже целую минуту пялюсь на пустое место перед собой и никак понять не могу: о чём она? Какие новые раненые? Откуда? Сколько?
Наконец, “до жирафа” дошло: после очередного боестолкновения прибыло много раненых. Причём, часть из них — тяжёлые. До госпиталя точно не доживут: оперировать нужно здесь и сейчас. Первую партию привезли. Кое-как разместили. Но мест всё-равно не хватает. Стали уплотнять за счёт ходячих, распределяя по избам уже их. Тут уж не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: пора освобождать койко-место. А то реально буду чувствовать себя дармоедом. Эти ребята недавно из боя. Их спасать срочно надо. А тут я целый угол занимаю. Нехорошо с моей стороны получается. Надо искать место, где можно приткнуться. Хоть на пару-тройку дней. Потом нужно идти за сестрой. Как именно — другой вопрос. Об этом подумаю чуть позже. А сейчас нужно освобождать территорию.
Успел только собрать свои вещички, коих и было всего ничего — лишь одежда, — как стали заносить раненых.
Глядя на то, как санитары и санитарки носятся с ранеными, выбиваясь из сил, просто не смог не включиться в процесс. Так что, бросив мешающие вещички в углу, в меру своих сил стал выполнять работу принеси-подайки: хоть так помогу ребятам. Одному повязку сменить, другому воды поднести, третьему — утку. И всем — как мог — улыбался и подбадривал. По себе знаю: “от улыбки станет всем теплей”. Не в курсе, правда, насколько моя улыбка могла кому-нибудь понравиться (следы побоев на лице, всё же, ещё видны). Но сам факт, по идее, должен был поднять настроение.
Как-то так получилось, что работал в паре с Анюткой: она делает, я помогаю. И настолько ладно у нас стало получаться, что и слов не требовалось — хватало полувзгляда.
Умаялись, конечно — жуть: раненых оказалось неожиданно много. Что при этом творилось в операционной — отдельный вопрос. Тут санитары с ног сбились. Причём, их было довольно много, да плюс желающие помочь. А хирургов всего трое. Причём, две врачихи ещё совсем “зелёные” — только недавно начали практиковать. Поэтому вся нагрузка легла, в основном, на Пал Палыча. Ему пришлось намного тяжелее, чем нам всем вместе взятым: оперировал военврач до поздней ночи.
Я же освободился значительно раньше. К сожалению, из-за особенностей сильно ослабленного организма — банально не выдержал напряжения. Вот тут и задумался: куда идти? Где искать ночлег? Хорошо, что Анютка вовремя подвернулась — пригласила к себе. Ей ещё раненых обихаживать и ночь не спать.
А я реально уже едва на ногах держусь: голова кружится практически не переставая и дышу как та загнанная лошадь. Так что не до политесов.
Конечно же, воспользовался её приглашением. По-моему, и про ужин забыл: как только добрался до Анюткиного закутка, вырубился сразу. Даже не разделся: в чём был — в том и уснул. Хорошо хоть мимо лежанки не промахнулся. А утром…
Медсанбат. Часть 5
Утром никак не мог сообразить где я. И почему мне так хорошо и мягко? С минуту совершал руками хватательные движения и что-то упруго-мягкое вызывало невообразимый трепет в душе, заставляя чуть ли не мурчать от удовольствия. Так классно выспался. Бок, правда, отлежал — матрац оказался явно тонковат. Но рядом оказалось что-то живое, мягкое и до того знакомо-приятное, что всё прошедшее казалось каким-то нереальным сном. Буквально всем своим существом почувствовал: рядом — женщина. Ноздри втянули запах… и я непроизвольно скривился. Ну как же так — почему пахнет карболкой и какими-то старыми тряпками? Прямо по Верке Сердючке: "Що це воняє? Невже це я?"
На новый образ даже не отреагировал: до того уже привык к выбрыкам собственной памяти, что совсем не удивился.
Распахиваю глаза и вижу перед собой знакомые кудри.
— Анютка… — губы против воли растягиваются в глупой улыбке.
Стоп! Так это что, не сон? С ошалелыми глазами вскакиваю с кровати и кубарем лечу на пол, едва не расквасив себе нос. Подхватываюсь и несколько томительных мгновений тупо перевожу взгляд с собственных рук на едва прикрытое одеялом тело девчушки. Она спит полуодетой, но гимнастёрка расстёгнута, отчего оба манящих полушария, хоть и прикрытых фланелевой сорочкой, очень рельефно проглядывают сквозь туго натянутую ткань, заставляя меня часто и нервно сглатывать.
Краска мучительного стыда заливает лицо и я судорожно пытаюсь убежать сразу в нескольких направлениях. Наконец, паника отступает и до меня доходит: Анютка после ночной смены так умаялась, что дрыхнет без задних ног, вообще не реагируя ни на какие раздражители. Всё ещё смущаясь, тихонько подхожу к ней и осторожно поправляю гимнастёрку, пряча от постороннего взгляда девичьи прелести, а затем аккуратно натягиваю на плечи девушки одеяло.
Господи, стыдно-то как… Она ж девчонка совсем. А я мало того, что её обнял, так ещё и распустил свои шаловливые ручонки.
Ой-ой. Тут война. Кругом смерть и страдания. А я тут девок малолетних лапаю. Да ещё и, похоже, удовольствие от этого получаю: грудь какая-то подозрительно-тяжёлая стала, да и внизу — непонятное томление. Дико хочу чего-то, аж скулы сводит. Тьфу ты, Господи, да что же это со мной? Совсем мужик сдурел!
От вновь охватившего стыда появилось желание прямо здесь и сейчас провалиться сквозь землю. Ишь чего удумал! Стыдобища…
И чтобы не усугублять ещё больше ситуацию — срочно метнулся к рукомойнику. Холоднющая вода враз остудила разгорячённое лицо и успокоила нервы.
Это ж какой конфуз чуть было со мной не приключился. Хорошо, что Анютка спала как убитая. А то я даже и не знаю, как бы перед ней потом оправдывался.
Приснилось, что лежу в кровати с некой прелестной дамой и, стыдно сказать, занимаюсь с ней… весьма пикантными делами. И настолько яркий сон. Думал — реальность. А война, наоборот, приснилась. И я — молодой, сильный парень в самом расцвете лет… был. Когда-то. А теперь даже лица своего не помню. Впрочем, как и лица той дамы, что привиделась во сне.
Н-да. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Если меня организм так часто подводить станет — я ж тут такого навоюю…
Совсем страх потерял. Понимаю, конечно: гормоны, то, сё. Тело-то молодое — в самом, можно сказать, соку. Но совесть тоже иметь надо. Мне сейчас не на баб нужно пялиться, а фрицев давить со всей, так сказать, пролетарской ненавистью.
А любить… Боюсь, и после войны с семейной жизнью вряд ли что-то получится: на мужиков, слава Богу, пока не тянет, а с девками — сам понимаю — нельзя. Ибо однополая любовь — зло. И чтобы дурные мысли в голову не лезли, нужно срочно заняться каким-нибудь общественно-полезным делом.
Но не успев отойти на безопасное расстояние, невольно вновь "приклеился" глазами к Анютке, залюбовавшись совсем ещё детским личиком, скорчившим именно в этот момент довольно умильную рожицу.
Что я могу сказать — ребёнок ещё совсем. Ей бы в кукол играть, а она уже столько крови видела — не всякий взрослый такое выдержит. И сколько таких сейчас по всем фронтам? Эх, была б моя воля — всех фрицев бы на кусочки порвал. Лишь бы такие Анютки никогда войны не видели. Всё ж, не женское дело воевать. И уж, тем более, не детское.
Ладно, расклеился совсем что-то. Сначала особист всю душу вынул. Потом раненые. Теперь вот Анютка.
Будь проклята война, на которой воюют даже дети!
И сам удивился той нежности, которая вдруг посетила моё сердце. Не любовь меж мужчиной и женщиной. Не влечение. Скорее — отцовская (теперь, похоже, материнская) забота о собственном ребёнке, который попал в беду. Ещё большее удивление вызвал тот факт, что никакого отторжения данные чувства у меня не вызвали: словно в той — прошлой — жизни я и сам успел побывать отцом. Или не успел и всё мне только кажется? В общем, запутался. Настолько сросся с Ольгой, что теперь свои чувства от её отличить не могу. Вот ведь, "не было печали…".
Короче, хватит рефлексировать. Мою работу за меня никто не сделает. Пора уже за ум браться! Поэтому, предварительно проведя гигиенические процедуры, быстренько подхватился и пошёл заниматься повышением физической культуры, отправившись в приснопамятный сарайчик. Так что визит посыльного особиста застал меня во вполне «бодром» состоянии: успел уже пару раз пройти комплекс разминочных упражнений.
Но пришлось отвлечься и снова пойти по уже известному адресу. И снова "не емши", что совершенно не радовало: похоже, у особиста начинает входить в привычку морить меня голодом.
Для того, чтобы пригласить в особый отдел, отправили какого-то молоденького посыльного. Паренёк всю дорогу разве что пылинки с меня не сдувал — носился с Ольгой как с хрустальной вазой. Представился сержантом Катасоновым. Важничал. Ну как же: как-никак, представитель «страшной» конторы. Но при этом то и дело косился в мою сторону, думая, что не замечаю его интереса. Чуть косоглазие себе не заработал, бедняга. Видимо, мучился вопросом: что его начальству от меня понадобилось, раз не арестовали, а пригласили? Причём, явно наказав "доставить в целости и сохранности".
Однако, границы дозволенного не переходил и вольностей не допускал. Лишь когда я случайно поскользнулся на льду — поддержал за руку, не дав упасть. При этом "зарделся как маков цвет" — прям мальчик-колокольчик не целованный. Ну, да. В принципе, наверное, так и есть: молодой больно. Да и я сейчас — не то, чтобы старый. Ольге-то — всего девятнадцать. Вот ещё не было печали — тут только молодых особистов на мою многострадальную голову не хватало!
Где страшные волкодавы, от вида которых Гитлер должен заикаться и ходить под себя? Причём, даже мысль о них способна вызвать медвежью болезнь: лишь подумает — и гадит, и гадит, и гадит… Где "Железные Феликсы" с пламенным сердцем и холодной головой? Мальчишки, блин, неоперённые.
О, вспомнил на свою голову. Стоило войти в помещение, как нежданно-негаданно "плохиш" нарисовался — тот самый вредный особист, в паре с которым ко мне в палату заявился Василий Иванович. Узрев такой подарок судьбы, вредняга, явно собиравшийся на улицу, тут же засобирался обратно. И на кой чёрт я ему понадобился? Неужто карьеру на мне, подлюка, сделать попытается? Мало ему гондурасской разведки? Ещё африканскую из племени мумба-юмба подавай?
Этот кадр так на меня посмотрел, что я сразу понял — будут проблемы. Такие гнусы свою жертву просто так не отпустят. Душу вынут, но своего добьются. Эх, как не вовремя-то!
Доложив о моём прибытии, молоденький сержантик, получив команду вышестоящего, тут же спулился в неизвестном направлении. А я предстал пред очами Василия Ивановича. Но не успел и рта раскрыть, как за моей спиной возник "плохиш". Судя по выражению лица старлея, настроение у него было и так "не ахти", а тут градус приветливости стал стремительно падать вниз: я чуть ли не физически почувствовал, как в помещении резко похолодало.
— Василий Иванович, — елейно заблажил вошедший, — тут такое дело…
— Что вы блеете, как овца, — оборвал его словоизлияния старлей, — доложите по форме!
— Тащ старший лейтенант, — вытянулся вошедший, невольно подобравшись и щёлкнув каблуками, — Р-разрешите присутствовать при допросе обвиняемой.
— Не разрешаю! — отрезал громогласный рык старшего по званию, — Вы получили приказ. Извольте выполнять! Кр-ру-гом!.. Шагом… арш!
"Плохиш" молча развернулся на сто восемьдесят градусов и бодрым шагом покинул помещение. Но так как я стоял боком к входной двери, не смог не заметить недовольно-брезгливого выражения лица изгоняемого. И его быстрый, полный ненависти взгляд в мою сторону. Вот, блин, даже сделать ещё ничего не успел, а врага себе уже нажил. Причём, что самое интересное, даже обвиняемым обозвали. Хорошо, что "плохиша" сбагрили куда подальше, а то даже и не знаю, что бы делал.
— Сержант Катасонов! — громогласный рык больно ударил по ушам.
И когда явился мой юный сопровождающий, громкость командного голоса стала более умеренной. Начальник решил поберечь слух Ольги?
— Никого не впускать! Если только что-то очень срочное и безотлагательное.