— Хватит шутить! — рыкнул я свирепо. — Мне надоело ваше общество, и сейчас я начну убивать по-настоящему! Пусть мне вернут метательные ножи, а еще я желаю видеть проводника, и немедленно! Все ясно?
Главарь осторожно кивнул, и я довольно оскалил зубы.
— Выступаем немедленно, — заявил я, и на этот раз никто и не подумал мне возражать.
— Дошли, — выдыхает проводник, устало опершись о посох.
Солнце давным-давно миновало зенит, и теперь неумолимо спускается вниз. На небе ни облачка, жара словно в пекле, и я изрядно вымотался. Всю дорогу мои проводники шли быстрым шагом, и мне пришлось попотеть, чтобы не отстать от них. Еще до обеда мы преодолели вторую гряду холмов, и тут же, не останавливаясь углубились в скалы. Карабкаться по камням то еще развлечение, и внезапную остановку я воспринимаю с энтузиазмом.
— Это здесь? — спрашиваю я, не выпуская обеих разбойников из вида.
— Да, — кивает первый, тот, что пошустрее на вид. — Вон там впереди у скалы, похожей на вставшую на дыбы лошадь начинается узкое ущелье. Пройдете по нему, и уже к закату выйдете на равнину. А там и до Барнстапла рукой подать.
Второй проводник, молчаливый и угрюмый, отступает на шаг назад, стараясь проделать это незаметно. Рука его медленно опускается на пояс, толстые пальцы стискивают рукоять охотничьего кинжала, мужчина пригибается для прыжка.
— Вот и славно — рассудительно замечаю я. — Не пора ли нам рассчитаться? Вы выполнили свою часть сделки, настала моя очередь.
— Почему бы и нет? — лицо проводника мгновенно искажается, ухмылка пропадает, как и не было ее, неровные зубы щерятся по-волчьи.
Разбойник кидается ко мне, раскручивая в воздухе тяжелый посох. Я прыгаю в сторону, блестит меч, и второй проводник, уже успевший выхватить клинок, вскрикивает от боли.
Лезвие моего меча входит ему в грудь, рассекая ребра и пронзив сердце. И тут же окованный железом наконечник посоха вскользь задевает мою голову, и я отлетаю назад, оглушенный. Повезло, ведь еще немного, и мой череп треснул бы, как яичная скорлупа, а так я отделываюсь лишь рваной раной.
Ободренный успехом проводник усиливает натиск, посох в его руках вертится колесом. Пошатываясь я отступаю, перед глазами все плывет. Разбойник делает удачный выпад, и меч, жалобно звякнув вылетает из моей руки. На мгновение противник замирает, на его лице победная улыбка. Не теряя ни секунды я прыгаю к разбойнику, коленом с силой бью в пах, руки стискивают жилистое горло.
Охнув от боли проводник выпускает посох, и больше уже не улыбается, его твердые как дерево пальцы смыкаются вокруг моей шеи. Несколько мгновений мы тяжело топчемся, затем, потеряв равновесие, падаем. Пока разбойник оглушено возится снизу, я, освободив одну руку, успеваю выхватить нож.
Тот дергается, давясь криком, загорелое лицо враз покрывается потом, зрачки расширяются. Из распахнутого рта плещет кровь, тело бьется в агонии. Я сажусь рядом с умирающим, осторожно растирая себе горло. Хрипло замечаю:
— И что вы, британцы за люди за такие? Отчего вам все время мало? Договорились об одном, а у вас на уме совсем иное!
Поглядев на кончающегося разбойника, укоризненно добавляю:
— Слово надо держать!
Хрипло закаркал невесть откуда взявшийся ворон. Внимательно, по-хозяйски оглядел трупы и перелетел с одной ветки на другую, поближе к добыче. Я как смог перевязал себе голову и отправился к указанной скале, не затрудняя себя погребальными процедурами. Уверен, что покойные поступили бы с моим телом точно так же.
Ущелье там и в самом деле обнаружилась, но вывело оно меня не на равнину, а в самое сердце скал. Со всех сторон высились равнодушные каменные стены, поросшие бурым мхом. Кое-где виднелись выгоревшие на солнце островки травы да небольшие деревца, чудом уцепившиеся за едва заметные выбоины в камне. Возвращаться не имело смысла, и я решил идти вперед. Англия в конце концов всего лишь большой остров, и рано или поздно я должен был выйти к морю.
Едва заметная тропка, по которой я пробирался в этом море хаотически воздвигнутых скал оборвалась так неожиданно, что я чертыхнулся, недоверчиво озираясь. Осталось загадкой куда же девались те, кто подобно мне доходил до этого самого места. Проваливались под землю или возносились ввысь? Положительно, в городе, несмотря на иные опасности, намного комфортнее. Уж там-то всегда найдется кому подсказать тебе правильную дорогу.
Я сделал вперед один шаг, затем другой. Каменная осыпь под ногами угрожающе задвигалась. Я замер, осторожно балансируя на одной ноге. Камни тихо шуршали, я покосился в сторону близкой пропасти, и по спине потекли капли пота. Какого черта человек произошел от мохнатой обезьяны, а не от изящной, покрытой перьями птицы?
Камешки продолжали ползти, а я все так же стоял на одной ноге не зная на что решиться. Наконец, собрав волю в кулак я прыгнул с места, рассчитывая достичь безопасной на вид площадки ярдах в пяти от меня раньше, чем осыпь вновь придет в движение.
Попавший под ногу камень ушел из под ног, ступня подвернулась, и я со всего размаху рухнул на спину. Не успел я проклянуть всегдашнее свое невезение, как меня словно на водных горках понесло вниз. Завертело в воздухе, и едва я открыл рот чтобы закричать, как меня с размаху шмякнуло о что-то твердое, да так, что едва не вышибло дух. Когда я вновь открыл глаза, солнце уже садилось. Какое-то время я просто глядел перед собой, затем вспомнив случившееся, осторожно повернул голову. Подвигал руками, ощупал тело, затем сел, озираясь.
Я находился на узком, всего-то в пару шагов уступе, что прилепился к краю скалы. Слева неприступной громадой высилась скала, справа приглашающее раскинулась настоящая пропасть. Не такая уж и глубокая, не выше обычного пятнадцатиэтажного дома, но при одном взгляде вниз отчего-то начинала кружиться голова. Уступ, где я находился, плавно понижался к северу, так что можно было попробовать спуститься вниз, пусть и с определенным риском для жизни.
Спохватившись я проверил вещи. Оказалось, мой дорожный мешок не то остался на каменной осыпи, не то угодил в пропасть. В любом случае на уступе его не было. С ним пропала вся еда, фляга с водой и притороченный сбоку меч. Прихваченный у покойника дорожный посох тоже исчез. Я философски пожал плечами. Давний друг еще по той, прежней жизни в двадцать первом веке, обронил как-то фразу, смысл которой я осознал гораздо позже.
— Потеряв что-то, — произнес он, — считай, что этой вещью ты расплатился с судьбой за нечто действительно для тебя важное.
Язычество, скажете вы? Возможно, спорить я не стану. Но как бы там ни было я был не против обменять свою жизнь на все пропавшее барахло. Едва я окончательно пришел в себя как солнце село, и наступила ночь. Оставаться до утра на узком уступе не имело смысла, ведь в темноте я вижу ничуть не хуже, чем при свете.
Спуск оказался более трудным, чем я предположил поначалу. Несколько раз мне пришлось висеть на одной руке, пока другой я отчаянно нащупывал хотя бы малейшую щель, куда смог бы вбить пальцы. Пару раз я перепрыгнул с уступа на уступ подобно горному архару, но без того изящества, и уже через несколько часов я оказался в каких-то трех ярдах от дна ущелья.
Решившись, я спрыгнул вниз и, как оказалось, удачно. Ноги подкосились, и я без сил повалился прямо на землю. Руки дрожали, как у припадочного, одежда насквозь промокла от пота. Тело просило пощады, наотрез отказываясь двигаться дальше без отдыха.
— Пять минут, не больше, — устало сказал я, поразившись, как слабо звучит мой голос. — Ну а потом поднимайся и оглядись. Мало ли какая пакость тут водится. Хищные звери, например… а ты сейчас и от мыши не отобьешься.
Рука, двигаясь рывками, опустилась на пояс, лязгнул, выходя из ножен кинжал.
— Так гораздо лучше, — прохрипел я, — но проваляться больше пяти минут я тебе все равно не дам!
За час до рассвета я решил остановиться на отдых. Незаметно для себя задремал, но спал чутко, в полглаза. Перед самым рассветом проснулся, все тело затекло, и несколько минут я растирал руки и ноги, пока окончательно не пришел в себя. От земли поднялся туман, все вокруг тонуло в дымке, и вытянутую вперед руку было не различить.
Ущелье, где я оказался, представляло собой настоящий лабиринт, то и дело разветвляясь в двух, а то и трех направлениях. Разобраться в переплетении идущих неведомо куда проходов было выше человеческих сил. Единственное, что я мог сделать — это следовать примерно в одном направлении. Спотыкаясь и зевая во всех рот я так и поступил, и вскоре наткнулся на небольшой родник, бьющий прямо из скалы. Холодная словно лед вода живо привела меня в чувство, я сполоснул лицо и окончательно проснулся.
Туман начал редеть, сквозь него медленно проступили окружающие меня скалы, вдали защебетала приблудная птаха, и я прибодрился. Похоже, скоро я оставлю ущелье позади, а там и до людей недалеко. Невольно я вспомнил Францию, ее теплые ночи, напоенные негой и чудными ароматами трав. Здесь же пахнет всякой падалью. Ужасная, невыносимая страна!
Насторожась, я приподнял голову, ноздри сами по себе расширились, втягивая воздух. Воняло гадостно, похоже, впереди валялась какая-то падаль. Медленным шагом я двинулся вперед, поминутно застывая на месте и внимательно вглядываясь и вслушиваясь. Не хватало мне еще для полного счастья впереться в логово какого-нибудь хищника. Подумав, я снял куртку и намотал на левую руку, соорудив нечто вроде щита. Если тварь на меня кинется, импровизированный щит на какое-то мгновение задержит ее, ну а затем я насажу зверя на кинжал.
Под ногами тихо хрустнуло, я замер и опустил глаза. Сквозь туман смутно белели кости, много костей. Мне почудилось в них нечто странное, и я двинулся вперед еще осторожнее. Сверху ударили лучи утреннего солнца, выжигая влагу, и я остановился потрясенный. Взгляду моему открылось целая груда костей, часть с остатками гниющего мяса. Но замер я от вида множества человеческих черепов, уставивших на меня темные дыры глазниц.
Туман редел, и взгляду открывалось все большее пространство, сплошь усыпанное костями. Я пошатнулся, в ноздри ударил жуткий аромат гниющего мяса. Под ногами захрустело, из одного из черепов высунулась крысиная мордочка, встревожено пискнув, тварь тут же скрылась. Послышался тихий шелест маленьких лапок, сверху закаркали сразу в несколько голосов.
Я кинул косой взгляд на рассевшихся на краю скалы воронов, черных, здоровенных как индюки, затем снова уставился на кости. Допустим, тут поблизости обитает некий зверь-людоед. Стал бы он складывать черепа в некое подобие пирамид, словно в "Апофеозе войны" Верещагина?
Я пригляделся к повреждениям на костях и поежился. Никаким хищником с могучими челюстями тут и не пахло, здесь поработал топор! Плечевые и бедренные кости, за схожую форму именуемые трубчатыми были аккуратно расколоты вдоль. Какой-то лакомка пожелал добраться до сладкого костного мозга, ну и добрался, разумеется.
С головным же мозгом неведомый мне гурман поступил иначе. Он не стал заморачиваться выковыривая лакомство из глазниц, или круша кости черепа сверху, там где они прочнее всего. Действуя с очевидной сноровкой он выломал кость вокруг отверстия, где позвоночник соединяется с черепом. Я аккуратно положил выбеленный солнцем череп на место, мне было слегка не по себе. Впереди меня ждал самый страшный хищник планеты — человек.
Во время предыдущего посещения Британии мне довелось столкнуться с некими естествоиспытателями. Медленными пытками те доводили похищенных ими людей до смерти, чтобы затем сварить из черепов жертв чудо-эликсиры. Нынешние же, похоже, ели людей без всяких затей.
— Действуя заодно с покойными обитателями замка Молт людоеды могли бы составить недурную компанию по безотходному потреблению, — цинично заметил внутренний голос.
Я машинально кивнул. Каннибализм — позорное и тщательно скрываемое прошлое гомо сапиенса. Это детям в школах рассказываем, будто наши предки кроманьонцы вытеснили неандертальцев в мирном соревновании. Мол, те были мельче, слабее, и вообще тупые как обезьяны, а потому взяли и вымерли. Сами по себе. А если и находят вокруг стойбищ наших предков их обглоданные косточки, так это случайно вышло.
Да и такое ли уж далекое прошлое, если призадуматься? В те самые минуты, когда я обнаружил в Англии логово людоедов, задорные, обожающие песни и пляски обитатели гавайских островов продолжали мирно кушать соплеменников. И будут питаться человечиной вплоть до девятнадцатого века.
А по другую сторону Атлантического океана ацтеки отплясывали вокруг пирамид, обрядившись в свежесодранную человеческую кожу. Ритуально впивались зубами в еще пульсирующие человеческие сердца, жадно прихлебывали горячую красную кровь. И африканцы с азиатами не брезговали человечиной.
Да чего долго ходить, и в двадцатом веке неоднократно случалось, пусть и не любим вспоминать, но ведь было же? Так что пугаться было нечему, ничего особенного не происходило. Где-то рядом обитала группа разумных хищников, что с того? Озаренный неожиданной мыслью, я оглядел импровизированное кладбище и присвистнул.
Кроме костей, как давным-давно пожелтевших, так и свежих, с остатками мяса, больше тут не было ничего. Ни клочка ткани, ни кусочка кожи, ни подошв, ни деревянных гвоздей, которыми те крепились, ни завалящей монетки, ни единого кусочка металла, пусть проржавевшего. А это в свою очередь значило, что владельцы кладбища вдобавок грабили своих жертв, а посему — у них имелись сообщники во внешнем мире, коим сбывались вещи несчастных.