Я опустился, тем более, что Гани уже не было видно. Я сидел, уставясь в точку, улыбаясь неизвестно чему, мурлыкая под нос: "Моей надежды яркий свет, я шел к вам столько долгих лет. Но вы вдвоем, вы не со мной".
— Эх, Данилка, — вздохнул возница. — Все ребята, как ребята, один ты чокнутый. Не для тебя она, дочка князева.
— Чего ты болтаешь, дядя Федор, — возразил я. — Никакая она не княжеская дочь, раз в лесу с амазонками ночует.
— Энто они ее к воинскому делу сызмальства приучили…
— Но ее не Рогнеда звать, а Ганя.
— Что Ганя, что Рогнеда, — возница усмехнулся. — Тебя Данькой ведь зовут и Данилой. А вырастешь, Бог даст, кликать будут Даниилом Андреичем. Я точно знаю, нашего ирода она дочь. Подрастет чуток, и отдадут ее за князя Суздальского, Григория.
— На кой ей эта дубина, — вырвалось у меня.
— Не твово ума дело, — рассудительно сказал дядя Федор. — Как ейный папаша решил, так и будет. А через то, польза великая.
— Какая, к ебене — фене польза, — в сердцах сказал я.
— А вот тебя паря спросить забыли, — назидательно сказал дядя Федор. — Вот поженят наш князь и суздальский детей, конец войне придет проклятой.
— А по мне хрен с этой войной, лишь бы… — тут я понял, что говорю глупость и раскрываюсь перед ехидным мужичком, который с удовольствием раззвонит всем. — Да хуй с ней, пусть хоть козлу ее отдадут."
Эндфилд закончил писать. Тело требовало еды и разминки.
Конец 5 главы.
черновик
Джек, с большим неудовольствием, воспринял необходимость убить пару суток в никчемных занятиях. Явь забытой богом планеты, в сравнении с миром, который открывался ему в навеянных прибором грезах, казалась ужасным кошмаром. Только вот проснуться было нельзя. Впрочем, классические размышления о бабочке и мудреце недолго мучили Эндфилда. Джек был рационалом и практиком, а оттого не строил иллюзий о том, что первично.
Вечером, он загрузился на свой импровизированный глайдер и устроил гонку на предельной скорости, сваливаясь в глубины каньонов и поднимаясь к самым вершинам горных пиков. Светило свалилось к самому горизонту, не давая ни тепла, ни света. Из разреженной атмосферы, конденсировались газы, намерзая коркой на шлеме и сочленениях защитного костюма. Обогрев стекла был отключен. Видимость приближалась к нулю. Близость каменных стен и безумная скорость грозили неминуемой гибелью. Но именно это нужно было Капитану, чтобы оторваться от видений, всеми мыслями, чувствами и сенсорным восприятием снова вернуться в печальную реальность.
Но в назначенный час, он снова оказался в Старом Владимире, преодолев тысячи парсек и сотни веков. Закончив путешествие, он, как это у него повелось, стал записывать подсмотренное в далеком прошлом.
"… Меня тошнило, мучительно выворачивая наизнанку внутренности.
"Кто мог сделать такое?", — крутилось у меня в голове. Мирон, тихий и невредный мужик, лежал на куче мусора во дворе со спущенными штанами и задранной рубашкой. Из зада торчала арматурина, толстая, ребристая и ржавая. Руки и ноги возницы были переломаны во многих местах, пальцы расплющены. На теле чередовались длинные порезы и глубокие колотые раны. Было видно, что раны почти не кровоточили. Залитое слезами лицо было мертвенно-бледным. В рот натолкано грязное тряпье. Широко открытые глаза с побелевшими радужными оболочками смотрели с выражением запредельной, невыразимой муки.
— Посрать, наверное, пошел, — заметил один из ратников. — Тут они его и подхватили.
— Вампиры, — подтвердил другой. — Их работа. Я такого в Покрове насмотрелси. Мучают, и в глаза смотрят, жисть забирают. Доведуть до обмороку и давай ножом резать. А как от боли очнется, снова жисть из него тянуть.
— Вот страсть…
— Чего встали, — прикрикнул лейтенант Кротов. — Тело накройте холстиной. Да кол в сердце вбейте.
— Не встанет он, сказки это, — слабым и растерянным голосом сказал отец.
— Встанет- не встанет, — ворчливо заметил лейтенант. — Когда встанет — поздно будет. Ты, Андрей Сергеич, не встревай. Лучше мальцу своему помоги. Не надо ребенку на такое смотреть.
— Да, конечно, — с готовностью согласился он.
Папа поднял меня и повел к лагерю. Сзади раздался удар. С тихим хрустом деревяшка вошла в остывшую плоть.
Тем временем другие поисковые группы нашли остальных. Сегодня в князевом войске и обозе недосчитались пять человек.
Телеги с грохотом покатили по мостовой. Людей не надо было уговаривать быстрей убраться с места ночевки. Дядя Федор, погоняя Маруську, бурчал под нос: — "Давай милая, уноси нас отседа. Теперь начнется… Нащупали нас мертвяки окаянные. Таперича живыми не выпустять, гады подземные".
Какое-то время я мало что соображал после увиденного. Мне случалось видеть убитых и присутствовать при публичных казнях. Но то, что сделали с мужиком немертвые, не укладывалось в голове. Они просто выжали его как тряпку, деловито, спокойно выдавив из тела жизнь.
Я просто смотрел по сторонам, ни на чем не задерживаясь взглядом. Ночь в Мертвом Городе лишила меня всякой возможности удивляться. Я словно постарел лет на сто и чувствовал себя дряхлым дедом, который никак не дождется теплых дней. Я сказал об этом отцу, он помрачнел и ответил:
— Терпи, Данилка, не один ты страдаешь. Ты, я, дядя Федор, его Маруська, стражники, амазонки, князь — все… Излучение.
Я кивнул и отвернулся. Где-то в глубине шевельнулась легкая досада и тут же пропала. Мозг не нашел за что зацепится в настоящем и мысли плавно вернулись на несколько дней назад.
Излучение… Я много раз слышал это дурацкое слово. Пытаясь представить его, я воображал его как густой, серый туман, который ползет в пространстве. И стоит попасть в его поле, как непременно умрешь, потому, что под излучением жить нельзя.
На деле все оказалось гораздо обыденней, проще и страшнее. Мы не умерли. Стазисное поле увеличивалось постепенно, отбивая желание мыслить и чувствовать, смотреть, двигаться.
За Купавной пошел мертвый лес. Было видно, что огромные, толстые деревья долго сопротивлялись тому, что их убивало. Ели и сосны нагибало, уродливо раздувало и закручивало перед тем, как превратить в гниющие деревяшки. Потом лес кончился и начались поля, сплошь заросшие борщевником и болиголовом.
Перед Балашихой всякая растительность пропала и начались рыжие, глинистые поля, полные сплошной, непролазной грязи. Колонну придавил густой туман.
С неба моросил бесконечный мелкий дождик. Возницы с трудом угадывали дорогу, где остатки щебенки не давали завязнуть телегам. Влажность и холод заставляли мечтать о крохотном костерке, чтобы согреться самому и высушить влажную одежду. Но в этом Богом проклятом краю не горели даже взятые с собой дрова.
Город внезапно появился из серого непроглядного ничто. Сначала дорога стала неровной. Возникли откосы, бугры и впадины. Скоро из грязи проступили куски кирпича, стекло, камни с торчащими ржавыми прутьями, железные балки, мятые листы металла, изъеденные коррозией в мелкую сеточку.
Дядя Федор негромко костерил князя, переживая за лошадь. Завалов стало меньше, они словно по волшебству подобрались к обочинам, образуя кучи много выше человеческого роста. Вдруг в пыльном, грязном хламе отчетливо проявился кусок стены с окнами. Конструкций становилось все больше. Они делались все выше, образуя стены и коробки строений. На них появились крыши, двери и рамы. Развалины постепенно превращались в дома. Город, будто подводная лодка, всплывал посреди топкого глинистого моря.
По мостовой гулко стучали копыта и дробно грохотали деревянные колеса телег. Эти звуки метались в пространствах уличных лабиринтов, лишь подчеркивая тишину умершего мегаполиса…
Я с удивлением отмечал непривычную ширину проезжей части и тротуаров, удивительную сохранность строений и сухих деревьев, отсутствие птиц и животных.
Отец сказал, что излучение тормозит распад органики, останавливает рост бактерий и вирусов, ослабляет силу ветра и в любые холода не дает замерзать воде. Без стазисного поля тут все давным-давно бы разрушилось, разорванное кристаллизующейся в трещинах и стыках влагой.
Холмики ржавого праха у обочин, по мере движения стали конструкциями, в которых сначала с трудом, а потом все легче и легче угадывались автомобили из папиных книжек. Дождь прекратился, облака разошлись. Но солнце не смогло пробиться сквозь влажную серую дымку, которая витала в воздухе.
Она оставляла во рту мерзкий привкус. Садясь на предметы, она образовывала неприятную, скользкую пленку. Папа объяснил, что это просто вода, изменившая свои свойства под воздействием излучения. Она становилась вязкой при температуре ниже 15 градусов, изолировала металл, пластик и камень от воздуха, но при этом не застывала в самые лютые холода. Папа добавил, что вода эта ядовита. Ни в коем случае нельзя допускать ее попадания в рот и нос.
Все повязали полотняные маски и похожие на саваны блестящие накидки. На лошадей, натянули невообразимо уродливые самодельные респираторы и балахонистые попоны из металлизированной пленки, хрустящие при каждом движении. Животные недовольно ржали, били копытами и мотали головами. Но потом привыкли и двинулись дальше. Караван, похожий на шествие призраков из преисподней, продолжил свое движение.
Вдруг по колонне прошло движение. Ратники вскинули автоматы, обозники схватились за фляги, готовясь обливаться противовампирским настоем.
Впереди, у лестниц ведущих под землю, появились зловещие буквы «М». "Мертвецкое логово", — понеслось между людей.
Боязливо косясь на ступеньки за невысокими парапетами, которые, как казалось, вели прямо в ад, возницы по одному, галопом стали проезжать страшное место. Я знал, что буква «М» означает совсем другое и станции неглубокого залегания необитаемы, но общий страх захватил и меня.