— В данный момент мы в безопасности, но мы сами себя заперли в ловушку, — сказал я. — Нет ли отсюда другого выхода?
Она заморгала, поняв, что поступила не совсем обдуманно.
— Не знаю.
— Тогда нам лучше его найти!
Поиски были предприняты, но склад оказался изолированным от остальных сооружений, и хотя я возлагал большие надежды на канализацию, они рухнули, как только я увидел сточные отверстия, в которые не протиснулся бы и ребенок. К тому времени, как мы это обнаружили, японцы оставили попытки взломать двери, и над нашим импровизированным театром повисла зловещая тишина.
— Надо воспользоваться передышкой, — объявил я. — Сейчас, пока японцы пытаются решить, что делать!
Мы послали дозорных на крышу посмотреть, где в японском кордоне были слабые звенья, и, получив их донесение, выработали план.
Будучи крупным стратегом, я решил взять за основу пару эпизодов из книги о Джиме Торпе.
— Первым пойдет летучий отряд актеров, — сказал я, — во главе со мной. Мы прорвем заслон, а за нами устремятся остальные. Оказавшись за кордоном, все разбегаются врассыпную.
Вам может показаться странным, что из сотен мускулистых докеров, столпившихся вокруг, я выбрал для своего элитного подразделения горстку актеров. Но следует учесть, что в китайских операх множество батальных сцен и актеров с колыбели учат драться. Они используют театрализованные версии боевых искусств различных стилей, таких, как «Северный Длинный Кулак» или «Чанг Ч'юан». В обучение входит также умение пользоваться оружием, поэтому мне удалось оснастить свой отряд реквизитом, который они использовали для свержения власти Старого Денежного Мешка, то есть копьями, дубинками и тупыми театральными мечами из легкого металла, которые хотя и не разили, как настоящее оружие, но все же были лучше, чем ничего. К сожалению, у меня не было времени на то, чтобы извлечь Кан Чиянь и Мо Йе со дна пруда, поэтому я удовлетворился тем, что заткнул за пояс пару театральных мечей и прихватил длинную доску, которую выломал из декорации. Затем я велел тихонько разбаррикадировать одну из дверей.
Когда это было сделано, я наклонился к Ю-лан.
— Держись поближе ко мне, — сказал я. — А в случае, если мы окажемся разлученными, беги на кладбище, возле которого мы с тобой впервые встретились. Помнишь?
— Да, — сказала она. — Но разве мы не вернемся на баржу?
— Это зависит от того, догадаются ли японцы, что мы связаны с Плавучей Оперной Компанией Желтой Реки, — объяснил я. — Если догадаются, то баржа окажется их следующей мишенью — если, конечно, они ее уже не захватили.
Баррикада у двери была разобрана, я тихо выстроил свой отряд, объяснив еще раз план операции, а затем скомандовал распахнуть дверь.
В ту секунду, как дверные петли завели свою песню, я неторопливой рысью побежал к ближайшей полицейской баррикаде, зная, что моей армии потребуется определенное время, чтобы выйти из двери и выстроиться клином позади меня. По моим расчетам, если японцы держали ружья на изготовку, у них будет время только для одного залпа. Я надеялся лишь на то, что мой отряд не побежит прямо на желтый мигающий глаз пулемета «максим».
Мы застали японцев немного врасплох — он курили, опираясь на ружья. Им потребовалось несколько секунд, чтобы выстроиться за баррикадой, сооруженной из деревянных козел. К этому времени я уже почувствовал за спиной достаточное подкрепление и увеличил скорость до молниеносного бега, вращая над головой своей дубинкой и выкрикивая древний боевой клич семьи Чан, который переводится с кантонского диалекта примерно так: «Господь Всемогущий, за что Ты ниспослал нам сии испытания?», или, если быть более точным: «Ну почему я?»
Неприятель среагировал нестройным залпом, просвистевшим в основном над нашими головами, и тут я взвился в летящем ударе, нацеленном не на кого-то из полицейских, но на длинные козлы, за которыми они стояли. Козлы опрокинулись, подмяв первый ряд японцев, и по всем законам жанра за этим должно было последовать грандиозное зрелище вашего покорного слуги, ведущего свои храбрые войска на дезорганизованных врагов и расшвыривающего их в классическом геройском стиле, наподобие Чарли Чаплина, осажденного работниками соцобеспечения в «Малыше». Но вместо этого моя нога застряла в козлах, и я шмякнулся лицом о землю, а мое актерское формирование в полном составе отбило чечетку на моих почках, пробегая по моему распростертому телу, чтобы схватиться врукопашную с японцами.
Я вскочил, как только позволили обстоятельства, задаваясь вопросом, происходили когда-нибудь подобные вещи с моим дедушкой по материнской линии, кровожадным маньяком, на чьем счету, должно быть, больше драк, чем Бог сотворил цыплят. Насколько я мог понять, к этому времени началась настоящая давка. Меня стиснули со всех сторон, при этом моя голова, ушибленная не меньше дюжины раз, болела так, словно их у меня было шестьдесят. Однако моему летучему клину удалось оттеснить врага в сторону исключительно за счет собственного веса, и мне оставалось только присоединить свои килограммы к общей массе, неудержимо устремившейся навстречу свободе.
Возможно, наш передовой отряд, бежавший прямиком на японские штыки, был не в восторге от последовавшего нажима сзади, но сотни людей не оставили ему выбора, прокладывая себе дорогу, словно одно могучее тело. Когда наконец толпа окончательно обрела силу и решительность, копы встали перед выбором — либо расступиться, либо оказаться затоптанными — и, как разумные люди, решили уступить. Тут-то и произошел прорыв, и мы свободной лавиной понеслись к набережной, подобно тем парням-марафонцам на последней Олимпиаде. Среди нас оказалось несколько японцев, которые либо осатанели в пылу битвы, либо просто были лишены возможности вырваться из толпы, и мне удалось несколько раз достать их своей дубиной, которая, кстати, тут же и развалилась пополам.
Я искал глазами Ю-лан, но не мог отыскать ее в толпе. Неприятель, казалось, испарился, и я пришел к выводу, что мне лучше направить свои усилия на то, чтобы понадежнее скрыться от полицейских. С этой целью я нырнул в боковую улицу и как раз нарвался на японского офицера с обнаженной саблей, ведущего за собой отряд подкрепления. Молодой парень показался мне знакомым, к тому же у него был сломан нос, а на левой руке виднелась гипсовая повязка. Он уставился на меня.
— Ты! — выкрикнул он, и я тут же вспомнил свою импровизированную лестницу, которой воспользовался, убегая из японского офицерского клуба. Очевидно, я имел несчастье покалечить его в ту ночь, произведя на него при этом неизгладимое впечатление, ибо он мгновенно узнал меня, несмотря на мою кустистую бороду.
Кажется, он совершенно не был расположен принимать мои извинения и занес саблю, чтобы рассечь меня надвое, но тут я врезал ему по носу своим обломком доски, лишив его инициативы.
Оглядываясь назад, из хода данного поединка можно сделать вывод, что преимущества японской школы фехтования не относятся к разряду безусловных. Однако в тот момент я был больше озабочен тем, чтобы, схватив офицера за горло правой рукой, левой подцепить его значительно ниже и затем, оторвав беднягу от земли, использовать его в качестве оружия против собственных солдат. Мне удалось сбить нескольких копов с ног с помощью тяжелой гипсовой повязки, при этом сам офицер, неуклюже размахивая саблей в тщетных попытках изрубить меня, также травмировал некоторое количество своих людей; остальные же, опасаясь форсировать нападение из страха повредить командиру, дали мне возможность прорваться сквозь цепь. Я выбил саблю из рук моего пленника, чего просто не успел сделать раньше, и, перебросив его через плечо, словно щит, побежал прочь. У меня действительно не было намерения отпускать его, поскольку он узнал меня, но мои фантазии не заходили дальше поисков места, где можно было бы его припрятать.
Я вломился в какой-то проулок между домами и наскочил на генерала Фуджимото, стоявшего во весь рост в штабной машине с откинутым верхом и японским флагом на капоте. Он размахивал стеком, посылая на расправу с забастовщиками большой отряд подкрепления, но внезапно, замерев на полужесте, уставился на меня с выражением, которое становилось что-то очень распространенным в этой части города. Направив на меня стек, он выкрикнул: «Ты!». Затем, слегка опустив стек: «Сабли!», а затем повернулся к отряду и крикнул: «Убить его!»
Излишне упоминать, что уткнувшиеся мне в живот сабли были отнюдь не бутафорскими, поэтому я решил, что разумнее будет дать деру. Ныряя в ближайший переулок, я прикинул, что моя удача начинает мне слишком часто изменять: я оказался окруженным целым батальоном солдат, мои собственные соратники воспользовались мной как трамплином, и я в течение нескольких минут наткнулся на двух офицеров, которые единственные во всем гарнизоне Циньдао могли меня опознать. Амулет мистера Пиня, рассудил я, решительно повернулся в сторону инь, поэтому, удирая, я умудрился залезть в карман, вытащить портсигар и одной рукой извлечь амулет. Я лизнул его, спустил крагу на волосатой ноге моего пленника и приклеил к ней бумажный квадратик.
Услышав за спиной приближающийся грохот подкованных ботинок, я заключил, что мой пленник лишь замедляет мой бег, поэтому я сбросил его, а сам припустил с удвоенной скоростью. Когда он грохнулся о мостовую, я услышал его возглас: «Отодокои!», что по-японски означает примерно следующее: «У-упс, кажется, я так навернулся, что надо мной теперь будут смеяться до конца жизни!» Я бы охотно пожалел его в тот момент, если бы не был так занят, усердно жалея сам себя.
Едва сбросив свой живой щит, я тут же услышал звук передергиваемых ружейных затворов, который придал дополнительный импульс моему полету. Затем до меня донесся голос молодого офицера, излагавшего что-то насчет моего сомнительного прошлого — с чем, честно говоря, я не стал бы спорить, но ружейный выстрел оборвал его на половине тирады, из чего я заключил, что бедолага выбрал плохой момент, чтобы встать на ноги, а я выбрал как раз хороший момент, чтобы избавиться от плохого джосса. Мимо меня просвистело еще несколько пуль, но я успел проворно добежать до угла, исполнить поворот на девяносто градусов в стиле Чарли Чаплина, ухватившись за водосточную трубу, и, обнаружив перед собой пустынную улицу, понесся прямиком к свободе.
С Ю-лан я встретился за закате. Она поджидала меня на кладбище с несколькими актерами, которые выглядели словно персонажи героической картины — стояли на страже, сжимая свое бутафорское оружие и вглядываясь в сгущающиеся сумерки глазами, доблестно сверкавшими из-под насупленных бровей… во всяком случае, такими они мне показались. Даже молодой Чиянь был там, гораздо менее заносчивый, чем обычно.
— Ты невредим! — сказала Ю-лан, падая в мои объятия.
— Как баржа? — спросил я, целуя ее.
— Баржа в порядке и мастер Чиянь тоже, — сказала она, высвободив губы. — Мы перенесли место стоянки и после захода луны собираемся выскользнуть из гавани на приливной воде, не зажигая огней.
— А когда луна садится? — спросил я и стал вглядываться в небо, словно искал на нем нечто помимо луны, клонившейся к горизонту.
— Часа через три.
— Я постараюсь как раз в это время устроить диверсию, — сказал я, и она пристально посмотрела на меня.
— Разве ты не едешь с нами?
— Я не могу.
Если бы это было кино, при этих словах мне следовало бы выпятить грудь, как Вэллас Вуд, и патетически указать на землю; в титре, которым сменилось бы изображение, было бы написано: «Мое место здесь». Но на самом деле в этот момент у Ю-лан начал дрожать подбородок, а мне при этом захотелось разорваться на части, и, припоминаю, я начал говорить, что, мол, если их поймают без меня, то они смогут убедить врагов в своей непричастности к мятежу, а если при этом на барже буду я, то их всех подвергнут пыткам и убьют, а я не смогу перенести даже мысли о том, что ей причинят боль. А она сказала, что в таком случае останется со мной устраивать диверсию, а я сказал, что нет, это было бы слишком опасно, а она возразила, что если умирать, так вместе, а я потребовал, чтобы она не молола чепухи, и в итоге нашего разговора мы оба разрыдались, стоя посреди кладбища, а наши товарищи, деликатно отвернувшись, переминались с ноги на ногу и притворялись, что не слышат ни слова.
После того как мы немного взяли себя в руки, я отвел ее в сторонку и рассказал, что в Гонконге у меня есть местечко под названием «Джонни Бродвей», где меня знают как Чан Кунг-хао, и что если она когда-нибудь сможет оставить отца и сына Чияней, то у меня для нее всегда найдется место. Она всхлипнула.
— После революции, — сказала она. — Судя по тому, как разворачиваются события, она не за горами.
— Ты должна написать мне, как только вы выберетесь, — сказал я, а затем подвел Ю-лан к тому месту, где была закопана моя наволочка с серебром, и откопал ее. Сунув несколько горстей в карман, я отдал остальное Ю-лан.
— Чтобы выбраться из этой ловушки, могут потребоваться большие взятки, — сказал я. — Здесь достаточно денег для того, чтобы купить целую флотилию барж.
— Но тебе самому может понадобиться подкупать чиновников, — сказала она.
— Для той ловушки, в которую я могу попасть, — сказал я мрачно, — никаких денег не хватит.
Она поцеловала меня, мы обнялись и издали последний стон отчаяния. Когда я наконец оттолкнул и отослал ее к товарищам, я был готов снова разрыдаться, но вместо этого сел на могильный камень и начал сердито сверлить взглядом сгущающиеся сумерки, пока из-за могил и ивовых зарослей до меня не донесся страстный мотив из «Индейского зова любви». Я попытался ответить, но, боюсь, сдерживаемые слезы не слишком укрепили мои голосовые связки, и я сумел выдавить лишь некое бульканье, которое отнюдь не улучшило моего настроения.
Пару часов спустя я уже вышел за ограду кладбища с парой золотых мечей в руках. Я пребывал в самом кровожадном настроении, потеряв в течение одного дня любимую девушку, деньги и надежду на сценический успех, и был готов выместить все свои разочарования на первом же враге, оказавшемся в пределах досягаемости.
Мне было интересно, произойдет ли нечто вроде фейерверка, когда я впервые по-настоящему дотронусь до мечей, раздадутся ли внезапно бравурные аккорды симфонической музыки, исходящие из невидимой оркестровой ямы, или хотя бы пророческие слова, произносимые глухим каркающим голосом… но ничего подобного не произошло.
Мечи были действительно сделаны на славу, великолепно сбалансированы и весили гораздо меньше, чем я предполагал. Я немного попрактиковался с ними прямо на кладбище, делая прыжки и выпады, и у меня все получалось просто превосходно. Кан Чиянь, который я держал в правой руке, весил побольше, он был предназначен для мощных атак и как нельзя лучше подходил к моим широким плечам и длинным рукам; Мо Йе, которую я держал в левой руке, была бесподобным маленьким фехтовальным мечом, легким и маневренным, рассекавшим воздух с жутким звуком, напоминавшим жужжание осы. Мечи придали мне ощущение спокойной уверенности и мрачной решимости, которое подстегивало меня больше, чем виски с содовой.
Вы можете предположить, что человек, разгуливающий по улицам города с двумя мечами в руках, легко может оказаться в беде, не в моем случае это предположение было бы неверным. Вырвавшись днем из японского оцепления, сотни революционеров рассеялись по всему городу, возбуждая знакомых и горя огнем мести. В городе разразилось настоящее полномасштабное восстание, сопровождаемое погромами и поджогами, и японские власти попрятались. Я недолго думая запустил кирпич в окно ателье и раздобыл себе кое-что из одежды — обычно я не ношу готового платья, но сейчас был особый случай — и, вернув себе облик респектабельного буржуа, направился к японскому офицерскому клубу.