Зашуршали страницы перелистываемой бумаги. Кто-то робко спросил насчет оплаты за добавочные часы, кто-то вяло поинтересовался распределением внеклассных обязанностей, кто-то далее предложил, чтоб дежурные учителя назначались по алфавиту. Возражений, кажется, не последовало. Словом, разворачивалась рутина городской педагогики. Все было привычно. Сергей, мучаясь недосыпом, смотрел в окно. За окном открывался пустырь, захваченный лопухами, - раздвигал их коричневую орду гусиный клин гаражей, начинались чуть дальше приземистые складские строения: поднималась колючая проволока и наклоняли головы фонари - словно змеи, рассматривающие внутренность территории. Сергея слегка передернуло. А ещё дальше, к площади, вздымались кубы Торгового центра, и, как цапли, толпились на крыше разнокалиберные антенны. Сергей равнодушно глядел на их проволочные переплетения. В этом здании находились помещения "Детского мира". Как рассказывал Пекка, Котангенса нашли на заднем дворе, все лицо его вздулось и потемнело, как от удушья, а в руках он сжимал, будто меч, остроконечную палку. Никаких следов возле тела, конечно, не обнаружили. Смерть, по версии следствия, наступила от остановки сердца. Недостаточность, сугубо медицинская версия. У Сергея сложилось ясное ощущение, что такая версия Пекку вполне устраивает. Показания, во всяком случае, он снял довольно формально, и рассказ Сергея о визите Котангенса впечатления не произвел. А когда Сергей после колебаний спросил, что, собственно, они собираются делать, то раздутый, как переваренная сарделька, Пекка долго молчал, а потом неохотно ответил, покручивая багровой шеей:
- Разберемся...
Чувствовалось, что ему не хочется вдаваться в подробности. Никому, по-видимому, не хотелось вдаваться в подробности. Педсовет протекал неторопливо и скучно. В планы были внесены незначительные коррективы, было выдвинуто и тут же отклонено предложение о совете учеников, Семядоля сделала краткий обзор последних инструкций. Об исчезнувшем Васе Байкалове вовсе не упоминали. И не обсуждался вопрос о каком-ибо педагогическом следствии. Следствие, по-видимому, отменялось. Словно гибель Котангенса поставила в этом деле точку. Сергей испытывал странное облегчение. Жалко, конечно, Котангенса: никто теперь не устроит бучу на педсовете, не заявит, что мы тут все занимаемся ерундой и не будет настаивать на новых принципах воспитания. Диковатых выходок больше не будет. Но зато не будет, вероятно, и зловещей Руки, и проклятого Топкого места, засасывающего неосторожных, и не будет Болтливой куклы и Пузыря-невидимки. Подзабудется, растворится, войдет в нормальную колею. Мало ли случается в жизни трагических происшествий. Ничего, перемалывали и не такие события.
Ему хотелось, чтобы педсовет скорее закончился. Он пораньше вернется домой и попробует отоспаться. Он догадывался, почему все так тщательно обходят вопрос о Котангенсе, - ну и ладно, и, значит, высовываться не надо. Не было никакого Котангенса. Сергей в полглаза дремал. В окно било солнце, высвечивающее пылинки на стеклах, после ужасов ночи все тело пропитывала маята, в учительской было жарко, и он не сразу сообразил, что размеренное течение педсовета внезапно прервалось, проросла напряженная пауза, и как очередь автомата, прозвучала в ней трескучая реплика Семядоли:
- Товарищ Мамонтов, давайте не будем отвлекаться от темы!
Сергей завертел головой. Мамонт, оказывается, уже почему-о стоял, и на иссохшем, как у старого графа, лице читалось недоумение.
- Я нисколько не отвлекаюсь, Маргарита Степановна, - сказал он. - Я хотел лишь напомнить, что график уроков - не главное в нашей профессии. Мы не лекторы в университете, мы - воспитатели, и, по-моему, просто нельзя отмахнуться от того, что случилось. Мы не можем - забыть, и требовать только дисциплины и знаний. Ребята все понимают. И я просто не представляю, как разговаривать с ними на первом уроке. Понимаете: не представляю...
Мамонт сдержанно оглянулся, волосы у него доходили до плеч, а рубашка и брюки были потертые, но - отутюженные.
Молчание нарастало.
- А вот я представляю, - вдруг громко сказал Герасим. - Лично я представляю, о чем разговаривать с учениками. Я им сразу же объясню, что их класс в этом году выпускной, и что главное, как вы только что выразились, дисциплина и знания, и что я не намерен обсуждать другие вопросы. Уголовное дело моих учеников не касается. Ну а если по этому поводу кто-нибудь пикнет, то он вылетит из класса с двойкой по поведению.
И Герасим энергично кивнул.
- Правильно!.. Правильно!.. - поддержали его сразу несколько голосов.
- Нечего тут, товарищи, рассуждать!..
- Так всю школу можно терроризировать!..
Особенно старалась химичка. А вдруг выпрямившаяся Семядоля постучала по переплету журнала костяшками пальцев.
- Спокойно, спокойно, товарищи! Мы здесь не на митинге выступаем! У вас все, Михаил Александрович? Переходим к учебному плану... - Она демонстративно уткнулась в бумаги и пошла по столбцу, отмечая позиции галочками: "Значит, по младшим классам мы обсудили... По внеклассной работе... По новому факультативу"... - В ямках щек проступили зеленоватые пятна. - Михаил Александрович, садитесь, не задерживайте собрание...
Стул под ней отвратительно скрипнул.
И все же Мамонт не сел, а устало, как будто не выспался, поправил галстук у горла. Он единственный явился на педсовет при галстуке и в костюме.
- Как хотите, товарищи, а мне это дико, - сказал он. - Есть вопросы, где неуместны административные игры. И есть вещи важнее, чем так называемая служебная репутация. Как хотите, а я в этом участвовать не могу. Прошу меня извинить...
После чего застегнул аккуратный пиджак и пошел между стульями, направляясь к выходу из учительской. Сергей неловко зашевелился. И, наверное, подобную же неловкость почувствовали остальные, потому что кто-то невнятно и растерянно произнес:
- Михаил Александрович, ну что вы, зачем все это?..
Мамонт, однако, не обернулся. Дверь учительской притворилась, и послышался шорох удаляющихся шагов.
Вот они - стихли.
Семядоля опять постучала костяшками о журнал.
- Продолжаем нашу работу, товарищи! Михаил Александрович переживает, это естественно. Но от наших переживаний не должен страдать учебный процесс. Я, товарищи, попросила бы относится серьезнее...
В её голосе слышалось облегчение. Она явно обрадовалась, что инцидент благополучно иссяк, и теперь торопилась скорей закрепить достигнутое.
- Какие есть замечания?..
Сергей понимал, чем эта её торопливость вызвана, но ему все равно было стыдно, он чувствовал раздражение, и поэтому когда педсовет довольно скоренько завершился, он спокойно дождался, пока учительская освободится, а, дождавшись, как вопросительный знак, склонился над Семядолей:
- Вам не кажется, Маргарита Степановна, что среди нас нашелся только один - человек? Который сказал, что думал?
- О чем вы, Сережа?
- Я о том, что все остальные попросту перетрусили. И я в том числе.
Он был зол и потому говорил очень резко.
Семядоля, тем не менее, не вспылила, а напротив вдруг как-то обмякла и жалобно замигала.
- Ах, если бы вы знали, Сережа..
- Знаю, - сказал Сергей. - Я все знаю. К вам опять приходила Мерзкая лента.
И тогда глаза Семядоли расширились, и Сергей против воли очутился в тревожной пустоте коридора. И услышал за дверью учительской странные протяжные звуки.
Будто заскулила собака.
Кажется, Семядоля заплакала...
8
Дома его встретил полный разгром. Оба шкафа в гостиной были распахнуты, - на диване, на круглом столе пестрели пачки одежды, поднималась эмалированными боками посуда, извергнутая сервантом, стулья, сдвинутые к окну, толпились, как испуганные животные, а в освободившемся срединном пространстве красовался раздутый, наверное, уже заполненный чемодан, и второй чемодан, по-видимому, только что подготовленный, распластался возле него, демонстрируя внутреннюю обивку. И стояла дорожная сумка, загруженная до половины, и высовывался из неё термосный колпачок, а рядом с сумкой сидела на корточках Ветка и, как полоумная, шевелила губами, что-то подсчитывая.
Одета она была в домашние джинсы и безрукавку, пух волос, как из бани, был у неё ужасно растрепан, причем в правой руке она сжимала скалку, обсыпанную мукой, а из левого кулака высовывалось какое-то пружинное приспособление: для взбивания крема или что-нибудь в этом роде. А на шее, как ожерелье, висела нитка с сушеной морковью.
Впечатление было убийственное.
- Что ты делаешь? - изумленно спросил Сергей.
Однако, Ветка ему ничего не ответила - только глянула пустыми глазами, как будто не видя, а затем, бросив скалку, прошествовала в чулан и через секунду вернулась, неся огромную суповую кастрюлю.
Вид у неё действительно был безумный.
- Ветка!.. - заражаясь этим безумием, гаркнул Сергей. - Ветка!.. Ветка!.. Виктория!.. Что происходит?!.
Задрожали хрустальные подвески на люстре. А из комнаты в коридорчик выглянул обеспокоенный Дрюня.
Впрочем, Дрюня тут же махнул рукой и вернулся обратно.
Только тогда Ветка отреагировала.