Петр Кырджилов
ДЕТСКИЕ ЛАДОШКИ
перевод с болгарского Игорь Крыжановский
Казалось, что чемоданы в его руках набиты свинцом. Внук постоянно путался под ногами, усиливая его раздражение и без того нескладным днем. Духота и шум сводили с ума. В динамиках второй раз прозвучало его имя. Профессор Марсель Вилар окончательно уверился, что никогда не полюбит вокзалы и аэропорты.
Разглядев наконец над одним из выходов мигающую красную лампочку, он вздохнул с облегчением: появилась надежда выбраться на волю из современного лабиринта. Вот уже двадцать минут он искал выход номер шесть. В тоннеле, ведущем к самолету, внук опять засмотрелся на что-то. Профессору ужасно захотелось отвесить ему хорошую оплеуху, но позади них шагало молодое семейство американцев, и он решил, что такой жест будет расценен как непедагогичный и уж во всяком случае как не патриотичный.
И только когда самолет набрал высоту и пассажиры задремали в своих креслах, Марсель Вилар успокоился.
Суматоха началась предыдущей ночью с телеграммы, доставленной разносчиком. Вилару, который уже потерял надежду когда-нибудь получить ее, короткий текст сказал гораздо больше, чем многие заумные книги:
"Немедленно приезжай. Камень заговорил. Баму".
Баму. Это имя, совершенно не известное подавляющему большинству населения Земли,носил один из немногих его представителей, кому были известны такие тайны, раскрыть которые оказалось не по силам современным ученым, кичащимся тем, что они вооружены самой новейшей техникой. Баму... Казалось, он существовал вечно и появился на Земле еще во времена динозавров, чтобы дожить до эпохи покорения космоса.
С детства в память ему врезался образ этого коренастого, убеленного сединами африканца с морщинистым лицом, вечно задумчивого, вечно бормотавшего чтото себе под нос, но с таким взглядом, который был способен заморозить кровь в жилах любого хищника.
Марсель вырос в Африке. Свою мать он не помнил: после ее смерти трехлетнего Марселя забрал к себе отец, один из известнейших миссионеров в Западной Африке. Первыми его воспоминаниями были соломенные хижины догонов на плато Бандиагара и африканские ребятишки со вздувшимися животиками. И еще глаза Баму. Пастор Вилар часто и подолгу отсутствовал, и тогда старый жрец становился Марселю наставником и покровителем, заменяя отца. Он научил его языку сиги со, раскрыл перед ним пленительную глубину народных верований, познакомил с обычаями и обрядами догонов, посвятил во множество тайн, научил понимать и ценить самобытное народное искусство.
В двадцать один год Марсель впервые увидел Париж - город очаровал его. Он учился в Сорбонне, но через три дня после получения диплома этнографа сел на пароход "Леонардо да Винчи" и отбыл в Африку, без которой не представлял себе жизни. Это было летом 1931 года.
Отец его к тому времени умер. Пряча глаза, Баму рассказал Марселю какую-то туманную историю и отвел к скромной могилке на краю села, на которой жрец собственноручно водрузил неумело сколоченный из бамбука крест. Спасаясь от отчаяния, Марсель замкнулся в себе, с головой ушел в работу, служившую ему единственной отдушиной. В эти годы он близко сошелся с жрецом. Настолько близко, что по решению совета старейшин был допущен к посвящению в тайные знания. Религия догонов, ставшая смыслом всей его жизни, оказалась многословной и многозвучной. Для чужеземцев и иноплеменников она была табу. Только служители Авы из племени олубару, прошедшие специальную подготовку и владевшие языком сиги со, имели право рассказывать легенды о Начале.
Еще в детстве он слышал кое-что о местных верованиях от отца. Баму тоже рассказывал ему немало фантастических историй, но он всегда считал их чем-то вроде детских сказок. По возвращении из Парижа он стал внимательно вслушиваться в монотонно льющиеся слова старейшин, словно из глубины веков звучащие в полуразрушенном святилище, в невероятные рассказы этих неучей, какими бы их посчитал любой цивилизованный человек, удивляясь тому, как подозрительно точно они совпадали с современными взглядами на происхождение мира и Вселенной.
Как будто только вчера Дядюшка Черный Глаз сидел напротив и тихонько рассказывал ему легенду о Белом Лисе Йугуру, явившемся на землю из космоса, оттуда, где сияла тройная звезда, чье главное тело догоны называли Сити-толо, а спутники нарекли По-толо и Эме-йа-толо. Во всех рассказах посвященных она играла главную роль и являлась символом Сотворения.
От отца он знал, что имелась в виду самая яркая звезда на нашем небосклоне - Сириус.
Белый Лис прибыл с По в Ноевом ковчеге. Он долго блуждал в бесконечности, прежде чем добрался до Земли и основал род Владеющих.
В святилище, наверное, до сих пор сохранились рисунки, которые он в свое время тщательно срисовал. В большой нише был изображен сам Белый Лис, спускающийся со звезды По. Профессор вспомнил, как поразила его наивно выполненная, но яркая фреска с изображением Солнца и Сириуса, соединенных кривой линией, витками огибающей оба небесных тела, что сразу же напомнило ему изображение траектории межпланетных полетов в работах современных авторов.
Теперь, когда монотонное гудение моторов "Боинга" нагнало сонливость на большинство пассажиров, а ночное освещение было бессильно вытеснить из углов замысловатые тени, в которых при желании можно было разглядеть все что угодно, ему ярко вспомнился тот памятный для него День Посвящения.
Святилище догонов находилось в просторной пещере на Холме Гиены. В нее не могло проникнуть ни одно живое существо. Посвященные прошли в нее длинным подземным тоннелем, вход в который был известен одному Баму. Гладкие стены, облицованные неизвестным, матово-серым материалом, вряд ли были делом рук жителей племени, для которых постройка соломенной хижины являлась проблемой.
Посередине пещеры был сооружен алтарь. И возле этого алтаря сидел Марсель Вилар - единственный за много веков человек, допущенный к посвящению в тайны жизни и смерти.
В конце церемонии Баму указал на давно не стиранный кусок тряпки, которой была завешена небольшая ниша, и в первый и последний раз упомянул о Камне.
"Когда придет время, - сказал он, - мы призовем тебя, где бы ты не находился, и ты услышишь голос Камня!" С тех пор прошло почти пятьдесят лет. В конце войны Марсель вернулся в опустошенную и исстрадавшуюся Францию. Тогда он и познакомился с Натали. Это были его самые счастливые годы. И самые плодотворные. Он получил кафедру, стал профессором, написал книгу "Загадки догонов".
Профессор задремал, но почти сразу же проснулся от противного скрипа. Звук был знакомым, но он не сразу понял, в чем дело, поскольку усталость быстро заставила его перенестись из мира воспоминаний в пучину сновидений. Он заерзал в кресле, с трудом открыл глаза и увидел внука, про которого совсем забыл. Ребенок проснулся, одеяло валялось у него в ногах, но он не обращал на это никакого внимания, всецело поглощенный игрой с разноцветным кубиком. Кубик этот, известный под названием кубика Рубика, купил ему сам профессор. Игрушка надолго испортила их взаимоотношения. Натали скончалась двенадцать лет назад, так и не дождавшись внука - маленький Марсель родился ровно год спустя. Его отец, сын профессора, работал на телевидении и мотался по свету триста дней в году. Оставшиеся дни он проводил с Элен, так звали сноху профессора, на курортах. Элен работала в известной фирме модной одежды, так что тоже ужинала дома не часто. Ребенок рос под присмотром дедушки, профессору это не было в тягость, к тому же ему помогала старая госпожа Марешаль. Иногда внук и дед затевали споры по поводу телевизионных передач, марок автомашин и цвета мороженого. Во всем остальном они обнаруживали завидное единство взглядов и жили душа в душу. Кубик Рубика явился настоящим яблоком раздора. И дело не в том, что профессор так и не сумел понять, каким образом можно было добиться того, чтобы все стороны кубика стали одноцветными. И даже не в том, что во время бесконечных и тайных ночных экспериментов ему не удалось сделать одноцветной даже одну сторону. Больше всего профессора раздражал тот факт, что ребенок умудрялся собрать кубик меньше чем за минуту и постоянно подбадривал его: "Смотри, дедушка, это же очень просто!" Конечно, так было только в начале. Теперь-то он привык.
Похоже, с годами мы становимся все более ревнивыми.
Наверное, это нормально.
- Укройся и постарайся уснуть, - притворяясь сердитым, сказал старый Вилар..
- Хорошо, дай только закончить. Смотри, мне только один уголок осталось оформить, - ответил ребенок, ловко управляясь с алгоритмами перемещений цветных квадратиков, недоступными пониманию дедушки-профессора.
В Бамако они прибыли рано утром, а спустя пять дней их глазам уже открылись возвышавшиеся на горизонте холмы Бандиагара.
Внешне Баму словно и не изменился. Время как будто текло сквозь него, как Нигер через пески пустыни, - не изменяя его, не задевая душу. Как всегда сдержанно, он выразил радость по поводу встречи, коротко отдал распоряжения своим людям , которые немедленно подхватили наш багаж, но мне показалось, что он слегка не в себе. Лицо его просветлело только тогда, когда он взглянул на внука и стал похож на того Баму, которого я знал в детстве.
- Хорошо, что ты приехал, - неторопливо промолвил он. - Сам бы я вряд ли справился.
- Может, ты объяснишь мне, в чем дело? Как тебе известно, я ничего о Камне не знаю.
- Я тоже многого не знаю о нем. Не думай, что я всемогущ. Во время твоего посвящения мне не удалось подчинить их своей воле, а ведь я еще тогда хотел показать тебе Камень. Но мне не разрешили. Признаться, я сам видел его всего несколько раз.
- И что он из себя представляет?
- Завтра увидишь.
Баму не спеша принялся набивать трубку травой, обладающей наркотическими свойствами. Я бы и сам с удовольствием попробовал этого зелья, но воздержался от просьбы, дабы не беспокоить жреца, впавшего в транс.
- Пришла пора, когда Камень должен заговорить, - сказал Баму. - Это случается раз в тысячу лет, и я горжусь, что дожил до этого момента.
- И что же расскажет Камень? - осторожно поинтересовался я.
- Не знаю. Он может и ничего не рассказать, но завтра мы должны открыть его и приготовиться слушать.
Завтра, при свете Большой луны. Присутствовать могут только посвященные. Голоса с По проделывают долгий путь, они плывут в бесконечности и непонятны нам, но время выслушать их пришло.
- А ты знаешь, как его... как надо... - я стал путаться. - Как нужно установить его, настроить... или как это сказать?
- Не знаю, - неуверенно и даже расстроено, как мне показалось, ответил Баму. - Потому я и вызвал тебя. Ты не только посвященный, ты еще и белый. Может, ты сумеешь исполнить Завет.
- А что это за Завет? Ты никогда ничего не говорил мне об этом.
Баму неторопливо затянулся трубочным дымом, тело его стало ритмично раскачиваться, остановившимся взглядом он уперся в тлеющую в трубке траву, забормотал протяжно и напевно, но достаточно ясно, чтобы разобрать слова.
- Когда придет время, Камень нужно вынуть из ниши. Вынуть из ниши и поставить на священный алтарь. Нижняя часть Камня цвета воды должна быть обращена к земле, так как белая его часть - это саван для покойников. Верхняя часть цвета пустыни должна смотреть в сторону тройной звезды Сиги-толо, с которой прибыли наши праотцы. Оттуда прозвучит голос. Сторона цвета травы должна смотреть в сторону Южной горы, называемой еще Тянущейся к небу башней. Сторона цвета апельсина должна быть повернута к Водопаду радуги. Сторона цвета небесного озера - к Верхним источникам пророчиц охотничьего счастья. Сторону же цвета крови нужно повернуть к болоту, прибежищу пренебрегнутых благ. Когда все будет готово и пробьет час, Камень заговорит. С шести сторон света до нас дойдет голос седьмого праотца, восставшего против остальных прародителей.
Баму умолк, и по его жесту я заключил, что больше не услышу ни слова и что пора ложиться спать.
Невозможно пересказать, с каким нетерпением я ждал наступления следующей ночи. День выдался жаркий, в хижине нечем было дышать. К тому же мой внук проказничал как никогда. Он мгновенно подружился с местными ребятишками и после полудня явился с огромной рыбиной, бог знает почему решив непременно зажарить ее. Спокойным тоном, но достаточно непреклонно, я попросил его убраться прочь, что, видимо, показалось ему достаточно обидным, потому что он проболтался неведомо где до самого вечера. Впрочем, мне было не до него. С наступлением темноты я прогулялся по селу, но так и не встретил ни одного человека, лицо которого было бы мне знакомо. Жители помоложе и вовсе обходили меня стороной и отворачивались.
Во всей обстановке чувствовалось напряжение, какого я раньше никогда не замечал.
Наконец опустилась вожделенная ночь, ударил первый тамтам. Вслед за ним зазвучали другие, раздались первые крики, взметнулись в небо искры зажженных костров. На окраине села полным ходом шла подготовка к торжественной церемонии, смысл ее, как мне показалось, был неясен даже ее вдохновителям и организаторам. Меня попросили участвовать в ней. Вспомнив о том, что отец советовал мне быть покорным судьбе и с терпением относиться к этим детям природы, я согласился. Облачась в широкую белую робу, неизвестно кем оставленную для меня в хижине, я обрел полный покой, даже дрожь в пальцах унялась.